Глава 9. Люди в лодке.
Койт проснулся от странного звука. Сперва он подумал, что это ветер завывает в щели. Потом он подумал, что это гудит в водопроводной трубе. Громко гудит, того и гляди разбудит и Марсика и малышей, или, чего доброго бабку, и та как начнёт выть и весь подвал поднимет, и Коста прибежит и начнёт орать. В темноте Койт присел, пощупал лежанку, странная она какая-то, а что это за бочка с разлапистым деревом, Бобас что ли опять что-то притащил…
И только после этой мысли Койт очнулся, стряхнул с себя недосмотренный сон. Он далеко-далече от Чектауна, от тех наивных детских дней, страхов и забот. В кромешной темноте холла звук повторился опять. Это явно был голос зверя, не крупного, судя по силе звука, но, судя по характеру завывания, этот зверь должен быть или уродлив на вид или ужасен.
На лестнице зажёгся тусклый свет. Койт, спрятавшись за пальмой, увидел, как со второго этажа в холл спускается совсем старый монах, седой, тощий и высокий как горная вершина:
- Муська, тварь этакая, - что ты разоралась!
Теперь Койт увидел, что слова монаха относились к маленькой кошке, которая скребла передними лапами ступеньку лестницы и вместо мяуканья протяжно скорее блеяла. Мальчик не смог удержаться и хихикнул. Монах вздрогнул:
- Это кто там у нас? А ну, покажись!
Койт вышел к лестнице.
- Дитя, тебя что, тут оставили? – монах сыпал вопросами не удосуживаясь получать ответы. – И ты тут один? Они, что, ополоумели все что ли? Привели отрока в обитель и кинули спать у порога как пса бездомного…
-Мне бы того, - помялся Койт, - не под пальму же…
- Пойдём, пойдём, маленький, - монах приветливо помахал Койту, - будет тебе и того, и этого…
Тут кошка, замеревшая и изучавшая Койта, вдруг выгнулась дугой и решила атаковать, но монах на удивление ловко не то, чтобы ударил её под зад мыском тапочки, а скорее поддел её меж задних лап, и воющая тварь по высокой траектории полетела куда-то в сумрак холла.
Как и в доме преподобного, в монастыре тоже были комнаты для гостей. Койта проводили в одну из таких. Там было всё также как Койт и ожидал, стол, стул, кровать, удобства в миниатюрной каморке. А вот торцевая часть кельи была занавешена плотной шторой. Койт отодвинул её и увидел, что вместо стены было громадное окно от пола до потолка, а за ним непроглядная тьма. Койт оглянулся, маленькие электронные часы показывали полтретьего. И как в доме преподобного, дверь каморки открылась, и Койту принесли стакан молока и пресную лепёшку.
- Ты уж, отрок, не взыщи, - монах слегка развёл руками, - но я тебя запру снаружи. У нас тут просыпаются рано, не переживай, к тебе придут. Ну, что замер, давай ешь и баиньки…
Монах закрыл дверь, замок щёлкнул, было совсем не холодно, Койт разделся и наконец заснул как человек.
В келью, в которой спал Койт, свет восходящего светила бил прямо, вот поэтому тут и были плотные шторы, но даже они не помогали. Мальчик одёрнул их и восхищённо замер. Перед ним расстилалась величественная гладь озера, вдалеке переходившая в ледник, спускавшихся меж двух гряд горных вершин. Слева, откуда восходило солнце, остроконечные со снежными шапками пики частоколом пронзали небо. Горы справа были не такими высокими, снег лежал пятнами, а на проталинах было всё синее-синее от первоцветов. Койт знал, что на Терре цветов не было. Террианская природа вообще не баловала яркими красками, разве что там, далеко, на Диких Островах Тёплого Океана. Значит, все эти поляны первоцветов были делом рук человека. Койт представил себе, насколько неимоверно долгим и кропотливым должен был быть этот труд.
Сзади к Койту подошёл ночной старец и положил ему руки на плечи:
-Рай господень, юноша, согласитесь. Так бы вот сел бы у окна, и уже никогда не вставал бы… Но, дела не ждут, пойдём, отведу тебя в трапезную, а потом к брату Петру. – Монах неожиданно потрепал белокурый, слегка отросший ёжик волос Койта, и рассмеялся, - Крестить тебя будем, значит, крестить…
Койт столько раз слышал в свою сторону это обещание покрестить его непременно, и от преподобного, и от Аркадия, но теперь вот Казимирыч, (а кто же ещё?), похоже, приведёт этот приговор в исполнение. Никаких волнений по этому поводу Койт не испытывал, считая религию непременным атрибутом взрослого мира, таким же как паспорт или деньги.
На завтрак была пшёнка с кусочком какого-то пирога. Потом Койта отвели на террасу с ещё более потрясающим видом на озеро. Теперь Койт сообразил, что похожий на замок монастырь стоял на скалистом острове, правда, совсем недалеко от берега. Брат Пётр заставил себя ждать довольно долго, но Койт совершенно был этому не против, как и старец, он никак не мог наглядеться вокруг.
Пришедший брат Пётр был серьёзен, даже, как показалось Койту, чем-то очень озабочен и опечален. Они немного поговорили о прошлой жизни мальчишки, но Койт старался особо не откровенничать, лишнего не болтать.
- У нас мало времени, юноша, - перешёл к сути вопроса монах, - обычно в монастырях не крестят, но тут у нас случай особый. Согласно правилу святого Никифора исповедника, патриарха Цареградского, в случае нужды, может крестить и простой монах, точно так же, как по нужде крестит и диакон. Так вот, что я тебе скажу. Мы все, юноша, барахтаемся в реке бурного времени. Иногда эта река успокаивается, зеленеет в затонах. И только мы вроде расслаблены, лежим на её поверхности, как налетает шквал, или охватит нас неожиданно стремнина с бурунами, и нас опять тащит на дно. А на дне этой реки нет ничего, кроме тяжёлого ила полного забвения и безвозвратной смерти. Кто-то плывёт по своим силам, но сила человеческая не беспредельна. Кто-то цепляется за другого, и идут они от этого на дно ещё быстрее. Некоторые плывут, уцепившись за плавающие обломки своих фантазий, за брёвна неверия, что и топят их под собой. Иные выбираются на плоты ложных истин и учений, и думают, что в безопасности, что найдут берег, ан нет… Рассыплется этот плот, погубит понадеявшихся на него. Но Господь милостив. Есть кроме утлых посудин на этой реке времени надёжная лодка истиной веры, той веры, что позволит исповедующим её в конце своего бренного пути пристать к берегу, где река времени не властна. Для кого-то этот берег будет райским, для кого-то пустынным и оголённым, а кому-то выпадет геена огненная, по делам и грехам сотворённым. Но это всё же будет именно берег вечности, а не бездна безвозвратного забвения. Ты Койт, говорил, что веришь в Бога, надеешься и уповаешь на него. Считай, что ты зацепился ладонями за край лодки, но ещё не в ней. И крещение – это рука, протянутая тебе людьми, сидящими в этом судне. Схватись за неё, прими таинство крещения, и тебя поднимут на борт, и не страшна тебе будет эта буйная река. Поплывёшь ты дальше спокойно и уверенно со своими товарищами до своего часа, когда придётся и тебе сойти на вечный берег, а вот в какой его стороне, это уже от тебя зависит, от прожитой тобой жизни. А если откажешься от крещения, от протянутой тебе длани спасения, то не сможешь удержаться за лодку веры. Онемеют пальцы, затекут руки, отпустишь ты борт и снова ввергнешь себя в бесконечные, пустые мытарства…
Койт никогда ещё не встречал в своей жизни человека, умеющего так убеждать, И плевать, что половины из сказанного он не понял, что опять его вроде как запугивают, но это запугивание было так похоже на истину… И если мудрые люди зовут его креститься, значит в этом и на самом деле есть толк.
- Я согласен крестится, - тихо ответил Койт.
-Тогда, вот тебе, - брат Пётр протянул две брошюрки, - это символ веры, свод правил, что должен соблюдать крещёный человек, и описание самого обряда, чтобы ты понимал суть с тобой происходящего. Брат Сигизмунд заверил, что читаешь ты бегло, два часа тебе хватит. Жаль, что нет у нас большего времени…
Отец Пётр оставил Койта наедине с книжечками. Мальчишка нашёл в нише каменную скамеечку, уселся и принялся читать.
Для Койта стало совершенным откровением, что у Бога, оказывается, был сын, которого тоже надо почитать как Бога, и есть ещё некий Святой Дух, но что это такое Койту было совершенно непонятно. И получалось, что и церковь надо почитать как Боженьку. И опять его запугивали, что если не так, то не воскреснешь. И представилась ему такая картина, что вот он, Койт, попросил о чём-то Боженьку, но просьбу эту сперва будут рассматривать Христос, Апостолы и разные там ангелы. И не верилось Койту, что такое возможно. На то и существуют волшебные небеса, что там всё честно, просто и понятно. Безо всяких там заседаний для принятия решений. Койту так хотелось верить, что там, за гранью смерти, крещённый ты или нет, жизнь всё равно не должна кончаться, иначе зачем тогда человеку разум, зачем понимание того, что смертен. Как это сформулировать он не понимал, и даже не пытался. Просто верил, что, если помрёт, то встретиться там со всеми, кто умер до него, кого он помнит, и по кому он тоскует. Он будет рад даже встречи с Костой, плевать, что он имперский шпион, но он заботился о нём и вырастил его…
А порядок крещения Койту был понятен. Он сразу сообразил, что Казимирыч будет его крёстным. Что будут его окунать в купель с головой. Койт быстро выучил слова, что должен был произносить. Единственное с чем он не то, чтобы был не согласен, а что его скорее позабавило, то это проклинание чёрта. Вот уж в необходимость этого он не верил, так не верил. Что ему какие-то бесы, когда люди вокруг зачастую вытворяют такие зверства, что, глядишь, сам чёрт возьмёт да перекреститься.
И опять Койт пришёл к выводу, что он просто, наверное, слишком мал и глуп, слишком многого не знает и не знает, как это незнание восполнить. И что нет у него на это времени. И что в данный момент поселяется у него там, в россыпи камней возле сердца, кроме тёмного тумана мести ещё и холодный, липкий страх того, что будущего у него не будет. Страх сродни того, отчаянного, детского, консервного, но более осмысленный и обоснованный.
Из всех церковных обрядов Койт видел только отпевание. Видел его много раз во всевозможных ситуациях и во всём разнообразии форм. После конкретного прилёта, удара баллистикой или дальнобойной арты, когда всё уже догорит и обрушится, когда кровь уже застывает тёмным желе, появлялись на развалинах пожарные и спасательные команды, соседи кому повезло выжить, и те которые выжили, но им не повезло, чьи родные и дети там, под грудой мусора и рухнувших стен. И начинается разборка, извлечение, упаковка и выкладывание рядком тех, кого смогли достать. Сквозь рыдания и вой, перешагивая лежащих в обмороке и просто распростёртых в безумном горе, работа эта продолжалась, как правило до сумерек. В рядок выкладывали и больших и малых, целых и то, что смогли найти. Койт и Марсик смотрели на всё это из укрытия, стараясь не попасться на глаза руководившим этим процессом хлыстам. И вот рядок выложен, мешки застёгнуты до груди, и появлялся поп с дьячком или просто с мальчишкой, что махал кадилом. Поп громко горланил молитву, но слов было совершенно не разобрать. Все кругом крестились, крестились, крестились. И Койт тоже крестился, представляя, как однажды и он будет вот так лежать в этом рядке. К этому моменту Койт оставался один. Марсику однообразный процесс выкладывания трупов быстро надоедал, и он убегал по своим более важным делам. Зачастую попы сильно торопились, нервничали. И было немудрено, несколько раз имперцы, выждав час, а то и два, снова долбили по одним и тем же координатам, резонно полагая, что так они могут существенно удлинить рядки погибших. А один раз вместо попа прикатил дрон, развернул экран, и отпевание проходило в режиме телемоста, наверное, в той местности всех настоящих священников перебили.
Крещение Койт принял в полумраке собора монастыря. Горели сотни свечей, монахи читали молитвы, невидимый Койту хор пел сладкими мальчишечьими голосами. И всё это благолепие, вся эта церемонная суета крутились вокруг него, нищего подвального засранца. Все кругом были серьёзными, и Койт был внешне серьёзным. Он правильно отвечал на все вопросы, но ему в душе было очень стыдно. Не было у него ощущения трепета перед всем происходящим. Забавно было, интересно было, приятно было, но вся эта суета казалась ему почему-то совершенно лишней. Достаточно было просто спросить его, верит ли он в Бога и жизнь вечную, да и всё. А так, происходивший обряд вдруг возродил у него в памяти один эпизод, что однажды он наблюдал в телевизоре, в том закрытом магазине электроники в чектаунской высотке. Там шла трансляция, как на голову какому-то очередному прибрежному князю возлагают корону. Вот и его, Койта, по-серьёзному коронуют на жизнь вечную, а он не трепещет. Что взять с подвального засранца…
И подумалось Койту в этот момент, что наверняка и крёстный его, Казимирыч, и брат Пётр ждут, конечно же ждут, что он запросится остаться в монастыре. И вроде бы так и надо было сделать. И стал бы он этаким героем романа, как Капитан Немо, живущим долго-долго в замке на острове, постепенно превращающегося в итоге в старого седовласого отшельника, хранящего свои тайны и свои истории.
Но это было невозможно, совершенно невозможно, потому что там, на полигоне, на землях барона, ждёт его чертовка с глазами цвета кислых яблок, что поклялась сражаться с врагами Республики до последнего вздоха, и которую одну в этой битве Койт оставить не мог. Иначе в дущу его свалился бы уже не камень, а громадный горячий валун, а с такой ношей в лодке ему было бы не место. И что бы он не делал, как бы он не мыкался по палубе, однажды он точно бы подошёл к борту судёнышка, и валун бы перевесил, опрокинул бы его в холодную воду и сразу в на самое дно, в ил забвения. Не нужен был ему обещанный берег, если нет там Кейт, без неё нет в жизни вечной никакого смысла.
В конце обряда Койту на шею повесили тонкую цепочку с крестиком, на котором был распростёрт мученик. Казимирыч поцеловал мальчишку в лоб и сказал, что этот мученик сам Христос, и Койт теперь его раб. «Быть рабом судьба незавидная, - подумал Койт в то мгновение, - но если твой господин добр и заботлив, отчего бы не попробовать…» И ещё Казимирыч рассказал, что сын божий принёс себя в жертву, на этом самом кресте, чтобы воскреснуть на третий день после смерти и вознестись прилюдно на небо, подтверждая истинность всего сказанного им и истинность возможности воскрешения. Это Койта впечатлило. Правда, видал он трёхдневных покойников. Они местами были в чёрно багровых пятнах, да и червяки их уже кое-где начинали портить. Зрелище не из приятных. Но если и правда Христос сын божий, подумал Койт, то, может быть, и тление над ним не властно, и твари всякие не посмели его тронуть. И ещё у Койта появилось новое имя, Константин. На вопрос мальчишки, Казимирыч рассмеялся и ответил, что старое имя можно оставить, но Господь, когда наступит время, не будет интересоваться, что там натворил Койт до того, как стал Константином, ибо только по делам последнего всё и спросится.
И ещё Койту подарили карманный Новый Завет. В этой книге, как объяснил ему Казимирыч, жизнеописание Христа. Койт веером пролистал книгу и понял, что читать её будет когда-нибудь потом.
- Ну что, пора собираться? – Казимирыч всё заглядывал в глаза Койта, очевидно ожидая, что он возьмёт и расплачется, а то и шлепнется на пол, засучит ножками, закричит, как маленький, мол не хочу, не хочу, не хочу… И все с облегчением вздохнут и оставят его в обители. И так, наверняка, поступил бы мальчик из подвала, бросился бы любимому новоиспеченному крестному отцу и официальному деду на шею, но Койт тихо сказал:
- Пора, Казимирыч, пора…
А транспорт им достался призабавнейший. Они пересекли мост, отделявший монастырь от берега озера, и сразу за ним начинались ажурные вышки, как линии электропередач, что шли вверх по склону к седловине между двумя зубатыми пиками. Между этими вышками был натянут толстый металлопластиковый канат, и на нём висела кабинка человек на десять. Казимирыч объяснил, что этот вид транспорта называется фуникулёр, и что на нём они пересекут хребет и окажутся у погранперехода на земли Корпораций.
Они загрузились в качавшуюся и казавшуюся такой ненадёжной гондолу и вскоре поползли к вершинам. Койт сперва волновался, крепко обхватил подлокотники сидения, но потом вспомнил о воздушном шаре в одной из книжек, вот уж где действительно был страх, а тут он сидит внутри, и вряд ли монахи построили опасный вид транспорта. Кроме того, подтверждая эти мысли о надёжности, с ними по соседству оказалась старушка с ребёнком непонятного пола, который восхищённо перебегал от одного окошка капсулы к другому, заметно раскачивая её, но бабка совершенно на это не реагировала. Вот они поднялись до самой седловины, у Койта с непривычки заложило уши, и голова стала побаливать. Воспользовавшись тем, что народу в капсуле не было, Койт улёгся на весь ряд сидений, подняв подлокотники, и ему стало гораздо легче. Ещё недолго они двигались вдоль гольцов и снежных островков, но вот показался лес, под ними мелькнула одна дорога, совершено пустая, другая, тоже без движения, и вот они наконец приземлились около стоянки электромобилей. Старушка с ребёнком на удивление проворно запрыгнула в пикап, дала указание о маршруте, и машина, поднимая веером грязную воду из луж, устремилась в лес по просёлку.
Надо сказать, что весь путь в фуникулёре Казимирыч рассказывал Койту о Христе, апостолах и мучениках. Наверное, интересно рассказывал, так как ребёнок перестал бегать и с открытым ртом шлёпнулся перед дедом на пол кабинки и слушал. А Койт ничего не запомнил, да и слушать ему мешало то, что уши, откровенно говоря, были заложены.
Они тоже сели в машину, но проехали всего несколько километров. Блокпост на краю монастырских земель со стороны ордена никто не охранял, а со стороны корпораций был только один-единственный дрон. Казимирыч забрал у Койта паспорт, вытащил две маленькие карточки со значком ордена, подошёл к дрону. Осторожно так подошёл, отметил про себя Койт. Открылась сетчатая форточка в заборе. Дрон просканировал документы и ворота, зверски опутанные колючей проволокой, начали отползать в сторону, освобождая им путь. Когда Казимирыч снова сел в машину, он отдал паспорт и карточку Койту со словами:
- Это твоё. Ты теперь послушник ордена и можешь в любое время прийти к нам.
Они пересекли границу, и Казимирыч не выдержал, решил говорить напрямую:
-Послушай, пацанчик, зачем тебе всё это… Зачем тебе эта война, это людское безумие и кровь? Ты себя хоть спрашивал, сможешь ли ты убивать? Ты представляешь, что это такое, ты убивал хоть раз?
-Я за свою жизнь, Казимирыч, убил двоих.
Этим ответом Койт весьма удивил деда. Очевидно, он и представить себе не мог такого от пацанчика:
- Ну, и как это было… Если можешь рассказать, конечно…
-Что ж, могу. Первого я завалил в девять лет. Один хлыст, пьяный правда, уже меня было поймал, прижал к асфальту своей жирной тушей, но я не хотел на консервную фабрику, я ему гвоздь в правый глаз вогнал так, что он череп ему пробил и у затылка вылез. А второй – это больной какой-то, не знаю что он от меня хотел, скорее всего сожрать. Я ему подножку и на шею прыгнул, хребет сломал. Потом подумал, что он долго мучиться будет, мне жалко его стало, и я его задушил верёвкой. Не переживай, Казимирыч, не испугаешь и не удивишь меня смертью, хотя и не хочу я всего этого…
-Ну, вот видишь ты и сам не хочешь, так на кой ляд… Погоди, я слышал такой трёп, что вы вроде как без своих этих экзотов умираете, что вы рабы этих тварей и не жить вам в одиночку..
-Твоя правда, дед. Остальные ребята именно такие, но не я, и не Кейт. Мы дефектные, нас утилизировать должны были. Нам экзоты по барабану, они нам жизнь не поддерживают…
- Кейт, Кейт… Эта та, маленькая чёрная феечка, - уточнил Казимирыч.
-Да, она…
-Так ты чего, из-за неё? Койт, не дури, тебе всего одиннадцать лет. Что там у вас может быть. Не губи ты себя. Всё быльём порастёт и забудется, время оно всё перемелет…
Сколько раз Койт слышал от взрослых эти пословицы и поговорки. Говорили они одно, а глаза их при этом утверждали другое. Мол, всё быльём поросло, а взгляд их уползал в небо, и становилось понятным, что далеко не всё поросло…
- Не знаю, Казимирыч, кто нас ней свёл, - Койт вздохнул, - Бог ли, как я его понимаю, Христос ли, или какой-нибудь уполномоченный ангел, но судьба у нас теперь одна. И пойдём мы в бой вместе. Она – за погибшего человека, что стал ей отцом, за умерших раненных в их санитарном поезде, за обгорелые трупы детей на железнодорожной насыпи, Она за это пойдёт. А я пойду за неё, а значит, и за всё то, что она любит и хочет защитить.
-Но они же нехристи, Койт, - не гоже тебе отвечать за дела и поступки их.
-Может и так, Казимирыч, может они и нехристи. Но важно не то, кто они, важно кто я для них. В том, что я стану солдатом Республики, только ваша с братом Петром вина, только ваша.
-Наша? Но, помилуй, в чём?
Койт засмеялся, искренне так, заливисто:
- А на кой вы меня крестили-то? Мальчик Койт поступил бы разумно, ему только до себя было дело. А христьянин Константин друзей не предаёт. Ведь это страшный грех, я двести лет его замаливать буду, и не получится… Или я что-то опять неправильно понимаю?
Ну, вот и закончилась земля корпораций. Похоже было, что она узкой полоской вклинивалась между страной ордена и владениями Винкеля. Не доезжая метров сто до очередного пункта перехода границы, машина запищала и остановилась. Погранпереход был совершенно заброшен. Койт удивлённо взглянул на Казимирыча.
-Не беспокойся Койт, тебя там ждут, я знаю, ждут…
Они пошли по замшелой тропинке из плиток до двери, ведущей на КПП. За спиной Койта болтался черепаший рюкзачок от экзота с томиком Нового Завета и карточкой послушника ордена, на груди его был спрятан тёплый серебряный крестик да ожерелье из клыков и когтя террианского медведя. На правом запястье болтался паспорт-браслет Республики. Вот и всё его богатство. И поэтому он шёл легко и весело. И ещё он шёл легко и весело потому, что выбросил за борт лодки все свои камушки, что были около сердца, они булькнули в мутных потоках реки времени, опустились на дно вечного забвения. И уже у самого-самого КПП Казимирыч резко повернул к себе Койта, присел на корточки и крепко обнял мальчишку, поцеловал его в лоб:
-Ну, Бог с тобой, упрямый пацанчик. Иди своей дорогой. Знай, что я буду каждый день помнить о тебе и молиться. И за тебя, и за подругу твою. Пусть твоё сердце, верное, любящее и отважное бьётся ещё долго-долго. А я буду тебя ждать, а если не дождусь, если судьба тебе первому, то будь уж любезен, ты дождись меня там, на нашем пустынном берегу. И ещё…Пусть твои кулачки будут всегда крепко сжаты…
Казимирыч развернул Койиа и подтолкнул вперёд. Мальчишка открыл дверь и посмотрел вниз, на порог. Вот он сделает шаг, и всё. Пути назад уже не будет. И будто подтверждая это, дверь напротив тоже открылась, и на Койта уставился хмурый, усталый, будто окаменевший майор. И в это миг кто-то тренькнул у Койта над ухом. Он поднял глаза. На водосточной трубе сидела маленькая земная птичка, «Тинь-тинь-тан,»- пропела она и взмыла в небо жёлтым комочком.
-Это синичка, Койт, просто синичка, - тихо сказал Казимирыч за спиной.
Койт обернулся, улыбнулся ему последний раз, помахал ладошкой и сделал решительный шаг, плотно закрыв за собой тяжёлую дверь.
