Альбом  

«2» августа отмечают свой праздник Войска Дяди Васи (Маргелова)! С праздником братья! Слава ВДВ и, понятное дело, Булату Окуджаве!

Почему-то участники не голосовали... А я не обидчивый - сам присудил. Итак, по 5 монет серебром всем лауреатам: Номинация судье - Ерофеевой Ольге за лучшие рассказы о душе - Перцевая Людмила о любви - Нестерова Татьяна необычный - Андрианова Юлия Всех поздравляю, благодарю за прекрасные рассказы, всем дальнейших творческих успехов. ))))))))))

Бахыт Шукуруллаевич Кенжеев (2 августа 1950, Чимкент, Казахская ССР) — русский поэт. По национальности казах. В 1982 году переехал в Канаду, с 2006 года живёт в Нью Йорке. Закончил химический факультет МГУ. Дебютировал как поэт в коллективном сборнике «Ленинские горы: Стихи поэтов МГУ» (М., 1977). В юности публиковался в периодической печати («Комсомольская правда», «Юность», «Московский комсомолец», «Простор»), однако первая книга его стихов вышла в Америке, в 1984-м году. В начале семидесятых Кенжеев становится одним из учредителей поэтической группы «Московское время» (вместе с Алексеем Цветковым, Александром Сопровским, Сергеем Гандлевским). Публикуется с 1972 года. В 1980 году Бахыт женился на канадке Лоре и в 1982 году эмигрирует в Канаду. Член Русского ПЕН-клуба. Входил в жюри премии «Дебют» (2000), в жюри международного конкурса переводов тюркоязычной поэзии «Ак торна» (2011), премии «русская премия», «Кубок мира», «волошинский конкурс». * * * Любовь моя, мороз под кожей! Стакан, ристалище, строка. Сны предрассветные похожи на молодые облака. Там, уподобившийся Ною и сокрушаясь о родном, врач-инженер с живой женою плывут в ковчеге ледяном, там, тая с каждою минутой, летит насупленный пиит, осиротевший, необутый на землю смутную глядит – лишь аэронавт в лихой корзине, в восторге возглашает «ах!» и носит туфли на резине на нелетающих ногах, и все, кто раньше были дети, взмывают, как воздушный шар, как всякий, кто на этом свете небесным холодом дышал. *** Говорят, что время — река. Тогда человек — ручей, что уходит внезапно под почву — и нет его. Остаются сущие мелочи, вроде ключей запропастившихся, не говоря уж о изгрызенной трубке, очках, разговорах о воскреше — нии Лазаря (квалифицирующемся как бред, нарушающий все законы физики). По чужой душе без фонаря не побродишь, а фонаря-то и нет. Говорят, что носивший музыку на руках и губивший ее, как заурядный псих, несомненно, будет низвергнут в геенну, как соблазнивший кого-то из малых сих. А еще говорят, что смерть — это великий взрыв. Ничего подобного. Или я ошибаюсь, и второпях ночную молитву проговорив, даже грешник становится равен своей любви? За колючей проволокой земной тюрьмы, за поминальным столом с безносою, в многотрудный час подземельных скорбей, без ушедших мы кое-как выживаем — но как же они без нас? *** Все ли в мире устроено справедливо? Протекает в лугах река, а над нею ива, То роняет листья, то смотрит в ночную воду, Не спеша оплакать свою свободу. А над нею звезда лесов, блуждающая невеста Молодому камню, себе не находит места, Тыркается лучами в пыль, и, не зная солнца, Неизвестно куда, неизвестно зачем несется. А над ней человек — никому не муж, не любовник, Он свечу восковую сжимает в зубах неровных, Нерадивый хозяин неба, незаконный владелец суши, Указательными он зажимает уши, Распевает под шум ветвей, босою ногой рисуя Черный крест на песке, никому особо не адресуя Ни огня своего, ни ненависти, ни печали. Сколько раз мы с тобою его встречали — Сколько раз воротили взгляд перед тем, как зябко Бросить монетку в его пустую овечью шапку… *** Жительница ночных поездов, ты и сейчас еще молода, но мы не виделись слишком долго. Должно быть, прекрасной дамой многие числят тебя доселе, хотя изменилось, как говорится, многое с той поры, когда над Обводным каналом, словно Астарта, луна двурогая ухмылялась. Была ты в те годы сущей монашкой. Очи держала долу, щурясь, сутулилась, говорила мало. Столько несчастий рушилось на тебя, что я думал: эту Господню школу кончить дано не всякому, и дергался, когда черной масти кони, кружась, мимо тебя пролетали, и — почему-то левой — рукою ты от них отмахивалась. Много плакала. Помидоров и огурцов не выносила, как и арбузов, впрочем. Одевалась из «Детского мира». Любила морские камни. Разговоров о грехе не терпела. Молилась. К началу ночи очевидно грустнела. Школьною ручкой писала стихи о Риме, где не бывала, считая, однако, что именно там Франциск Ассизский проповедовал сойкам и чайкам. Съездишь, вернешься — поговорим и выясним все неточности и ошибки. Вновь месяц низкий над горизонтом мерцает, алея, как медное солнце мертвых. И не припомнить, нет, не припомнить, что было во-первых, а что в-четвертых. Ты кивала, когда вопрошал я — простила ли, не простила. А через десять лет отомстила — как же ты мне отомстила! *** Вот замерзающая Волга. Вот нож, Евангелие, кровать. Ты уверяешь, что недолго осталось им существовать. Ты повторяешь, взор сужая, что мучающее нас во сне, бесспорно, правда — но чужая. А явь — на вороном коне четвертый всадник, имя коему я не смогу произнести, хотя тревоги и покоя мне тоже хочется. Свисти, степной разбойник, разверзайся, небесный свод. И льва, и зайца, и горлицу, и всех иных простуженных зверей земных к вратам заснеженного рая, ничьей вины не разбирая, уже ведет среди могил серьезный ангел Азраил под звуки песни колыбельной. Но слов ее издалека не услыхать. Лес корабельный сведен. Усердствует река, течет река, точильный камень по дну глубокому влача, где беспокойно дремлет Каин — один, без плача и врача… *** Должно быть, я был от рождения лох, знай грезил о славе, не пробуя малым довольствоваться, памятуя, что плох солдат, не мечтающий стать генералом. Но где генералы отважные от российской словесности? Где вы, и кто вам в чистилище, там, где и дрозд не поет, ночное чело увенчает сосновым венком? Никаких золотых эполет. Убогий народ — сочинители эти. Ехидный Лермонтов, прижимистый Фет, расстроенный Блок, в промерзшей карете из фляжки глотающий крепкую дрянь (опять сорвалось, размышляет, тоскуя), при всей репутации, бедный, и впрямь один возвращающийся на Морскую… Да что, если честно, накоплено впрок и вашим покорным? Ушла, отсвистела. Один неусвоенный в детстве урок, губная гармошка, да грешное тело. Как будто и цель дорогая близка — но сталь проржавела, и в мраморе трещина: Что делать, учитель? Твои облака куда тяжелее, чем было обещано… *** Где цвела герань под писк воробья, где в июне среди аллей жгли тополиный пух сыновья шоферов и слесарей — там царь Кощей над стихами чах, как всякий средний поэт, не зная, сколь трудно писать о вещах, которым названья нет. Ах, время, время, безродный вор, неостановимый тать! Выходила на двор выбивать ковер моя молодая мать, — а меня Аполлон забирал в полон, кислоты добавив к слезе, и вслепую блуждал я среди колонн, вокзалов и КПЗ. Блажен, кто вопль из груди исторг, невольно укрыв плащом лицо; блажен возвративший долг, который давно прощен; блажен усвоивший жизнь из книг, а верней сказать, из одной книги. И жалок ее должник, с громоздкой своей виной не в силах справиться. Как спасти неверующего? Где он поет, растягивая до кости военный аккордеон, когда мелодия не в струю, о том, что давно прошло, как было холодно в том краю, и ветрено, и тепло? *** То зубы сжимал, то бежал от судьбы, как грешников — бес, собирая грибы на грани горы и оврага. На вакхе венок, под сосной барвинок, и ты одинока, и я одинок в объятиях бога живаго. И ты говорила (а я повторил) том, что непрочные створки раскрыл моллюск на незрячем коралле. Язычнику — идол, спасенному — рай. Ты помнишь, дворец по-татарски — сарай, а время бежит по спирали? Ты все-таки помнишь, что всякая тварь при жизни стремится в толковый словарь, обидчику грех отпуская, в просоленный воздух бессонных времен, где света не видит морской анемон и хищная роза морская. По улице лев пролетает во мгле, кораблик плывет о едином весле, и так виноградная водка тепла, что приволье эфирным маслам, взлетев к небесам, обращаться в ислам, который не то чтобы соткан из вздохов и слез, но близко к тому. Рассеивая неурочную тьму, созвездия пляшут по лужам. И вновь за углом остывает закат, и мертвой душе ни земной адвокат, ни вышний заступник не нужен. *** Зря уговаривает меня подруга — живи, не трусь. Сгрызла ее адресата апатия, словно сыр молодые мыши. Раньше хотя бы читал перед сном, а теперь ленюсь, только слушаю тяжкий рок, доносящийся от соседа выше этажом сквозь ветхие перекрытия. Сколько их, невозвратных потерь, размышляю, не засыпая. Факты — вещь упрямая. В узких ботинках, в седой бороде, на своих двоих я еще прихрамываю, но уже мне мстительно пишут: как ты постарел на последней фотке! Удивляясь сухому рассвету, пошарь по сусекам, авось на какой колобок и сыщешь, размечтавшись. О мой бедный, бедный октябрь, кто ты — стеклянный царь времени, или так, кладовщик, не выдающий духовной пищи нищим духом? В зрительном ящике деловой индекс падает, жупелов — что в безлюдном поле перепелов, от сибирской язвы до тепловой смерти вселенной. Сложить ладони и замолчать. Давно ли не было стыков на рельсах, тикали в изголовье часы, в белых палатах больные тихо листали книги и не умирали, и начинался мир по-якутски, на букву «ы», совершенный, как спелое яблоко или дыня… *** Се, осень ветхая все гуще и синей в моем окне. Багровый лист в тетрадке почти истлел. Есть только ноты к ней — что нефть без скважины, что искра без взрывчатки, и я, усталый раб, мурлычущий не в лад сухую песенку, и крутится немое кино — мой путь уныл, сулит мне труд и глад грядущего волнуемое море. А там посмотрим. Под иной звездой, щемящей, теплой, что еще бесценней светила нашего, захвачен чередой неотвратимых перевоплощений, то в пса, то в камень… Карма! Да, мой путь уныл. А вот не стыдно. Зря ты, ветер, твердишь мне это вечное «забудь». Я уж и так забыл, ей-Богу, все на свете. Вот ножницы, игла, вот справка, что почем, да к той игле — сапожных черных ниток. Вот повторяю вслед за скрипачом — гробостроителем — «один сплошной убыток». И смех, и грех. Поздравим молодых. Запретное, не умирая, имя произнесем. Мой лоб, и губы, и кадык ощупывает пальцами сухими слепое время. С нею ли, не с ней (святой Марией), милые, куда вы, когда в окне все мягче и синей разбавленные холодом октавы? *** Ах ты моя коза. Отчего ты дышишь едва, словно тебе утробу взрезали без наркоза? Чем мне тебя утешить? Мечет икру плотва, ищет гиена падали, человек проливает слезы. Некое существо в высоте между тем, скучая, осанну распевает, крылами бьет, бесплотные маховые перья роняет на дольнюю землю, и неустанно подсматривает за нами, с тревогой и недоверьем обнаруживая, что сапиенс и шакал много ближе друг к другу, чем думалось, что в неволе оба страдают депрессией, что зверинец уже обветшал, клетки смердят, экспонаты вышли из-под контроля. И спускается, и является сирым, убогим, и, любя, проповедует бунтовщику смирение, уверяя, что смерть — малина с шоколадом. А адресат не слушает, думая про себя: хорошо, что не чучельник с банкою формалина. В средней полосе между тем закат, и слышит бездомный зверь спорщиков у костра. На еловых ветках кровавые тени. Череда потерь, горячится один, череда потерь, а другой, усмехаясь в усы, возражает: приобретений. Несправедливо, твердит один, сплошная наколка. Где искупление? Нет, отвечает другой, в этом вопросе не хватает корректности. Ведь ты не идешь к звезде осведомляться о смысле поздней, допустим, осени? Кто же этот невидимый зверь? Бурундук? Лиса? Или тот же ангел, бестелесный и, как водится, вечно юный? Кто-то третий берет гитару, и низкие небеса отзываются, резонируют, особенно на басовые струны. Прописали же нам лекарство — то ли водки сколько-то грамм, то ли неразделенной, то ли счастливой страсти. Догорает закат, как деревянный храм. И пророк Иона сжался от страха в китовой пасти. * * * От райской музыки и адской простоты, от гари заводской, от жизни идиотской к концу апреля вдруг переживаешь ты припадок нежности и гордости сиротской – Бог знает чем гордясь, Бог знает что любя – дурное, да свое. Для воронья, для вора, для равноденствия, поймавшего тебя и одолевшего, для говора и взора – дворами бродит тень, оставившая крест, кричит во сне пастух, ворочается конюх, и мать-и-мачеха, отрада здешних мест, еще теплеет в холодеющих ладонях. Ты слышишь: говори. Не спрашивай, о чем. Виолончельным скручена ключом, так речь напряжена, надсажена, изъята из теплого гнезда, из следствий и тревог, что ей уже не рай, а кровный бег, рывок потребен, не заплата и расплата – так калачом булыжным пахнет печь остывшая, и за оградой сада ночь, словно пестрый пес, оставленный стеречь деревьев сумрачных стреноженное стадо... Источник - https://vk.com/public104025984?w=wall-104025984_97689

Марина Якимович (Марина): Влад, я благодарю Вас за согласие дать интервью. Расскажите о своём начале начал – о детстве. Кто Ваши родители? Где Ваше детство прошло? Кто был главным человеком тогда? Влад Южаков (Влад): Родители у меня технари, инженеры. Мама сейчас на пенсии, папа умер 20 лет назад. Раннее детство прошло на Урале, в Челябинской области. Мы жили в маленьком городке недалеко от Ильменского заповедника. Потом наша семья перебралась на Среднюю Волгу, в активно тогда строившийся город Тольятти. Там я прожил до 37 лет, а потом переехал в Питер. Главными в моем детстве были оба моих родителя, каждый дал мне что-то своё. Марина: Расскажите о начале своего творчества. Что послужило толчком? Почему захотелось обременить себя таким сложным трудом и поиском? Влад: Хочу сразу уточнить, что я не считаю, что обременяю себя стихосложением:). Обременить можно, например, долгом. А творчество – это, может быть, единственная сфера моей жизни, в которой если я и должен, то только себе. Творчество мне никогда не бывает в тягость. Что же касается начала, то ещё в детском саду я начал рисовать, и образование у меня художественное, поэтому я могу сказать, что творчеством занимаюсь столько, сколько себя помню. Стихи начал писать где-то в 17 лет – они появлялись сами, я ничего специального для их появления не предпринимал. С тех пор так и пишу:) Марина: Влад, но если образование художественное, то почему поэзия выступила на первое место? То, что Вы художник как-то остаётся в тени. Или я ошибаюсь? Вы как сами себя позиционируете? Вы поэт, который иногда занимается живописью, или живописец, который иногда пишет стихи? Что первично? Влад: Я бы не сказал, что поэзия у меня находится на первом месте, но да, последнее время мне почему-то сподручнее самовыражаться через рифмованный текст. Однако это не значит, что рисование ушло на какой-то дальний план, оно, возможно, просто стало менее публичным. Вполне допускаю, что в какой-то момент поэзия и рисование в публичном пространстве поменяются местами. Марина: Принято считать, что талантливый человек талантлив во всём. Скажите, Влад, Вам никогда не хотелось попробовать себя в других ипостасях (певца или актёра)? И если это вокал, то что было бы Вам близко (романс, бардовская песня, рок, опера)? И если лицедейство, то чей образ Вам близок, кого Вы хотели бы сыграть? Гамлета? Князя Мышкина? Арбенина? Болконского? ещё кого-то?) Влад: Нет, ни в актёры, ни в певцы меня никогда не тянуло. У этих видов творчества особая форма самоотдачи, и, видимо, это не моё. И может быть, ещё потому, что я крайне не люблю репетиции:) И вообще любую работу, связанную с многократными повторениями или переделываниями уже сделанного. Из музыки мне ближе рок. Из актёрских ролей – пожалуй, король Лир. И его шут. Они – очень цельный тандем. Марина: Давайте поговорим о литературе. Кого из авторов Вы читаете? Есть ли такой автор, книгу которого Вы купите сразу же, не заглядывая в аннотацию? Влад: Сейчас перечитываю «Гадких лебедей» братьев Стругацких – иногда интересно перечитать книгу в другом возрасте, с другим жизненным опытом за плечами. Но вообще последнее время художественную литературу практически не читаю – больше интересуюсь справочной литературой, словарями и т.д. Но, правильно понимая смысл вашего вопроса, отвечу, что купил бы Бродского. Марина: Какой литературный жанр Вы не приемлете категорически? Влад: Ну, таковых, пожалуй, не существует. Жанр – это ведь инструмент. Когда человек собирается что-то сделать, он выбирает тот инструмент, с помощью которого можно будет выполнить поставленную задачу наилучшим образом. А дальше все зависит от таланта автора. Марина: Вам трудно даётся стихосложение, или «на одном дыхании»? Влад: По-разному бывает. И даже не могу определить, отчего это зависит. Некоторые стихи просто сажусь и записываю с минимумом каких-либо затрат, а некоторые долго не складываются, хотя чувствую в них потенциал. Если с первого раза стих не пошёл, откладываю и через некоторое время возвращаюсь к нему. Есть, например, стих, который я дописал лишь через несколько лет. Марина: Скажите, откуда берутся Ваши стихи? Это фантазия? Иллюстрация увиденного? Автобиография? Влад: Думаю, что всего понемногу:) Но в первую очередь – это мои наблюдения за людьми. Стараюсь быть наблюдательным, запоминать характеристики, манеру поведения людей в разных ситуациях, понимать истинные причины тех или иных человеческих поступков. Марина: Ваши стихи и жёсткие, и добрые – любые, но всегда пронзительные. Как вы добиваетесь того, что каждый читающий в них узнает себя? Влад: Не очень уверен, что прямо каждый себя узнаёт, но спасибо за комплимент, конечно. Что я замечаю в реакции на мои стихи абсолютно чётко, так это то, что если герой стиха положительный, то читатель в нём легко готов узнать себя, если же отрицательный, то читатель с той же легкостью приписывает черты героя автору:) Это тоже одна из человеческих характеристик, которые я коллекционирую, а потом использую, работая над образами героев:) Марина: Ваше творчество невероятно контрастно. И «Чашка», и «Личные вещи», и «Ворона» исполнены глубокого драматизма. Несколько иной драматизм, но тоже драматизм - в «Котёнке для императора». В других же стихах – «Реконструкция», «Я обвиняю», «Мёртвые поэты» – сатира с присутствием доли цинизма. И тут же мы видим поразительно тонкую лирику – «Неотразимо хороша...», «Эта женщина», «Аллея». А от стихотворения «Перед трапезой» вообще сносит крышу. От чего зависит фон стихотворения? Как появляется замысел? Влад: Фон, я думаю, зависит от настроения в момент написания. Можно, например, начать стих в одном настроении, отложить, потом вернуться к тексту, и дописать его совсем иначе, чем виделось в самом начале. А можно в итоге вообще переписать заново. Если, например, вернуться к недописанному тексту через несколько лет, может в результате очень интересный эффект получиться:) Особенно, когда ты уже забыл, каков был изначальный замысел:) Стихосложение – штука хитрая, начиная стих, сложно быть уверенным, что в итоге получится то, что задумывал. Потому что в процессе зачастую появляются более интересные идеи, чем та, с которой стартуешь. Поэтому замысел для меня вещь во многом условная и не принципиальная. Марина: Влад, как по-вашему, пафос в стихах оправдан, или его надо избегать любой ценой? И надо ли бояться штампов? Влад: Из того, что я вообще прочёл за жизнь, пафос в произведениях был оправдан в случаях, которые составляют менее одного процента. Писать пафосно и одновременно так, чтобы потом не было стыдно – невероятно сложно. Очень мало авторов способны на такое. Например, крайне сложно написать текст гимна мясокомбината так, чтобы это не было смешно или стыдно. Ну, а поскольку пафос используют где попало, и, в основном, те, кто не особо владеет словом, то в 99% случаев меня от таких произведений подташнивает. Все зависит оттого, к месту ли применён тот или иной инструмент, и в чьих он руках. А штампов надо бояться, но не в тексте. Штампов надо бояться в собственной голове. Распознать штампы в мышлении, признать у себя их наличие гораздо труднее, чем зазубрить, что «заботливые материнские руки» и «серебрился лунный свет» употреблять в приличном тексте нежелательно. Впрочем, талантливый автор и штампы может обыграть и подать очень красиво, было бы умение и понимание. Марина: У Вас бывает брак? Что вы с ним делаете, выбрасываете и забываете или отправляете на переплавку? Влад: Да, всегда есть некоторое количество незаконченных текстов. Я их складываю в специальную папку и время от времени пересматриваю. Иногда берусь дописать, и из этого что-то получается. Марина: Скажите, Вас посещают честолюбивые мечты стать широко известным, или «быть знаменитым некрасиво» и Вам достаточно признания друзей? Влад: Нет, мечты не посещают:) Во-первых, в современном мире трудно найти занятие, менее способствующее известности, чем поэзия:) Думаю, в интернете любой блогер, постящий видосы про котиков, заткнёт сегодня Пастернака за пояс. Во-вторых, я хорошо понимаю, что именно надо сделать, чтобы стать знаменитым. Это большая, серьёзная работа, требующая времени и средств, но не имеющая к стихотворчеству ровно никакого отношения. Я автор, а не продюсер, я считаю, что в жизни нужно заниматься тем, что у тебя получается лучше, чем у других. Поэтому я занимаюсь творчеством, а не раскруткой, например. А вообще ничего зазорного в известности не вижу, но думаю, что Пастернак имел в виду не тех, кто знаменит, но тех, кто ставит перед собой такую жизненную задачу – стать знаменитым во что бы то ни стало. В этом смысле я с Пастернаком согласен. Марина: Скажите, что чувствует поэт, когда слышит на свои стихи песню? Это льстит? Влад: Да, это приятно:) Но если песня получается плохая, то это, конечно, отталкивает. В сетях довольно часто люди просят разрешения написать песню на тот или иной стих. Я слышал порядка полусотни таких песен. Если по-честному, из этих пятидесяти не стыдно было слушать штук пять. Марина: Скажите, у Вас есть такие стихи, которые Вы никогда не покажете читателю в силу того, что они связаны с дорогим Вам моментом или человеком? Стихи, которые Вы «ревнуете» к публике? Влад: Да вроде бы, никаких «потайных» стихов у меня нет:) Марина: Влад, в одном из своих интервью Вы говорите: «Гений – всегда выход за рамки, за нормы, потому что это свобода. А общество – всегда ограничение свободы. Без конфликта не обойтись», но согласитесь, что любой конфликт имеет последствия. Существует огромная вероятность выйти из него не победителем, а побеждённым, и быть отброшенным обществом, которое устанавливало эти самые ограничения. Значит ли это, что гению нужно сначала научиться жить без общества, а уже потом вступать в конфликт, без которого, по вашим словам, никак. Но если это получится, то для кого творить? Не выйдет ли так, что всё потеряет смысл? Влад: Поскольку я не гений, мне сложно говорить о том, что нужно делать гению, а что нет:) Но история показывает, что кого-то из гениев общество ломает, кого-то выталкивает, а кто-то в результате успешно встраивается в существующую систему. Однако выход за общепринятые рамки гениям так или иначе аукается – общество не любит тех, кто нарушает установленные нормы. Но, честно говоря, меня в том или ином авторе в первую очередь интересуют плоды его творчества, а не какие-то коллизии его судьбы. Марина: Как-то Вы сказали, что в Питер нужно было бы переехать раньше. Почему? Разве в другом месте Вы не Вы? Ну не были бы в Вашей жизни «по левую руку - Исаакий, по правую - Спас», ну и что? Разве в Урюпинске или Улан-Удэ Вы не стали бы поэтом? Влад: Ну, скажем так, членом Союза российских писателей я стал до переезда в Питер. И понятно, что если бы не переехал, то продолжал бы писать, и был бы собой. Но был бы другим. Не хуже, не лучше – просто другим. Среда, в которой человек находится, безусловно, имеет значение. А питерская среда для меня особая. Марина: Скажите, Влад, ведь поэт трудится индивидуально. Это не хор и не кордебалет. Зачем поэтам сообщества? Какой смысл в объединениях, союзах и обществах? Или смысл всё-таки есть? Влад: Думаю, что в факте попадания в писательское сообщество есть определенный момент признания коллегами по цеху. Правда, что там делать после этого попадания, мне, если честно, не очень понятно:) Когда я вступал в СРП, то, конечно, было приятно осознавать, что в этой организации состоят/состояли Битов, Евтушенко, Искандер, многие другие известные люди. Но дальше-то что? Если в советское время членство в Союзе давало вполне ощутимые средства к существованию, то нынче ничего этого нет. А для каких еще целей автору нужно быть в сообществе? Обсуждать судьбы литературы? Возможно, это кому-то интересно, но не мне. Учиться или учить? Тоже нет – членство в союзе подразумевает, что человек как автор уже состоялся. Вступил в 2001 году, и с тех пор корочки лежат в ящике стола. А учитывая, что сейчас появилось множество писательских союзов, в которые за определенную сумму может вступить любой, то все эти членства крайне обесценились и могут произвести впечатление только на людей несведущих. Поэтому бренчание медальками и шуршание дипломами нынче тоже дело довольно бессмысленное, а иногда и неловкое – кто ж теперь знает, честно заслужены эти регалии, или куплены? Вот конкурсы на «Поэмбуке» – штука хорошая. Они бодрят, не дают закисать, заставляют шевелиться. Но является ли «Поэмбук» литературным сообществом, или это в первую очередь социальная сеть – вопрос для меня открытый. Марина: У Вас, в качестве награды за призовые места, занятые в Кубке Поэмбука, вышли два сборника: «Личные вещи» и «Чёрная полоса». По какому принципу Вы отбирали стихи для них? Просто написанные за последнее время, или придерживались тематики (другого критерия)? Влад: В подборке к «Личным вещам» приоритет отдавал стихам, которые раньше не публиковались на бумажных носителях. А «Чёрная полоса» была уже тематической – название говорит само за себя. Если уж, кстати, говорить о пользе и смысле существования литературных сообществ, то «Поэмбук» – тот редкий случай, когда пользу от нахождения в сообществе можно потрогать руками и полистать:) Потому что, конечно, лучшей наградой для автора является издание того, что он пишет. Марина: Ваш читатель, он какой? Влад: В первую очередь, думающий, способный не только к мнению, но и сомнению. И конечно, с чувством юмора. Собственно, чувство юмора и есть один из признаков думающего человека. Марина: Как Вы сами оцениваете себя? Вы человек сложный? Влад: Думаю, в общении непростой, да. Чем дольше живу, тем меньше удивляюсь людям, увы. И те, что не удивляют, мне мало интересны в плане общения. В этом смысле я эгоист. Марина: Мнение окружающих влияет на Ваши взгляды? Влад: Конечно. Я живу среди людей, а общество – это такая среда, где все в определенной мере влияют на всех. Другое дело, что я всегда стараюсь выстроить собственное мнение по любому поводу, не принимать чужие мысли на веру, анализировать. Марина: За что Вы могли бы себя похвалить? Влад: За то, что до сих пор готов меняться, несмотря на то, что по возрасту пора бы уже полностью окаменеть в своих представлениях о мире. Марина: …а поругать? Влад: Традиционно для большинства – за лень:) Марина: Принято считать, что свободный человек, это тот, кто делает только то, что хочет и не делает того, чего не хочет. Не кажется ли Вам, что совершенно свободный человек, это значит, никому не нужный? Что для Вас свобода и где её границы? Влад: Свобода – это отсутствие зависимости от чего-либо. Поэтому абсолютно свободным может быть только мёртвый человек. А когда человек находится в обществе, он не может быть полностью свободен, его свобода в той или иной степени ограничена. Да и не нужна человеку полная свобода, он с большим удовольствием зависит от своих страстей, чужих мнений, от денег, вещей, мест и многого другого. Ведь что такое, например, любовь? Это очень мощная зависимость, а значит, большая несвобода. Но многим страдать этой зависимостью очень даже нравится. Та свобода, в наличии которой заинтересован лично я – это свобода мышления. Свобода от клише, штампов, навязываемых идей, общественных стереотипов. Чем выше степень этой свободы, тем больше у человека собственного содержания, тем больше он может предложить обществу. Человек со свободным мышлением не только не будет не нужным, наоборот, он очень полезен для окружающих, потому что имеет возможность посмотреть на общепринятые вещи другими глазами. А по поводу общественных границ в своё время было достаточно универсально сказано о том, что моя свобода кончается там, где начинается ваша:) Мне такого пространства для комфортной жизни в обществе вполне достаточно. Марина: Влад, Пелевин говорит, что любовь не имеет смысла, но придает смысл всему остальному. Вы с ним согласны? Влад: Да. Евангелие примерно об этом же, но у Пелевина получилось короче:) Марина: Если на ошибках учатся, почему так плохо терпеть поражение? Влад: На ошибках учатся только те, кто умеет извлекать пользу из своего опыта. Иначе в русском языке не было бы оборота «наступить на грабли». Не страшно терпеть поражение, страшно постоянно терпеть поражение в одном и том же. Это значит, что человек не извлёк пользу из своего отрицательного опыта и продолжает повторять одну и ту же ошибку. И, стало быть, стоит на месте, не двигается. А вообще потерпеть поражение – это нормально. Тем ценнее и важнее для человека будет впоследствии одержать победу. Марина: Что Вас интересует кроме поэзии? Влад: История, культура. Мне интересно разбирать закономерности, по которым живет человечество. Марина: Ну и последний вопрос. Влад, Вы человек счастливый, или Вам чего-то не хватает? Влад: Знаю, что выскажу спорную мысль, но я считаю, что счастье – это событие, а не явление. Оно случается время от времени. Нельзя быть постоянно счастливым, это ненормально. А творческому человеку – тем более. Потому что счастье непродуктивно. У счастливого человека нет особой мотивации куда-то двигаться – он уже счастлив. Творчество же движется вперёд в основном за счёт неудовлетворенности. Но моменты счастья обязательны, без них никак. Сочетание двух этих переживаний – счастья и неудовлетворенности – и есть двигатель творческого процесса. Автор должен время от времени переживать и то, что он гений, и то, что он бессмысленнее и бесполезнее пыли на лопухе. Тогда он и не забронзовеет, и не затопчет самого себя. Марина: Влад, я благодарю Вас за откровенность и уделённое мне время. Влад: И вам спасибо за приятную беседу. 15.12.2017. Перед трапезой Был День шестой. В борьбе со скукой Имелись первые победы. И Он уже над глиной руку Занёс, наметив до обеда Ударно вылепить Адама, Но вдруг представил на секунду Века страданий, боли, срама… И эту кровь, и грязь повсюду… В который раз предавшись сплину, Он подчинился мыслям чёрным И раздражённо бросил глину: «Да ну, какие люди к чёрту… А ну, на стол подайте блюдо! Я ждать бифштекс не буду вечно!». …И было на Земле безлюдно, Но не было бесчеловечно. Влад Южаков Дорогие читатели, я предлагаю задать моему гостю свои вопросы. Автор лучшего вопроса получит вознаграждение - 100 серебряных монет.

Для тех, кому это интересно: "Редколлегия итогового сборника будет готова показать его после 10 августа." Олег Никоф несколько дней будет недоступен, не волнуйтесь. Процесс идет. П.С. На всякий случай добавлю. Я к этому сборнику не имею абсолютно никакого отношения, не нужно меня ни о чем спрашивать и ни о чем просить. И передавать через меня просьбы Олегу тоже не нужно. Я какбэ не секретарша. Просто слишком добрый человек.

встреча будет именно такой - ведь заждались же" - думал Сергей Сергеич, сходя на пристань однажды покинутого им городка. Но что-то пошло не так: Лариса Дмитна вышла замуж за Василия Данилыча и родила ему сразу шестерых мальчиков и одну девочку и все они были с усами и в цилиндрах, Мокий Пармёныч сбрил бороду и уехал в Париж ещё в прошлом году, а Юрий Капитоныч всё стрелял и стрелял по часам случайных прохожих, которые по незнанию проходили мимо его дома. Мораль: A butterfly flaps its wings in South America, and it rains in Central Park. Какбэ.

без слов, но от души.. Согласно красивой легенде, флоксы были факелами, которые помогли Одиссею и его спутникам выбраться из подземного царства. Бог любви Эрот, который охранял любовь Одиссея и Пенелопы, тайно следовал за путниками. Когда, наконец, им удалось выбраться из подземелья, мужчины бросили факелы на землю. Эрот не захотел расставаться с пламенем, но будучи очень уставшим, задремал. Хитрая нимфа украла у спящего бога факел и решила его затушить в близлежащем источнике. Когда нимфа опустила факел в воду, источник засиял волшебным светом и превратился в целебный. Теперь немощные люди ходят купаться в целебные воды и возвращают телу молодые силы. А факелы проросли и превратились в огненные цветы – флоксы в память о смелом Одиссее. (с)

По случаю празднования Дня железнодорожников (2 августа) объявляю конкурс, который пройдёт с 31 июля по 2 августа. Стихи новые и старые. Тема соответствующая празднику, допускаются изображения, приветствуются нарисованные своей рукой. Приглашаю всех желающих!) Принято положительное решение запуска параллельного конкурса с членами жюри (списочный на 9 персон). Он стартует следом за основным конкурсом с разницей в один час.

Добрый вечер! В предыдущем видео была обрезана концовка, поэтому решил в этом продолжить разбор стихотворения А. Герасева. К сожалению, в этом видео обрезан разбор стихотворения В. Осташ. Поэтому я записал еще видео, которое является продолжением данного разбора. Его я не стану здесь выкладывать, просто чтобы не мозолить никому глаза. Те, кому интересно, могут посмотреть его на моем канале. Помимо продолжения разбора в нем еще есть "бонус-трек")) Прошу извинить за технические проблемы. Постараюсь их решить впоследствии.

Пришла мне тут в голову мысль, выраженная в заголовке поста. С какого перепугу? - спросит иной ПБуковец. А вот с какого. Тут давеча достаточно бурно обсуждался вопрос, так сказать, из жизни осетровых, несколько постов было (да это и не единичный случай). Так вот, в альбом-то пишет всяк когда горазд, посему высказывания по одному поводу могут быть "впомережку" с прочими разными другими. Вот тут-то хэштеги и могли бы помочь юзверю отобрать то, что его интересует. Собственно, для того они и выдуманы. И в конце-концов, в смысле оформления у нас всё ОК (ну или, как минимум, прилично), а вот функционал иной раз на уровне web-1.0 (да простят меня команда, админы и разрабы). Не знаю, как донести эту идею до "власть предержащих" - может, ваше, друзья, согласие с этим постом поможет? ;-) NB Переношу мысль, возникшую при диалоге с Бритвочкой). Добавить хэштеги и в дневники - легче будет проводить дневниковые конкурсы. Точнее, оценивать - отобрал записи по хэштегу, и читай на здоровье. А то лазай по всем дневникам, держи в мозгах, что ты там на заметку взял :-( Да и связать можно будет свою запись с чьей-то [не]понравишейся мыслью.