Ожог сердца

ОЖОГ СЕРДЦА

 

2014 — 2023 г.

 

* * *

Шагаю на восток. Не думал не гадал,

что можно так устать, скучать по тишине и…

Звереет комарьё, закончилась вода,

ступни мои болят, рюкзак всё тяжелее.

 

Я привезу тебе таёжные цветы

и веточку сосны — благоухая снегом,

пускай напомнит год, когда бродила ты

со мной среди болот, с пропащим человеком.

 

Налево озерцо в болоте торфяном,

направо пал туман за просекой железки.

Тревожно шепчет лес, печалясь, об одном:

«Цени её любовь и нежный профиль детский».

 

* * *

Поляна. На долгую память зарубка:

котёл с родниковой, надетый на жердь,

цветок-ястребинка, сухая трёхзубка

да сосны такие, что хочется петь.

 

А сверху царя эфиопов Цефея

горячие звёзды. Но вот холодком

сырой атлантический ветер повеял.

Природа волшебна… О чём я? О ком?

 

О том, что целебна любовь и брусника,

что пахнет живицей таинственный лес,

о Боге, которому чаю плесни-ка:

— Да будешь ты счастлив! —

услышишь с небес.

 

* * *

О, света с вертикалью сочетанье!

Cetraria islandica! Брусника!

Сосновый лес — магическая книга,

где vitis-idaea звучит, как заклинанье.

 

А я стою, смущён и околдован,

пармелию сухую узнавая,

и мне дана земля моя живая,

мне свод небес мерцающий дарован.

 

Я разожгу огонь, и сквозь ладони

тепло войдёт в меня. О, этот горний,

бескрайний, комариный, осторожный,

дремучий,

мудрый

лес…

 

*Cetraria islandica — цетрария, лишайник.

**vitis-idaea (виноградная лоза

с горы Ида) — латинское название брусники.

***Пармелия — лишайник.

 

* * *

Тишины письмена сочиняют

водомерки на зеркале вод.

От холодной росы намокают

рукава и колени. И вот,

 

как раскосый вогул на варгане,

загудели звонцы у ручья,

а сохатый печально рогами

у болотины той покачал.

 

Все завесы уже приоткрыты,

сколько есть на коротком веку.

Закручинился вёх ядовитый,

и кукушка ответила «ку».

 

* * *

То и прекрасно, что всё мгновенно:

тяжесть уютная рюкзака,

боль, пробивающая колено,

смех пересмешника, перекат.

 

Камни кольцом уложу, обсохну,

у костерка заварю чайку.

Небо узнает меня по вздоху:

— Много ли нужно-то старику?

 

Недолюбил, но хотя бы хлеба,

сала шматок, а потом… Ну, как?

Победовал на земле — и пока!..

 

Запах багульника, шелест неба,

дым поднимается в облака.

Камни моет Шаман-река,

тянет ниточку нерва.

 

* * *

— Сейчас дойдём, всё будет чики-чики…

Сосновая тоска, грибы-иванчики,

а рюкзаки свинцовые почти.

Заря седое небо раскровавила,

и лапы ель столетняя расставила.

— Эй, мы с тобой бесстрашные, учти…

 

И вот в ручей заходим, громко гикаем —

сухие листья, кольчатая, дикая,

несёт вода, зажатая в камнях.

Вон папоротник рюмит, увядающий!

Вон белый гриб восстал, повелевающий,

в улитках, как посланник в орденах!

 

На берег выбираемся — начерпали

немного в сапоги. Ольха, как в зеркале,

в танцующей воде отражена.

А музыка — персидская княжна —

на облаке плывёт из Ниоткуда.

О жизнь! Необъяснимая приблуда,

вообще чума!

 

* * *

Боровые мои грибочки! Мои маслятки!

То-то будет зимою таёжный супец хорош.

Утром сосны скрипят корабельные у палатки.

Жизнь идёт, как положено. Всё у меня в порядке.

А пока вдоль дороги папоротник да хвощ,

 

и стреляет то поясница, а то колено.

Вот уже поворот и заветный за ним лесок.

К юго-западу — озеро, просека — на восток,

как во время оно, задолго до голоцена.

 

* * *

Пей дымок, пей отчаянье — полную кружку!

О, волшебная осень, колдунья, сестра!

Береста завивается туго в катушку

и горит негасимо — присядь у костра,

про жену мою слушай — потянет согреться

хвойной искристой вспышкой, рукав опалив.

И взблазнится же — до замирания сердца —

в гуле сосен растаять. А где-то вдали

тучи — башни осадные — сдвинулись. Тучи

сыпанут по брезенту: ледовый горох!

Божий мир прихотливый — ах! — кажется, лучший

из миров. Но застигнутый бурей врасплох,

под симфонию этого свиста и рёва

прокричу зазывалой до звона в ушных

перепонках: — Любовь долготерпит! И снова:

— О любовь! Сочинение счастья в глуши!

 

* * *

А всё же, какое огромное это пространство!

И ветер в холодные окна швыряет ножи —

опять предлагает народное наше лекарство

от маленькой дурочки, что называется Жизнь.

 

Стоишь у барака и чувствуешь: вот оно, время —

забытый колодец, давно занесённый сельмаг,

седая река почернела, как мёртвая вена.

А ты не тушуйся — на саваны снега приляг.

 

Лежи, засыпай под цыганские посвисты вьюги —

и тело немеет, и мысли уже над землёй.

Приснится тебе и слеза хромоножки, подруги,

и город небесный вдали,

и мерцающий храм

золотой.

 

* * *

Человек не живёт — выживает

вопреки пустоте, «Помоги,

Авва Отче!» — твердит, умоляет.

Молчаливое небо внимает,

и мерцают миры-маяки.

 

А потом выясняется: было

столько счастья — товарный вагон:

летний зной, мотылёк белокрылый,

пара туфелек, песня вдогон.

 

Смерти нет, и отчаянья нету,

и со скоростью света почти

космолёт покидает планету,

одинокий на Млечном Пути.