Мокроносые
В моей детской жизни очень многое зависело от настроения. Если мне хотелось плакать, то развеселить меня было сложно, а если хотелось побыть в одиночестве и помечтать, я смотрела на небо, наблюдая за тем, как менялись тучки и облака. Некоторые из них, сгустившись, были похожи на зверей или птиц, и даже на людей.
Однажды я увидела на небе летучий корабль. Такой огромный-огромный белый корабль с парусами. Правда, после он превратился в нечто бесформенное, зато другое облачко, плывущее вслед за ним, стало похожим на зайку с длинными ушами.
Единственным недостатком во всем этом своеобразном театральном представлении я считала отсутствие красочности. Конечно, иногда облачка окрашивались в розовый и алый цвет, но это бывало только на закате, когда мама настойчиво звала меня в постель, или ранним утром, когда я сладко спала.
Я, как могла, восполняла этот пробел. Специально для этого у меня были припасены краски, две или три кисточки и много альбомных листов. Краски иногда я пробовала и на вкус, и тогда мне долго не удавалось их найти. Раздосадованная мама прятала их от меня куда подальше, и я долго плакала, стоя рядом с родительницей и возмущаясь ее спокойствием.
-Разве тебе не жаль меня?- в перерывах между нытьём спрашивала я ее.- Ты же видишь, что я вся в слезах(и не только в них, а еще и в соплях, которые я специально распускала до такой степени, что они, проделав две дорожки от моего носа до подбородка, неблагообразно свисали с него, мотыляясь в разные стороны, когда я в припадке исступления трясла головой).
Мама отворачивалась от меня. Тогда я еще не догадывалась, что она пытается сдержать смех.
-Ну, так вытри слезы и успокойся,- советовала мне она, понимая, что мои выкрутасы с плачем,- не что иное, как баловство.
Если бы только я знала, как капризный плач раздражает человеческий слух, то всерьез бы задумалась над своим поведением. А пока по любому поводу и без я готова была биться в драматических конвульсиях, пытаясь доказать своё, а в итоге получая на орехи.
Мама шлепала меня по заднице и отправляла в изоляционную комнату, крепко закрыв за мною двери. Тогда мне становилось по-настоящему не по себе. Не играться с сестрами, а сидеть одной одинешеньке на стуле было невыносимо.
Девчонки, конечно, как могли, утешали меня, кто чем. Например, подсовывали мне всякие сладости в щель под дверь или просто пальцы, чтобы я их пожала, вроде как почувствовала их солидарность. Иногда мама не выдерживала и со словами: «придет папа, я все ему расскажу», выпускала меня наружу из заточения.
Однажды в детском саду, я, неожиданно для самой себя, отыскала такоооое…после чего долго ходила гордая-гордая, никому не говоря ни слова о своем секрете.
Под старой верандой, пропахшей собачьей мочой, мне померещилось какое-то движение сквозь щели в полу. Сначала я очень испугалась, а затем, подстегиваемая любопытством, всё же разглядела пять кудрявых комочков-щенят и одну большую собаку, лежащую на боку на влажной земле и дремлющую.
Моей радости не было предела. Именно тогда я поняла, что в детсаду съедать за обедом все, что в тарелке, нельзя. В карманы платьица я заботливо накладывала кашу и остатки от яиц, а также куски недоеденного хлеба, и однажды даже попыталась влить туда компот, но у меня ничего не получилось, ибо сладкая жидкость, не удержавшись в материи, просочилась сквозь нее, а Павлик, мой лучший детсадовский друг, рассказал всем о том, что я уписалась компотом.
Я очень хотела обидеться, но вспомнив, что у меня теперь есть аж целых пять преданных друзей, проигнорировала насмешки сверстников и отправилась к веранде.
Щенки ели с моих рук разбухший от компота хлеб и слипшуюся кашу и совсем не кривились.
Они тыкались своими мокрыми носами мне в ноги и радостно повизгивали. Я ликовала.
До тех пор, пока все пятеро четвероногих друга не отправились однажды вслед за мной прямо в здание детсада.
Меня наказала воспитательница, поставив в угол, а когда пришел папа забрать меня домой, всё рассказала ему.
Ябеда...
Однажды я увидела на небе летучий корабль. Такой огромный-огромный белый корабль с парусами. Правда, после он превратился в нечто бесформенное, зато другое облачко, плывущее вслед за ним, стало похожим на зайку с длинными ушами.
Единственным недостатком во всем этом своеобразном театральном представлении я считала отсутствие красочности. Конечно, иногда облачка окрашивались в розовый и алый цвет, но это бывало только на закате, когда мама настойчиво звала меня в постель, или ранним утром, когда я сладко спала.
Я, как могла, восполняла этот пробел. Специально для этого у меня были припасены краски, две или три кисточки и много альбомных листов. Краски иногда я пробовала и на вкус, и тогда мне долго не удавалось их найти. Раздосадованная мама прятала их от меня куда подальше, и я долго плакала, стоя рядом с родительницей и возмущаясь ее спокойствием.
-Разве тебе не жаль меня?- в перерывах между нытьём спрашивала я ее.- Ты же видишь, что я вся в слезах(и не только в них, а еще и в соплях, которые я специально распускала до такой степени, что они, проделав две дорожки от моего носа до подбородка, неблагообразно свисали с него, мотыляясь в разные стороны, когда я в припадке исступления трясла головой).
Мама отворачивалась от меня. Тогда я еще не догадывалась, что она пытается сдержать смех.
-Ну, так вытри слезы и успокойся,- советовала мне она, понимая, что мои выкрутасы с плачем,- не что иное, как баловство.
Если бы только я знала, как капризный плач раздражает человеческий слух, то всерьез бы задумалась над своим поведением. А пока по любому поводу и без я готова была биться в драматических конвульсиях, пытаясь доказать своё, а в итоге получая на орехи.
Мама шлепала меня по заднице и отправляла в изоляционную комнату, крепко закрыв за мною двери. Тогда мне становилось по-настоящему не по себе. Не играться с сестрами, а сидеть одной одинешеньке на стуле было невыносимо.
Девчонки, конечно, как могли, утешали меня, кто чем. Например, подсовывали мне всякие сладости в щель под дверь или просто пальцы, чтобы я их пожала, вроде как почувствовала их солидарность. Иногда мама не выдерживала и со словами: «придет папа, я все ему расскажу», выпускала меня наружу из заточения.
Однажды в детском саду, я, неожиданно для самой себя, отыскала такоооое…после чего долго ходила гордая-гордая, никому не говоря ни слова о своем секрете.
Под старой верандой, пропахшей собачьей мочой, мне померещилось какое-то движение сквозь щели в полу. Сначала я очень испугалась, а затем, подстегиваемая любопытством, всё же разглядела пять кудрявых комочков-щенят и одну большую собаку, лежащую на боку на влажной земле и дремлющую.
Моей радости не было предела. Именно тогда я поняла, что в детсаду съедать за обедом все, что в тарелке, нельзя. В карманы платьица я заботливо накладывала кашу и остатки от яиц, а также куски недоеденного хлеба, и однажды даже попыталась влить туда компот, но у меня ничего не получилось, ибо сладкая жидкость, не удержавшись в материи, просочилась сквозь нее, а Павлик, мой лучший детсадовский друг, рассказал всем о том, что я уписалась компотом.
Я очень хотела обидеться, но вспомнив, что у меня теперь есть аж целых пять преданных друзей, проигнорировала насмешки сверстников и отправилась к веранде.
Щенки ели с моих рук разбухший от компота хлеб и слипшуюся кашу и совсем не кривились.
Они тыкались своими мокрыми носами мне в ноги и радостно повизгивали. Я ликовала.
До тех пор, пока все пятеро четвероногих друга не отправились однажды вслед за мной прямо в здание детсада.
Меня наказала воспитательница, поставив в угол, а когда пришел папа забрать меня домой, всё рассказала ему.
Ябеда...
