Ворон (Эдгар Аллан По)
Аудиозапись
Хмурый, в полночь, я однажды, думал, хворый, с чувством жажды,
Над фольклорными томами, что забыты уж давно,
Дивно, дрёмно, падал сонный, вдруг услышал звук сторонний,
Видно кто-то в час дремоты вторгся в общество мое.
«Гость незваный»- прошептал я, «в дверь стучит он, не в окно-
Точно - гость, а кто еще?»
Помню! ночь была густая, выл декабрь – пора сырая,
Из камина, догорая, ткало пламя полотно.
Как же зорко ждал я зори; - зря бальзам искал от хвори
В книгах нет строки о горе - горе, что мне суждено -
Ангел знает теперь имя робкой радостной Лено -
В этом мире нет ее.
Груз сомнений, так суровых, грустный шорох штор багровых
С силой стылой устремили страх немыслимый в нутро;
Чтоб минула вся тревога, я твердил особо строго,
«Это странник у порога просит вход ко мне в жилье -
Поздний странник у порога просит вход ко мне в жилье; -
Только он, а кто еще?»
Тотчас я воспрянул духом; начал молвить с мнимым другом,
«Леди, мистер, извиняюсь, верьте, вовсе не вранье!
Просто слышал сквозь дремоту, нежно в дверь стучит там кто-то,
Звуком слабенькую ноту стуки сеяли в чутье,
Что едва их различил я» - и открыл дверь на крыльцо
Тьма здесь, больше ничего.
В мрак кромешный я глазея, там стоял, дивясь, робея,
Теми грезами терзаний не дерзал еще никто;
Но молчала ночь жестоко, от затишья нету прока,
Лишь одно веленьем рока было шептано: «Лено!»
Это я был кто шептал, но эхо вдруг пришло: «Лено!» -
Да, лишь эхо, что еще?
Я шагнул спеша в покои, вся душа горела в зное,
Скоро стуки повторились снова, словно баловство.
Я сказал: «теперь все явней! Нечто бродит там у ставней:
Странно! что за шум отравный, мне разведать бы его -
Чтобы сердцу быть в покое, мне разведать бы его; -
Ветер, верю на все сто!»
Тут толкнул я ставень кромкой, статью крыльев грохот громкий,
Старый ворон, величавый, создал и влетел в окно;
Он не сделал ни поклона, неучтиво, беспардонно;
С миной леди иль барона сел над дверью, где темно -
Сел на статую Паллады там, над дверью, где темно -
Сел, на этом вроде все!
Перья птицы из эбена пряли пышно чары плена,
И печаль свою улыбкой стало греть мое лицо.
«Пусть хохол твой лыс, плачевен, ты –не трус, со мной безгневен,
Ворон! мрачен ты и древен, с брегов ночи существо -
Знатно как тебя зовут там, где Плутон простер крыло?»
Каркнул Ворон: «Не дано!»
Диву дался я при встрече с грубой дичью складной речи,
Хоть малейшего нет смысла в том ответе, аж смешно!
В стане смертных, знайте точно, не был тот, чтоб дерзко, очно!
Птица села ему прочно, вдруг над дверью высоко -
Чтобы сели на бюст птица, зверь над дверью высоко,
С броской кличкой «Не дано!»
Но на бюсте мирном, ровно, Ворон бросил ведь любовно,
Только слово одно, словно душу всю излил в него.
Следом он не дал мне путно ведом - не взмахнув могутно -
Я представил едва смутно: «Все друзья ушли давно
Он покинет меня утром, как надежды все давно».
Вран промолвил: «Не дано!»
Я в зловещей тиши редкой вздрогнул весь от фразы меткой,
Явно все что он бормочет, в клетке им обретено,
Кто над ним был раньше властен – верно, был беде подвластен
«Дни ненастны, я несчастен» - пел он, будто велено -
В скорбь надежд и меланхолий все припевы слив, в одно
В то одно лишь, в «Не дано!»
Перед птицей дальше зыбко лишь цвела моя улыбка,
Прямо ближе к ней, к упрямой кресло двинул я назло;
Вдавшись в мягкий бархат с шиком, глядя в бюст игривым ликом
Вникнуть я захотел мигом: что могло то существо -
Грозно, грубо и угрюмо то худое существо
Вылить криком «Не дано!»?
Весь в догадках – так бурлескно, я не смог ни слога честно
Выдать врану, в мою рану, в грудь вонзившему копье;
Дальше я главу в печали плавно клонил в том причале
Тайн, который освещали лампы искренно, давно,
На подушку из пурпура вновь любимая чело,
Ах, опустит? «Не дано!»
Дымом зримо в ноздри било, будто скрыто здесь кадило,
Свято в такте Серафима чуть сверкало серебро.
«Бедный! горе взяло в плен, да? ты закован между стен, да?
Бог забвенье из непента выслал от любви к Лено!
Залпом, залпом из непента пей, забудь свою Лено!»
Каркнул Ворон: «Не дано!»
Я воззвал: «Пророк!?» - был нем он, «Кто ты, птица или демон? -
Злом соблазна ли взъерошен, бурей брошен далеко?
Изгнан, храбрый и хранимый, в ночь пустынь, тоской томимый -
В доме Деймосом давимый - молви, я молю, словцо -
Есть там, есть там в Галааде средство, мне скажи в лицо!»
Он ответил: «Не дано!»
Я воззвал: «Пророк!?» - был нем он, «Кто ты, птица или демон?
Свод нам нами распростерт и чтим мы то же божество -
Дай душе, дышавшей горем, путь к Эдему, к райским зорям,
К дальним брегам, где за морем шепчут ангелы «Лено» -
Путь к объятьям моей девы – робкой радостной Лено.»
Но ответ был «Не дано!»
«Знак разлуки с этих пор он», я воскликнул, «Вор иль ворон!»
В бурю странствуй ты обратно, в царство ночи, где темно!
Прочь лети своей дорогой, след исчезнет лжи жестокой!
Я останусь сам с тревогой! - не бросай ты мне стило!
Клюв из сердца теперь вынув, вон от бюста чрез окно!»
Каркнул Ворон: «Не дано!»
И мой Ворон, не порхая, все сидит, сидит у края,
Бледно-белую Палладу не оставит ни за что!
Блещут силой в тьме, в истоме, как у беса, очи в дрёме,
Снова лампа в моем доме тускло светит на него;
А душа моя из тени, что кружится как кольцо,
Не спасется -не дано!
Оригинал (англ.)
Edgar Allan Poe
The Raven
Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore--
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door--
"'Tis some visitor," I muttered, "tapping at my chamber door--
Only this and nothing more."
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;--vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow--sorrow for the lost Lenore--
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore--
Nameless here for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me--filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating,
"'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door--
Some late visitor entreating entrance at my chamber door;--
This it is and nothing more."
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you"--here I opened wide the door;--
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore?"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"--
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore--
Let my heart be still a moment and this mystery explore;--
'Tis the wind and nothing more!"
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door--
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door--
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore--
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning--little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blest with seeing bird above his chamber door--
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as "Nevermore."
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing further then he uttered--not a feather then he fluttered--
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before--
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
Then the bird said "Nevermore."
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore--
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Never--nevermore.'"
But the Raven still beguiling my sad fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore--
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore
Meant in croaking "Nevermore."
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
"Wretch," I cried, "thy God hath lent thee--by these angels he hath sent thee
Respite--respite and nepenthe, from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil!--prophet still, if bird or devil!--
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted--
On this home by Horror haunted--tell me truly, I implore--
Is there--is there balm in Gilead?--tell me--tell me, I implore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil--prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us--by that God we both adore--
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore--
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
Quoth the Raven "Nevermore."
"Be that word our sign in parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting--
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken!--quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
Quoth the Raven "Nevermore."
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted--nevermore!
