Калерия [продолжение]

— Прошла неделя. Всё тихо. А три дня назад выхожу с работы, смотрю, Аркашка. Всклоченный, глаза пучит. «Тётькалерь, тётькалерь, беда у нас, беда!» — «Какая такая беда, говори ясней.— «С папой беда, с папой!»

 

Хотела я ему сказать, мол, шёл бы ты, пацан, с папой вместе кудрявым лесом. Однако пожалела, вид больно жалкий. Вырисовывалось так: папа вложил все деньги в какой-то проект. «Орион» называется. Говорил, что получит вдвое больше. А вчера узнал, что никакого Ориона в природе нету, денежки сплыли, концов не сыскать. Талдычит: мне страшно, мне страшно. Залопотал¸ что он голодный, что весь день ничего не ел. Предложила в макдональдс. Не захотел, сказал, что есть классное кафе неподалёку. Ну мы и зашли. Вот как раз сюда. Ага. Вон за тот столик. Сели. Я ему сок заказала, мороженое, гамбургер. А он и не ест толком, ноет, поскуливает. «Тётькалерь, мне страшно, страшно. А если папа умрёт? Меня заберут, да? Или убьют? Те, кому папа должен…»

 

Я успокаиваю, а у самой жалости ни капли. Ощущение копеешной драмы непонятно для кого. А он начал пургу гнать. У меня, говорит, мама умерла, утонула. Я думал, вы станете моей мамой. А вы не захотели. Вы ни разу меня по голове не погладили. А мама меня гладила по голове, когда мне было плохо.

 

Ну я встала, подошла поближе погладила по голове, по плечу похлопала. Даже к себе прижала легонько. Шевельнулось что-то, всё ж человек, ребёнок. Он стих, сжался, как дичок, а потом пошло́ уж вообще невообразимое. Подскочил, как укушенный, руками замахал. «Как вам не стыдно, Калерия Максимилиановна! Как вы можете?! Я думал вы приличный человек, а у вас ни стыда ни совести!» Потом схватил свою курточку и бегом к выходу. Ну я от этой святого семейства всяких вывертов наглазелась, так что не удивилась даже. На подходе к дому — сообщение: «Не на того напала». Номер неизвестный. А минут через десять — видео по ватсапу. На нём — сценка в кафе. С того момента, как я со стула вскочила, к мальчонке подошла, по головёнке его погладила, да к себе прижала. И до того момента, как он во всю прыть из кафешки выскочил.

 

А дома Сульдин. Здоровенький, бодренький, в банном халате. Ходит, ногами голыми сверкает.

 

«Видео получила?» — «Ну да. Получила. И что?» — «Ничего. Кроме пустячка: завтра-послезавтра это видео будет на всех мыслимых и немыслимых соцсетях. С сопровождением, что сотрудница агрофирмы «Мансанарес», а в прошлом — педагог, преподаватель иностранных языков Калерия Шевцова, — извращенка и педофилка. Как ты думаешь, сколько ты продержишься на своей фирме после этого? И куда тебя после этого возьмут на работу? Переводчиков нынче — как псов бездомных. Педагогов того больше. Куда пойдёшь, профессорская дочка? На овощебазу картошку перебирать».

 

Я его послала без купюр и заперлась у себя.

 

А он кричит через дверь: «Но ведь есть же и хорошая новость! Я согласен на развод. Но уж, конечно, на моих условиях. Думай, детка, думай».

 

V

— Так. Сколько у тебя осталось дней?

— Четыре дня. Вместе с сегодняшним.

— Нормально. Видо́с, конечно, лажовый, гроша не стоит. Но кровь попортить может. Так. Где, говоришь, ты тогда сидела? За тем столиком? Ну-кась, сядь туда и давай мне свой телефончик, я с ним поколдую немного.

 

Аля взяла телефон, прошлась по залу от столика к столику, поглядывая то в телефон, то на неё. Наконец возле столика в углу, за колонной, увешанной горшками с зеленью, она остановилась и удовлетворённо щёлкнула пальцами.

 

— Йес! Вот отсюда-то он вас и снимал.

— Кто?

— Верней всего, супружик твой. Теперь так: у тебя есть фотографии твоего Сульдина? Сбрось мне их сейчас, все, какие есть. Ну и то видео тоже.

— И что дальше?

— А ничего. Ступай себе. Я тут ещё покуролесю. Завела ты меня, матушка…

 

***

Аля пришла через три дня. Дверь ей открыл Сульдин.

 

— Игорь Эдуардович? Замечательно. Я как раз к вам. Извините, не представилась. Пластинина Алевтина Викторовна. Адвокат.

 

Тёмный плащ с поднятым воротником, косынка в клеточку, дымчатые очки на переносье, какой-то иссиня-чёрный парик. Даже и голос как будто другой…

 

— Адвокат? Но… я не вызывал никакого адвоката.

 

— Зато супруга ваша вызывала. Я намерена представлять её интересы. Моя задача сделать ваш развод максимально быстрым, безболезненным и обоюдовыгодным. По возможности. Могу пройти?

 

Не дожидаясь ответа, она обошла его, отодвинув бедром.

 

— Я закурю, если позволите?

 

— Э-э, мне бы не хотелось. Мой сын дома, а я его воспитываю в традициях…

 

— Э, почтеннейший. Я не к вам обратилась. А к хозяйке. Так, Калерия Максимовна, можно ли закурить здесь? Я могу выйти на балкон, просто не хотелось бы терять время, оно у меня дорого стоит.

 

— О, разумеется, Алевтина Викторовна.

 

— Благодарю. Итак, начнём. Если я правильно поняла, решение о разводе обоюдное и тут противоречий нет. Однако если гражданка Шевцова желает вернуть ситуацию на момент, предшествующий заключению брака, то гражданин Сульдин настаивает на разделе имущества. А именно: квартиры площадью сто двенадцать квадратных метров по улице Чехова, дом два, домика, участка в садовом товариществе «Жаворонки», автомобиля «Дэу Матиз». Так?

 

— Да. Более того…

 

— Вы, как я понимаю, взрослый человек и должны понимать, что чисто юридически претензии ваши безосновательны, ибо всё перечисленное было приобретено задолго до заключения брака. Так что говорить, вроде как не о чем. Однако, Калерия Максимовна дала понять, что есть особые обстоятельства, которые могли бы…

 

— Не понимаю, о чём идёт речь, — Сульдин опомнился от первоначального потрясения и легко перешёл на иронический баритон. — Я всего лишь хочу, чтобы всё было по справедливости.

 

— Справедливости нет. Есть закон. По закону вам не полагается ничего ровным счётом. Однако мой клиент говорила о некоей… видеозаписи, которая могла бы как-то повлиять на ситуацию. Вы знаете, что это за видеозапись?

 

— Не понимаю, о чём идёт речь, — вновь повторил Сульдин.

 

— Боюсь, что вы впрямь не понимаете, во что влезли. Ладно. Не могли бы вы дать мне ненадолго свой телефон?

 

— С какой стати? — Сульдин насупился. — Ничего я вам не дам.

 

— Это как угодно. Мне вообще-то и так всё ясно. Та видеозапись у меня ведь тоже есть. Только полностью. В кафе «Аля», совладелицей которого я являюсь, установлены камеры видеонаблюдения. Одна снаружи, три внутри. На двух внутренних детально отображена вся сцена общения моей клиентки с вашим сыном. А вот на третьей, — тут Аля откинулась на стуле и выпустили в сторону Сульдина густое колечко дыма. — На третьей отображены вы, полупочтенный. За столиком у колонны. В серой ветровке, с капюшоном. Самое интересное: наружная камера запечатлела, как взволнованный сыночек спокойно дождался папу в, после чего оба пошли в сторону остановки.

 

— Ваши фантазии.

 

— Э, нет. Желаете убедиться? Без проблем. Приходите завтра в прокуратуру, будет интересно.

 

— Немедленно покиньте мой дом!

 

— Это как угодно. Но в прокуратуру завернуть придётся. Ибо вырисовывается статья сто шестьдесят три, часть вторая, пункт «Г». Вымогательство в крупном размере. До семи лет лишения свободы. Такие дела, алмазный мой венец. А ежели присовокупить факт воровства драгоценных реликвий семьи Шевцовых?..

 

— Бред! Бред полоумного семейства! Какие реликвии?! Кто про них слышал?

 

— Вот ведь опять же ошибаетесь, суженный-напруженный. Реликвии эти упомянуты и описаны в монографии профессора Н.Г. Шевцова «Последний рыцарь Киммерии», издательства Казанского университета. И сдаст он вас с лёгкостью необыкновенной. И вот получается у нас с вами, как говорил киногерой, по десяточке на душу населения. А?

 

— Бред! — Сульдин побледнел и облизнул пересохший рот. — Полный бред.

 

— Ну десятку-то вам верней всего не дадут. Но и на условный срок надеяться не стоит. И сыночку вашему не посчастливится. Посадить его не посадят. Но в спецшколу-интернат — прямой и светлый путь. Эй, слышишь меня, Аркаша?! Я не уверена, что в этих школах есть углублённое изучение иностранных языков и бальных танцев. Зато знаю, как там чморят таких, как ты…

 

— Как вы смеете! Как смеете говорить о моём сыне! Бессердечный человек!

 

— Знаете, гражданин Сульдин, я кое-что повидала в этой жизни, и скажу: подонки совершаются не в сорок лет, не в тридцать. А вот как раз лет в двенадцать. И у отпрыска вашего этот вектор вполне уже нарисовался.

 

— Что вам от меня надо? Чего вы все от меня хотите? — Сульдин сник, заговорил срывающимся полушёпотом.

 

— Что вы как разволновались-то, гражданин? Сами же сказали: хочу развода? Так и вот он вам развод. Завтра идёте к мировому судье и там очень убедительно просите развести вас как можно скорее. Сказала же: моя задача сделать ваш развод быстрым и безболезненным. А для начала, почтеннейший, соберите-ка свои пожитки да и ступайте на круги своя…

 

***

Они снова сидели в полупустом кафе «Аля», на том самом злополучном месте. Кофе, мороженое. А в скляночке укромно темнел коньячок.

 

— Ну и как всё прошло?

 

— Нормально…

 

— А чего кислая если нормально?

 

— А не пойму. Как из суда вышли, иду себе одна, слава богу. Иду и жду, когда она придёт, радость-то великая. А она, зараза такая, не приходит.

 

— Только, пожалуйста, не говори, что тебе его жалко?

 

— Да какая там жалость. Хотя… когда они вдвоём шмотки свои собирали, тихие такие, понурые, было что-то в этом роде.

 

— Если б шмотки собирала ты, они бы ломились от счастья.

 

— Ну это я помню. И если б не твои камеры, всё, может, так и было бы…

 

— Так не было камер, — Аля усмехнулась. — То есть была. Одна. Но снаружи. Внутри тоже были. Но не подключённые.

 

— Ничего себе. А если он проверить вздумает?

 

— Не вздумает. А если вдруг придёт, так ему всё подтвердят. Так, мол, и было. И камеры работают. Подтвердят да и пошлют на хутор. Но, ещё раз скажу, не будет он рыпаться. Ибо трусоват. И он уже увидел себя у тюремной параши, а сына в специнтернате, в окружении дебилов и воспитателей-извращенцев… Давай что ли ещё по капелюшке?

 

— А давай. Но… здесь нельзя, наверное, спиртное-то распивать. Хотя если совладелица…

 

— Никакая я не совладелица. Но Зуля — мы с ней вместе были в одном… невесёлом месте года три — мне многое позволяет. Я её как-то сильно выручила. А такие вещи в невесёлом месте дорогого стоят.

 

— Слушай, а что там приключилось на озере… название забыла…

 

— Сарыку́ль. На Урале озеро такое. Глубоководное. Мутная история. Вообрази: молодая семейная пара весенним утром отправляется на живописный каменистый островок посреди озера. Он так и называется — Ташлы . На моторке дюралевой. К вечеру муж возвращается один, вплавь. Знай себе талдычит: «я не смог её спасти, я виноват». Наутро выяснилось, что лодка их в тумане, на полной скорости влетела в какой-то камень подводный. Обоих выбросило в воду. Говорит, она сразу ушла на дно, плавать не умела, а он, сколько ни нырял, её не нашёл. Была нестыковка: тело Анжелы Сульдиной нашли метрах в пятнадцати от затонувшей лодки, то есть, она пыталась сама добраться до берега. А вода в озере прозрачна, как стекло. И глубина в том месте метра два, не больше. Так что не найти было невозможно. Дело, однако, закрыли.

 

— Надо ж. Просто-таки американская трагедия.

 

— Может, так. Может, просто голову потерял от страха.

 

— Слушай, а откуда ты всё это знаешь-то. Так говоришь, будто сама там побывала.

 

— Справки навела. Пошуршала. И как же тесен этот мир! Высветилась там наша с тобой общая знакомая Ларочка Вербицкая. Она была любовницей, Сульдина твоего. Потом адвокатом. Вынула она его из полной задницы. Не дала довести дело до суда. Странно выходило: мужик сумел доплыть до берега, а от него до острова метров двести. В ледяной воде. А спасти жену в двадцати метрах от острова не смог. Однако следствие решило, что подозреваемый не убийца, а просто трус и подонок. Ларка грамотно заболтала следака. Потом уложила Сульдина на всякий случай в дурку на месяц, покувыркалась с ним неделю и отбыла домой. А Сульдин вместе с сыном попёрся за ней. В Казани Ларка его бросила. На кой он ей, докучливый альфонс с приварком. Однако из виду не теряла. Сынка́ пристроила в престижную школу. Думаю, это именно она его на тебя навела: дама средних лет одна в огромной сталинке в центре.

 

— Ой до бог с ними обоими.

 

— И то верно. Сейчас не о том надо думать. О чём? О том, чтоб реликвии твои сокровенные в дом воротить, вот о чём.

 

— Сказанула тоже! Я, кстати, узнала. Депутат вот с таким иммунитетом. Шансов нет и не будет. Хотя, письмо… Письмо от Марии Волошиной деду моему. Там три страницы по обе стороны мелким почерком. Дед то письмо боготворил. Как икону чудотворную. Не позволял руками прикоснуться. Когда папа однажды решил вслух прочесть его своим гостям, дед пришёл просто в ярость и всех криком выгнал из дома. Они потом полгода не разговаривали. А дед то письмо читал каждый день, запершись, бормотал вполголоса. Хотя ведь знал наизусть. Ты знаешь, что он мне сказал примерно за месяц до смерти? Я обалдела просто. Я ведь, говорит, жизнь свою впустую прожил! Профессор, можно сказать, с мировым именем — впустую! Ага. Она, говорит, в меня поверила. Она говорила: не доверяйтесь им. А я, говорит, не устоял, доверился. Она — это та самая Мария Волошина. И ещё что-то про светильник… Я не помню.

 

А я ведь его так и не прочла толком. Так, урывки. А вернуть надо бы. Я только сейчас поняла. Это ведь как ниточка — туда, в вечность. Ага, ты не смейся. Без неё жить можно, конечно. Но — хлипко. Вот как у меня сейчас. Я-то всё откладывала, мол, прочту ещё, куда оно денется. А оно взяло и делось. А давай вернём, Алька, а? Я вот просто…

 

— Да. Только пока давай-ка, девушка, покудова по домам. Я скажу, чтоб такси вызвали. А то ты задрёмываешь, похоже, с непривычки. Это у тебя послеразводный депресняк. А письмо мы вызволим, даже не сомневайся. Я ж, сама знаешь, баба заводная. Заведусь — хрен остановишь. Так что не ссы, детка, мы увидим небо в алмазах, мы ещё…

 

Тут Аля как-то странно осеклась, крепко зажмурилась и закусила губу, её лицо на какой-то миг приняло беспомощно плаксивым.

 

— Ты чего? — встревожилась Калерия. — Может…

 

— Эй, всё нормально. Это бывает иногда, в голову не бери. Ты ступай себе… Люсь, поди сюда. Вызови-ка девушке такси… Да не пялься ты на меня, господи! Говорю же, бывает со мной так. Сейчас отпустит. Пока, не куксись.

 

***

Едва дождавшись, пока за Калерией закроется дверь, Аля наконец облегчённо обмякла, бессильно откинулась на спинку кресла и обтёрла платочком испарину с лица. «Не хворай. Вот это не обещаю», — пробормотала она под нос, кривясь от нахлынувшей боли и полезла за телефоном. Глянув на экранчик она присвистнула и нажала кнопку соединения.

 

— Привет, Зуль. Чего трезвонишь? … С голосом? Да нормальный голос. Чего хотела-то? ... Ответ тот же — фигово. Завтра-послезавтра в больничку пойду, сдаваться, терпёжки нет уже… Лохушка? Да ушла только что. И не лохушка она, не зови её так. Блаженная, да. Калечь, одно слово. Росла в свей колыбельке-коктебельке. Про таких, как она, бабка моя говорила — зябкая. Я ведь её обидела когда-то. Вроде, пустячок детский, вспомнить смешно. Я-то с тех пор чего только не наворотила по жизни. А начнёшь вспоминать — получается, та давняя школьная фишка есть главный грех моей жизни. Она же, считай, без кожи. Готовая добыча для таких прохиндеев, как Ларка Вербицкая… Как это причём! Это ж она всё замутила, я просто не сразу дотумкала. Сульдин — шестёрка беспонтовая, дешевло́. Вырос хрен среди овса. А к Ларке у меня давний разговор. Это ж она меня на кичу спроворила, племяшке своей задницу прикрыла. Потом, она ведь так просто он Шевцовой не отвянет, такие шаболды привыкли своего добиваться. И вот, понимаешь, та история давняя на озере у меня из башки не выходит. Неспроста там Ларка вписалась. Кстати, та утопленница несчастная за месяц до смерти свою квартиру трёхкомнатную в центре города продала. А куда деньги девались — неведомо. Такие, как Ларка ничего никому не прощают, они если кого во младенчестве возненавидят, ненавидеть будут до гроба. Так что боюсь я за дурёху эту, хоть и никто она мне по сути… За себя? Подруга, может статься, мне уже вообще бояться поздно… Хотя надежда есть. А под Ларку я уже давно копаю и изрядно накопала. Кой на кого вышла. Эта лярва у меня всё равно сядет, уж поверь…Ладно, заболталась я. Досвидос…

 

ЭПИЛОГ

Калерия Шевцова всё-таки смогла вернуть себе письмо Марии Волошиной. Пришлось записаться на приём к депутату Госсовета Артуру Гайсину. Ждать пришлось больше недели. На приём она явилась вместе с Алей, кою помощник сперва вообще не хотел пропускать. Аля, сбивчиво растолковала, что подруга её при виде людей уважаемых людей сильно волнуется, начинает заикаться, и тогда уже сам чёрт не разберёт, что она имеет сказать.

 

Депутат-коллекционер поначалу вообще не понял, о каком письме речь. Потом вспомнил и сказал, что, мол, письмо то для него ценности не представляет и его можно будет завтра забрать у помощника. Потом кому-то позвонил, говорил сначала вальяжным депутатским баском с панибратскими матюжками, затем перешёл на шепоток, потом вовсе удалился в какую-то тыльную комнатку, выйдя из которой сообщил, что письмо то всё же являет собой известную ценность, однако он готов его отдать за три тысячи долларов США.

 

Калерия потрясённо округлила глаза, пискнула: «Согласна. Но…», Аля ткнула её локтём в бок, выпроводила в приёмную, прошипела: «сиди тут, я всё решу, не рыпайся». Сама вышла минут через десять: «Всё норм. Письмо своё заберёшь завтра вон у того дрища румяного. Денег никаких платить не нужно».

 

Так и оказалось. Письмо на другой день было у помощника.

 

***

Месяц спустя случилось нашумевшее ДТП возле Республиканского онкологического центра. Автомобиль «Ниссан» на большой скорости сбил женщину возле кромки тротуара, после чего скрылся, не остановившись.

 

Пострадавшая, Алевтина Пластинина, ранее судимая, была доставлена с больницу с множественными ушибами, переломами рёбер и ключицы.

 

Виновница аварии была задержана на следующий день. Ею оказалась Лариса Робертовна Вербицкая, кандидат юридических наук, доверенное лицо депутата Госсовета, кандидата в депутаты Госдумы от партии «Единое Отечество», Артура Гайсина. Суд учёл положительные характеристики, самоотверженный труд на должности исполнительного директора фонда помощи онкобольным детям «Карлыгач», а также заявление о явке с повинной, которое, по словам оперативников, уже лежало на столике в прихожей, и приговорил её к трём годам лишения свободы условно. Трое свидетелей, ранее заявивших, что наезд был явно умышленным, забрали свои заявления за день до суда.

 

Вскоре, однако, с гражданки Вербицкой была взята подписка о невыезде по вновь открытым обстоятельствам в деле о происшествии на озере Сарыкуль в Оренбургской области четырнадцатого мая 2016 года. Следствие было возобновлено по ходатайству семьи погибшей Анжелы Ермиловой-Сульдиной. Дело, по словам осведомлённых лиц, обещает стать весьма громким.

 

***

Из травматологического центра Алевтину Пластинину забирали две женщины. Они держались особнячком, поглядывая друг на дружку недоверчиво. А когда пожилая медсестра вывела под руку Алю из палаты, обе, будто стремясь опередить друг друга, кинулись навстречу.

 

— Привет, коряги! — восторженно завопила Алька и тотчас скривилась, ойкнула и схватилась за бок.

 

— Зуль, а ты помнишь Вику Борисевич из бригады «В»? — сказала Аля, отдышавшись. Она, когда из Дубая вышла, стишок прочитала. Дубай — так мы шизо называли. Говорит, сама, сочинила. Я только начало запомнила:

 

Не ослепла, не оглохла.

Не поймалась на испуг.

Если я пока не сдохла,

Значит, чёрту недосуг.

 

Вот ведь точно про меня. Ладно. Калерия, ты на колёсах? Респект! А поехали, Зуль, в твоё заведение? У меня четвёртый день нос чешется, спасу нет. Ей богу, есть чего обсудить…Как там у вас говорят — Vamos?

 

— Вамос, вамос! Садись уже. Старая подошва…

 

ИЗ ПИСЬМА МАРИИ ВОЛОШИНОЙ НИКОЛАЮ ШЕВЦОВУ

[13 декабря 1967 года]

«…Я живу в доме, в котором днём толпятся в большинстве своём праздные, ничем не заполненные люди. Для меня они пусты и я потеряла им счёт. Не пойму, зачем они вообще приходят сюда. Если они, эти учёные, хотят сказать что-то чего никто не сказал, (а ведь именно потому их зовут учёными), то отчего у них глаза, как у снулой рыбы? Как сказал мне однажды Макс, у толпы есть и разум, и стыд, и сострадание. Но и то, и другое – одно на всех».

 

«Вы, Николаша, немного другой. В ваших глазах был огонёк. Хотя Серость коснулась и вас. (Уж простите за бесцеремонность, Николашей я когда-то, в прежней жизни звала поэта Гумилёва, который, бывало гостил у нас. Для него даже комнатка была наверху, он её ещё «чердачком» окрестил. Я его звала Ушанчик и он охотно откликался. Однажды он сказал: «Прежде чем дать людям свободу, надобно их прежде накормить досыта. Свобода — слишком крепкий напиток, чтобы пить его без закуски. Беда может случиться». Это было, кажется, за год до его ужасной гибели…»

 

«Если б вы знали, как много людей, влюблённых поэзию, не пишут стихов, и как много тех, кто поэзию не любит и не слышит, почему-то их пишут».

 

«Я не благодарю Всевышнего за ниспосланное долголетие. Ибо не понимаю, в чём промысел его по отношению ко мне. Чего ждал он от меня, даровав долгие годы, не дав разделить страшную участь многих из тех, чьи тени бродят нынче по этому дому. Уходя, Макс наказал мне хранить этот дом. Может, как раз в этом и было моё назначение в этой жизни? Когда-то я подумала: самое страшное, что может со мною случиться, (а случиться могло очень много чего, вы знаете) — это пережить Дом. Вот я есть, а Дома нет. Ничего страшнее вообразить невозможно».

 

«А ведь у всякого дома — тайна. У старого дома — тайна вдвойне. А у старого дома, да столько повидавшего, — можете себе представить сколько».

 

«Ой, знал бы ты, сколько их тут было! Талантливых, заносчивых, уверенных, ярких, насмешливых! Но все они — мечены. Мечены Властью. Хоть и кичатся они независимостью суждений. Не уподобляйтесь им. Не соблазняйтесь на их посулы. Их вольнодумство ложно. Не обольщайтесь химерой славы. Ведь светильник втайне зажжённый, всё свет».