Печаль и другие сокровища

ПЕЧАЛЬ И ДРУГИЕ СОКРОВИЩА

 

2012 — 2023 г.

 

Чтобы хлынула в гулкую грудь

голубиная ртуть...

 

* * *

С трудом чемодан и коробки

в плацкартную пыль распихали.

Вагон, вроде парусной лодки, —

Ура! Наконец! Хали-Гали! —

поплыл в темноту потихоньку.

Качало перроны и стрелки,

а ты объясняла ребёнку

казашки, что в Питере белки,

что там на Заливе «ракета»,

что лучший на свете, безбедный

тот город на Севере где-то,

чудесный, морской, заповедный…

 

Из чёрного злого металла,

над нами, на полке багажной,

коляска сквозь ночь громыхала

подножкой разболтанной, страшной…

 

* * *

Какой-то экскаватор, и за ним

кран козловой, и брёвна штабелями;

за ними склад, какие-то огни;

а дальше ночь с высокими звездами;

а дальше, дальше… дальше, знаешь, та

пугающая бездна, где частицы.

Но здесь вагон плацкартный — густота

теней на синих веках проводницы.

Задумчив над квадратиком стола

за чаем исписавшийся прозаик,

и поезд, как зелёная игла,

ткань темноты стремительно пронзает.

 

* * *

Еду на работу. Утро. Понедельник.

Душный супермаркет и рекламный щит:

«Сколько вам для счастья требуется денег?»

Мне?.. Для счастья денег?.. Черти! Faken shit!

 

А вокруг посмотришь: на сиденьях тесных

жертвы лохотрона. Взгляды тяжелы

истеричных женщин в шубках интересных

и мужчин небритых, жалких, пожилых.

 

Там, в окне, помойка — роются в обрезках

несколько бездомных, но ещё живых.

 

Только лишь ребёнок, шарфиком обмотан,

удивлённо как-то смотрит на меня.

Вот и человек вам! Вот он! Вот он! Вот он!

Маленький, с глазами полными огня.

 

Есть на свете место птицам, самолётам,

и облакам, и ветру, и чудакам, что влюблены.

 

* * *

Стихами лгать приятно и легко,

всё кажется: себе нерукотворный

ты воздвигаешь памятник. Ого,

какая мощь! Какой огонь задорный!

 

А тут сидит какой-то… инвалид-

не инвалид, вообще какой-то дурик,

и пишет откровенно: «Отвали.

Поэт стихами мир не штукатурит».

 

Читатели надулись, как сычи:

«Во заливает складно, прощелыга».

А памятник… ищи его-свищи.

Какая тьма колючая! Смотри-ка,

хоть волком вой, кикиморой кричи,

а книги нет и нет… Да разве это книга!

 

* * *

Жить это трудно — ну знаешь, если по чесноку.

Хочешь одно, а получаешь совсем другое:

любишь веселье, а встретишь одну тоску,

любишь движуху, а жизнь проведёшь в покое.

Знаешь ли, друг, всегда с мирозданием кавардак —

в поте лица, как сказано в лучшей книге,

хлеб добываешь и небо клянёшь, чудак,

страхов своих перетаскиваешь вериги.

 

Лишь иногда, по-женски, слегка таясь,

жизнь улыбается, и понимаешь: о да, прекрасна.

В этом и есть победа твоя и власть

всё изменить — прихода не жди маразма.

Это нам тоже изведать бог знает зачем дано.

Словом, разглядывай пышный закатный пурпур,

мирно беседуй, и терпкое пей вино,

и повторяй: «Поэт — это божий рупор».

 

* * *

Едва успеешь в этой жизни оглядеться,

а молодость прекрасная тю-тю.

Тоска грызёт. Болит изношенное сердце.

Уже не страшно больше на мосту

смотреть внимательно на воду ледяную,

и ничего не ждать, увы, и не любить,

и чайки жалобы выслушивать. Волнуют

там, высоко, среди мерцающих орбит,

одни миры, куда душе переселиться

по случаю такому повезло.

А под мостом вода туманится, дымится…

А вот и катер мимо пронесло…

 

* * *

На улице слякоть. Заходишь в «Магриб»,

шаверму берёшь и в окно наблюдаешь

прохожих, как неких таинственных рыб,

плывущих по лужам. Сидишь и болтаешь

пластмассовой трубочкой, в красный стакан

бумажный заправленной. Думаешь: «Где я?

Какой это город? Пальмира? Помпея?

А год? Что за год?» Шашлыки пастухам

приносит узбекская нимфа за столик,

сгущается время, что твой шоколад,

и сам я — случайно потерянный нолик

в зарплате чиновника (скромный оклад).

А впрочем, не деньги же вовсе — другое

нас мучает что-то! И может быть, мир

кончается там, где Чингиз и Дамир

на рынке тебе продают золотое

китайское деревце. Что же, приходит

и ночь новогодняя в дождевике.

И вот я сижу с телефоном в руке:

ша, русскую речь голова производит

 

* * *

Быстрый отблеск мигалки ночной

скорой помощи возле подъезда.

Я стою на крыльце — надо мной

открывается звёздная бездна.

 

А под ней этажи-миражи

и галактики сбились с маршрута.

Вот выносят носилки. Лежит

человек — ах, не дышит как будто?

 

Только женщина в сером пальто

провожает его, вытирая

набежавшие слёзы. Никто

не умрёт — только осень сырая.

 

Глянешь, выпал роскошный снежок,

на кормушку синицы слетелись.

Сердце бьётся — вишнёвый ожог:

«Мы ещё поживём,

моя прелесть!»

 

* * *

Земле полагается высшая мера.

Осины вповалку по краю карьера —

не спутаешь эту работу бобров.

А ветрениц белые звёздочки светят —

я чудо такое сестрицами ветра

зову потому, что они про любовь.

 

Чернеет вода, отражая деревья.

Лягушка поёт, как волшебная дева.

В пожухлой траве начинается жизнь.

Не будет со мной ни беды, и ни смерти,

ни пули в затылке, ни прочих отверстий,

но лишь синева — безоглядная синь.

 

А Землю помилуют — просто, за так…

 

* * *

О, не вдруг через кроны светлый луч проник —

тёмный зверь вздохнул, закачался папоротник,

комары зазвенели — тоже божьи твари.

— Как нога? — Заживает. Пойдём, товарищ!..

 

И пошли. Синий ветер качал вершины,

неустойчивый, как подвыпивший матерщинник.

Облака, негодуя, сходились, как дуэлянты, —

лишь берёзы вставали от нежности на пуанты.

 

Помню, пот заливал глаза и грызли плечи

рюкзаки, а мы уже воспаряли над лесом, легче

хвойных запахов, смешанных с птичьим гвалтом…

 

Так я жил — пусть родился я грубоватым —

и в конце не точка, а жирная запятая:

меж сосной и высокой звездой в тумане растаю.

 

* * *

Сала кусок привяжу на ветку —

то-то синицам весёлый пир.

Для утешения человеку,

что ещё надобно, Командир?

 

Глянешь, а там суетятся птички,

и далеко-далеко слышна

тихая музыка электрички.

Я говорю Тебе: — Это ж на…

 

надо же высыпать столько снега,

столько кругом тишины разлить!

Да отпусти же Ты человека

в небо —

а где ж ему больше быть?

 

* * *

Ночью в заснеженном ельнике,

словно сушина, стоял.

В белых шапках отшельники

меня окружали. Мал

и глуп человек, а всё ж таки

космоса часть, волна.

Ему медвежата-ёжики

дары приносят, луна

поёт свою колыбельную.

А я стою и снежок

с ладони ем — эту белую

присыпку, зубной порошок.

 

Ах, Боже ты мой, обнимается

природа и человек.

Звёзды с неба срываются,

плюхаются на снег.

Шепчутся ёлки по-дружески —

недаром ночь, Рождество.

Столько повсюду музыки!

Столько вокруг всего!

Кружатся в небе ангелы —

птицы иных миров.

Тише, мой свет!

Как факелы,

горят январь

и любовь!

 

* * *

Мир оказался яростным,

Мир оказался горестным,

Полным ветра, напористым,

Хватающим за грудки.

 

Мало в нём было уютного,

Много льдистого, трудного,

Снегом насквозь продутого,

Но там, на краю тайги,

 

Дерево скрипнуло цепкое,

Сердце забилось крепкое,

Пламя взметнулось яркое,

И полетела душа.

 

Она ощутила главное,

Она ощутила странное,

Смертельно-нежное, пряное,

Как тёмное море, пьяное

Звёздами из Ковша.

 

* * *

Кто? Кто воздвиг небесный купол голубой?

Кто душу бедную вдохнул в немое тело?

Она задумалась, на край стола присела:

«Что если Бог живой над бездной ледяной?» —

 

«Он там, в окне, среди бескрайней пустоты,

затерянный в ночи так страшно, безнадёжно.

Но ты налей себе цейлонский осторожно

и на столе поставь осенние цветы».

08.12.2024