Холодно в балетках уже

Холодно в балетках уже, и дворик
вежливо выпроваживает домой.
Школьницей, наполучавшей двоек,
долго плетусь дорогою непрямой.
 
Голосом шизанутой виолончели,
знающей лишь фальшивую си-бемоль,
на посошок поскрипывают качели
с толстым подростком. Я не хочу домой.
 
Дома тепло, уютно и пахнет щами,
горкой портфели сложены на полу.
И вразнобой мальчишки ответят: "Ща мы!",
и полчаса не выйдут на зов к столу.
 
Стоит присесть, и на руки шмыгнет кошка.
Хочешь прилечь — платье слетает с плеч.
А у меня с души облезает кожка,
зимней Невой в подъязычье застыла речь!
 
Тут бы сглотнуть. "Водки вам или пива?" —
бросит на кассе бледная эта моль.
Мысль обжигает едкая, как крапива:
я
не
хочу
домой.
 
— Я не люблю людей, — поправляет Бродский,
щурясь мне и закуривая взатяг.
Крыльями машут пернатые перекрёстки,
в гнёзда уносят машины в своих когтях.
 
Это сегодня за глотку схватила осень,
завтра наступит самый обычный день.
— А повторить? — настаивает Иосиф.
— Я не люблю людей.
 
...
Дворик окутывает отсыревшей тьмой,
Бродский ушёл на Васильевский остров на ночь,
и я понимаю, как я хочу домой.
И что не люблю людей, забываю напрочь.
Звякнув в прихожей сумочкой и ключами,
я обнимаю любимого, и тогда
он говорит задумчиво: "Обещай мне...",
и я обещаю: "Да".