1.

 

— Ну что ж, будем закругляться…

Доцент Яхонтов взял зачетку и полистал её. Потом повертел в пальцах тонкую золотую ручку. « Паркер!» — подумал я с ненавистью.

— Вы что-то хотите сказать? — голос Яхонтова был, как всегда, ровен и бесстрастен.

Говорить было нечего. Задачу я не решил, билет не ответил, и больше всего мне хотелось, чтобы все поскорее закончилось.

— Как Вы сами считаете, — Яхонтов посмотрел в окно, — какая оценка объективно отражает Ваши знания? Не данного билета, а… гм-м… предмета в целом? Имейте в виду, я спрашиваю не из любопытства… С билетом Вам, безусловно, не повезло, а между тем, зачетка у Вас неплохая, не хочется ее портить.

— Он помолчал и снова поиграл ручкой. — Видите ли, я решил поставить Вам оценку, которую Вы назовете сами. В виде эксперимента... Иногда людям нужно доверять друг другу.

Голос Яхонтова, и весь он, такой моложавый и ухоженный, в клетчатом пиджаке с кожаными заплатками на локтях, вызывал у меня раздражение. Я угрюмо молчал, мне было стыдно. Наши девочки знали о Яхонтове все. О, их легко было понять: доцент, еще не старый, элегантный и — неженатый! Было в его галстуках и манерах нечто, дававшее девочкам надежду. Во всяком случае, на экзаменах девочки старались попасть только к нему. Доходило до нешуточных ссор.

— Ну, так что же? — Яхонтов вопросительно посмотрел на меня.

«Издевается! — подумал я. — Или жалеет… Скотина! Ну, ладно!»— И громко сказал:

— Эксперимент, говорите? Тогда «отлично».

«Паркер» замер над зачеткой, потом опустился и быстро-быстро побежал по графам — число… предмет...

— Подождите — я не выдержал, кровь бросилась мне в лицо.— Андрей Григорьевич...

Я опустил голову, смотреть ему в лицо было выше моих сил.

— Я… люблю математику... через силу выдавил я. — …У меня даже четверок никогда не было. Вы же знаете… Просто в этот раз… так вышло...

Я был уверен, что к нам прислушиваются, чувствовал, что жалок и смешон. Сознавать это было мучительно.

Яхонтов молчал. Я разозлился — и на него, и на себя… Надо было сохранить хотя бы остатки достоинства.

— Андрей Григорьевич, Вы, наверное, шутите? Или, может, на подлость проверяете? — я возвысил голос, теперь я даже хотел, чтобы нас услышали. — Не очень-то благородно с Вашей стороны. Да, не готов! Ну и ставьте, что заслужил!

Я поднял голову и увидел, что Яхонтов, сняв очки, пристально смотрит на меня. Не знаю, о чем он думал, но в эту минуту он вовсе не был похож на баловня судьбы. Лицо его было совсем близко, и я вдруг увидел едва заметные горестные складки у губ и сеточку морщин вокруг глаз. А еще самые глаза — какие-то беззащитные и усталые без очков.

Что я мог ему сказать? Что вот уже две ночи кряду летаю над Москвой, и мне не до математики? Что несмотря на стыд и уплывающую стипендию, жду, не дождусь, когда наступит следующая ночь? И что ни за «Паркер», ни за докторскую степень, да ни за что на свете не отдал бы то, что теперь есть у меня?

— Извините, — скучным голосом сказал Яхонтов и надел очки. — Извините... — он заглянул в зачетку, — ...Слава.

Что-то быстро в ней написал, закрыл и протянул мне:

— Вот, пожалуйста... И просьба: зайдите ко мне на кафедру послезавтра вечером, часиков в пять… — он сделал паузу. — …если, конечно, у Вас нет других планов.

Я кивнул головой и, озадаченный, вышел из аудитории. На меня тут же накинулись ожидающие: «Ну как? …Пять баллов? …Списывать дают?..»

Я вспомнил, что еще не знаю своей оценки, и под удивленными взглядами открыл зачетку. Я был уверен, что «неуда» Яхонтов мне не поставил, «отлично» — тоже. Так и оказалось: против «спец. математики» красовалось написанное твердым почерком «хор.» и рядом короткий энергичный росчерк, похожий на молнию.

 

2.

 

Третья ночь должна была многое прояснить. На этот раз я хотел не только получить удовольствие, но и понять, чем же я все-таки владею. Одно я знал наверняка: я страстно хочу, чтобы этот дар у меня остался. Все остальное по сравнению с этим было настолько неважно, что меня это даже пугало. И еще я знал совершенно точно: если я хочу жить с ЭТИМ, никто ничего не должен знать!

Я сдал билет, позвонил родителям, сказал, что задерживаюсь на неопределенное время из-за практики, и посвятил день подготовке к тому, что мне предстояло. Нужно было купить черный спортивный костюм, самые легкие, какие только возможно, и тоже черные тапочки, затем маленький фонарик и какую-нибудь сумочку для ключей. Первый полет, когда я улетел в одних трусах и босиком стал мне уроком. Я мог только догадываться, что подумала баба Нюра, когда открыла мне, полуголому, дверь в четыре часа утра при том, что по ее расчетам я должен был находиться дома… Подозреваю, что у нее даже была мысль отказать мне в жилье. Во всяком случае, потрясена она была до глубины души. Во вторую ночь я вернулся благополучно, через окно, но очень устал, потому что летал долго, а опуститься передохнуть не посмел. Простая мысль на всякий случай взять с собой ключи почему-то не пришла мне в голову. На этот раз я решил продумать все до мелочей, включая поздний романтический ужин где-нибудь на крыше.

Ровно в половине первого ночи, в полной темноте, одетый во все черное, я стоял перед открытым окном. Наверное, я был похож на героя комиксов, но мне это даже в голову не пришло. Тогда, в 70-е, мало кто знал о Бэтмэне и Супермэне, фильмы о них до нас еще не дошли. Свет я погасил еще полчаса назад, чтобы баба Нюра думала, что я сплю. Ни страха, ни волнения я не испытывал. Уже во втором полете я понял, что дело сделано: неведомый орган стал частью меня, и мне надо только научиться им управлять. Я был спокоен, сосредоточен и в то же время воодушевлен. А ночь опять глядела на меня через окно и словно говорила: «Пора... пора...»

Я встал на подоконник, глубоко вздохнул и резко оттолкнулся…

 

Прошлой ночью я летал в сторону кольцевой дороги, а теперь сразу взял курс на Ленинские Горы. Для начала мне хотелось узнать, на какую максимальную скорость я способен, поэтому, взмыв на несколько десятков метров, я слегка наклонился вперед и полетел так быстро, как только мог. Скорость нарастала, я мчался, рассекая черный воздух, задыхаясь и замирая от восторга. Так быстро я еще не летал, по моим ощущениям — километров 80 в час. Думаю, что я мог бы догнать любую птицу. Уже через минуту я увидел под собой метромост и тускло блестевшую ленту Москвы-реки — ночь была лунная. Не снижая скорости, я ракетой взвился в темное небо, а потом помчался к земле, вернее, к воде. Скорость увеличилась до свиста в ушах, мне стало страшно — на такой скорости я разбился бы об воду в лепешку. Когда до воды осталось метров двадцать, я усилием воли замедлил движение, вышел из пике и снова пошел вверх. Еще раз спустился и поднялся, прислушиваясь к себе. Выходило так, словно я где-то внутри себя нажимал на невидимые педали, выжимал газ, поворачивал невидимый руль. Все это происходило по желанию, но требовало определенных усилий, иногда немалых. Например, тормозя на большой скорости, мне приходилось напрягать мускулы, как при поднятии тяжести, а резко набирая высоту, я словно тянулся к чему-то. Поворачивать было просто, не сложнее, чем на велосипеде.

Полетав кругами над рекой и немного приноровившись, я решил попробовать элементы высшего пилотажа. Начал с восьмерки. Вначале получалось неуклюже, но на четвертый раз вышло так легко, как будто я занимался этим всю жизнь. Потом попробовал сделать петлю — вышло с первого раза, правда, закружилась голова. Постепенно движения выравнивались, все, что я задумывал, получалось все более свободнее и непринужденнее. А в груди все ныло потихоньку...

Я описывал круги, спирали, восьмерки, делал самые замысловатые фигуры, какие только возникали в моем воображении, носился то вверх, то вниз в черном небе, ликуя и наслаждаясь, пока не устал. Наверное, птицы тоже получают бессознательное удовольствие от полета. Понятно, что летают они не ради удовольствия, но скорее всего, их птичье счастье — именно в этом чудесном ощущении свободы и власти над пространством.

На мост въехал поезд метро, должно быть, последний. Я быстро спустился и, облетев мост снизу, заглянул через прозрачную стену внутрь. Из поезда никто не вышел, но меня увидели —какая-то девушка вскочила и, широко раскрыв глаза, что-то возбужденно заговорила, показывая на меня рукой... Я не удержался, послал ей воздушный поцелуй и резко ушел вверх. Затем плавно снизился и медленно полетел над Москвой-рекой.

От воды тянуло прохладой. Я опустился так низко, что мог ее коснуться. Она лежала подо мной, черная, неприветливая, и пахла тиной. Я представил себя чайкой, которая вот так всю жизнь летает над этой гнилой и грязной водой, ищет в ней себе пропитание и, хотя может подняться в небо, все равно прикована к этой мрачной, скверно пахнущей поверхности. Мне стало жалко чаек. Справа была набережная, слева —пологий берег с небольшой пристанью, над ней другая набережная, а ещё выше — косогор с черными кронами деревьев. Я устремился туда. Пора было провести самый важный на сегодняшнюю ночь эксперимент. До сих пор я начинал полет с высоты двенадцатого этажа, а мне хотелось сразиться с земным притяжением честно — взлететь, как говорится, с «нуля».

Я быстро нашел подходящую аллею, широкую, без фонарей, и мягко опустился на нее. Сделал по инерции несколько шагов, остановился, прислушался — все было спокойно. Я тоже успокоился и перевел дыхание. Едва слышно шелестела листва да время от времени от набережной доносился шорох шин по асфальту. Я достал фонарик, посветил на часы: оказалось, с начала полета прошло всего сорок минут. Спешить было некуда...

Я стоял и думал: «Этого не может быть, это просто фантастика! Я только что спустился с неба, как птица... Или ангел... Что происходит со мной? Кто я теперь? Может, уже и не человек вовсе?» К радости моей уже начинало примешиваться беспокойство, краешком сознания я уже начинал понимать, что все не так просто, что проблемы у меня впереди, но сейчас думать о них не хотелось. Хотелось летать! Я только что спустился с неба, а мне уже снова хотелось туда. Но для этого надо было взлететь.

Я запрокинул голову, посмотрел в черную, подсвеченную розово-желтым заревом тьму и почувствовал замешательство. Того приподнятого состояния, той готовности к полету, которая всего лишь час назад позволила мне безбоязненно сделать шаг из окна, не было. Стоя на твердой земле и глядя вверх, в черное небо, я не понимал, что мне нужно сделать, чтобы снова оказаться там. Когда я видел землю внизу, из окна, я уже почти летел — высота была моей союзницей и помощницей. Теперь все было иначе... Надо было что-то придумать. Я закрыл глаза, вспомнил состояние упоения полетом, представил себя там, в вышине... и тотчас же в груди что-то тоненько с перебоями заныло, а по телу словно пробежал ветер. Что-то заставило меня встать на носочки, вытянуться в струнку и развести руки в стороны, словно крылья. Сам не зная зачем, я начать покачиваться на пальцах вверх и вниз, словно проверяя, готова ли земля отпустить меня. И вдруг понял, что надо делать — бежать. Просто бежать!

Я сделал шаг вперед и оттолкнулся. И тут же почувствовал, как что-то приподымает меня могучей волной. Легко и плавно, словно космонавт на Луне, я оторвался от земли метра на полтора, непроизвольно взмахнул руками и мягко опустился, чтобы оттолкнуться уже другой ногой. На этот раз меня подбросило выше, чуть отпустило, но не успел я приземлиться, подхватило и снова толкнуло вверх и еще раз, и еще... и через несколько секунд я уже набрал высоту и перешел на плавный равномерный полет, словно поймал крыльями ветер. Мотор внутри пел свою песню, а я летел... Все произошло так легко и стремительно, что я едва не вскрикнул. Момент взлета потряс меня: только что я стоял на земле и был с ней почти одним целым, вес мой крепко и надежно прижимал меня к ней. И вдруг в считанные мгновения все изменилось. Какие-то неведомые законы сделали что-то с земным притяжением, со мной — и вот я уже в небе, в чужой и ненадежной стихии, а земля внизу, тоже чужая теперь. Более того — смертельно опасная! Странные, противоречивые чувства овладели мной: за несколько секунд я превратился из обычного человека в... как бы это помягче выразиться... в существо, которому нет названия. Я кружил над парком и вместе с уже привычной радостью ощущал почти ужас. И все же как это было прекрасно — летать!

…Еще несколько раз я поднялся и приземлился. В общем, все оказалось просто: чтобы взлететь, надо было вызвать в себе ощущение полета и захотеть подняться, а потом просто бежать: двух-трех шагов, как правило, оказывалось достаточно. А вот взмыть вверх с места, без разбега у меня не вышло, одного желания оказалось мало. Изо всех сил подпрыгнув, мне удавалось зависнуть на мгновение, не более того. Чтобы взлететь, надо было именно разбежаться. «Ну что ж, — сказал я себе, — значит, надо иметь в виду, что мне, как самолету, нужна хотя бы маленькая взлетная полоса. Или высота...»

Кстати, спиной вперед у меня тоже ничего не получилось, заднего хода, как выяснилось, у меня не было. Но и того, что было, хватало с избытком для того, чтобы... А вот для чего, я пока не мог придумать. Чувство, которое рождал во мне полет, было настолько сильным, что само по себе было целью. Я еще не налетался.

 

3.

 

Ровно в два часа десять минут я эффектно опустился на крышу небоскреба в районе проспекта Вернадского. Там было не так уж просторно: торчали антенны, какие-то трубы, провода, да и мусора было предостаточно. Никогда бы не подумал, что плоские с виду крыши небоскребов так неудобны для пикника. Я с трудом нашел свободное место на каком-то бесформенном выступе подальше от антенн, уселся на него и первым делом выпил почти всю бутылку воды, которую взял с собой. И тут только понял, как голоден. Вообще-то, полеты оказались не очень утомительны, ну, вроде как идешь быстрым шагом. Но если шагать часа полтора подряд, да еще на свежем воздухе, — проголодаться немудрено. Словом, три бутерброда и яблоко — все, что я взял с собой — я проглотил мгновенно. А потом посмотрел вниз...

В первый раз я пожалел, что летаю один. Красоту, вернее грандиозность того, что мне открылось, хотелось с кем-нибудь разделить. Это было потрясающее зрелище.

Море огней! Они так причудливо соединялись, переплетались, разбегались и смешивались, что образовывали фантастический по сложности и красоте узор. Они еще и мерцали, двигались и словно дышали... Казалось, гигантский светящийся организм раскинул в ночи свои крылья и щупальца. Если приглядеться, можно было различить огненные линии проспектов, бледные скопища спальных районов, расплывчатые пятна площадей и темные провалы парков с редкими искрами фонарей. Высотные дома с рекламной иллюминацией то там, то здесь выделялись яркими, крикливыми цветами, но общий тон был золотой, очень теплый и радующий глаз. В полете увидеть этого я не мог, во-первых, потому что до сих пор летал гораздо ниже, во-вторых, честно говоря, мне было не до красот — не разбиться бы! Наконец, чтобы насладиться видом ночной Москвы, надо было просто стоять и смотреть, потому что этому зрелищу невозможно было не отдаться целиком.

«Рассказать бы кому-нибудь! — подумалось мне. — Да ведь не поверят… А кроме того, как это описать словами? Невозможно! Только увидеть своими глазами. Надо привыкать к тому, что любоваться подобными чудесами в приятной компании мне не придется».

Немного грустно было это осознавать, но тут мне пришла в голову простая мысль: «А, собственно, почему? Если ЭТО случилось со мной, то почему не может произойти еще с кем-нибудь? Вдруг кто-то, как и я, летает по ночам, а днем скрывает свою тайну. Может быть, даже ищет таких же... летучих… — Я представил себе, как кто-то вот так же стоит на крыше где-нибудь в Останкино, любуется в одиночестве ночной Москвой, и мне захотелось, чтобы так было на самом деле. — Мы бы летали вдвоем или... целыми стаями. Ха! Тайное общество любителей ночных полетов «Ночные дьяволы»… Нет, это я слишком уж увлекся! …Но ведь миф об Икаре существует! Что-то было!.. Кто-то же летал!.. Стоп! А может, то, что принимают за НЛО, как раз и есть такие, как я… — Мысли мои побежали в этом направлении. — Вот оно! Инопланетяне! В меня кто-то вселился! Или я переродился, как в рассказе Брэдбери… Да нет… Глупости! Это не фантастический роман. Я точно знаю, что я — это я, только почему-то летаю. Но все-таки почему? Или …зачем?»

Странны были эти мысли в третьем часу ночи на крыше одного из самых высоких зданий Москвы. Я сидел на холодном бетоне, смотрел на океан огней у своих ног и не мог отделаться от ощущения, что все это происходит не со мной. И тут еще одна гипотеза пришла мне в голову, я даже удивился, что не подумал об этом с самого начала, но сейчас она показалась мне более правоподобной, чем инопланетная: «А что, если это просто чудо? Как говорится, от Бога? Тогда все понятно. Кроме одного — зачем он превратил меня, так сказать, в ангела, и что мне теперь делать?»

Сидел я долго, ни до чего не додумался, ни на чем не остановился, но настроения мне это не испортило. «Я летаю — и это главное!» — таков был мой вывод.

 

4.

 

Пора было возвращаться — летом в четвертом часу утра уже совсем светло. Я подошел к краю крыши. Было страшновато — с такой высоты я еще не шагал в пространство. Стараясь не смотреть вниз, я стал готовиться к полету. Но опасения были напрасны, моторчик внутри словно только этого и ждал и сразу же отозвался — меня буквально потянуло вперед.

…Я еще не очень хорошо ориентировался в районе Ленинского проспекта, глядя на него сверху, да еще ночью. Приметных реклам вблизи моего дома не было, и прошлой ночью я просто отсчитал шесть крыш от того места, где проспект пересекает улица Строителей. Но на этот раз я забыл, что возвращаюсь с другой стороны, и принял за улицу Строителей другую, похожую, и лишь когда стал снижаться, понял, что нахожусь совсем в другом месте. Пришлось снова подыматься, определять направление и спешить, так как небо уже начинало светлеть. Я понесся, как ветер, увидел, наконец, знакомый перекресток, снизился и, стараясь держаться ближе к кронам деревьев, стал отсчитывать дома.

Еще издали увидел я свое окно, которое оставил открытым. Я вздохнул с облегчением, поглядел по сторонам и, подождав, пока проехало несколько машин, устремился к нему, как с горки. Вытянув руки вперед, я нырнул в окно и рухнул на кровать. Подо мной что-то пискнуло, зашевелилось, и вдруг горячие руки обвили мою шею, а нежный голос сказал в самое ухо:

— У тебя совесть есть? Я не железная... — Я рванулся, но вырваться из этих объятий было не так-то просто. Меня схватили, опрокинули на подушку, на грудь навалилось что-то большое и мягкое, густые душистые волосы покрыли лицо и набились в рот.

— Ну что, дурачок, попался? ...Теперь не уйдешь, пока я не отпущу. — Меня стали ощупывать и гладить. — что это на тебе? — Мурлыкающие интонации в голосе исчезли. — Ты что, с ума сошел, лезешь в постель в одежде! А это что за сумка?.. Ну-ка, дай сюда!

Это было похоже на дурной сон. Я оттолкнул руку, которая хотела снять с меня сумочку с ключами, и попытался ногами сбросить с себя неожиданную собеседницу. Настроение у нее резко изменилось:

— Ты в обуви?! Ты что, пьян, скотина? — я получил затрещину и свалился на пол, вскочил и, путаясь в простыне, побежал к окну.

— Ты куда?.. Ой, кто это?! А-а-а-а-а!!! — вопль, который потряс комнату, наверняка, был слышен на улице.

Я уже стоял на подоконнике, мне нужно было хотя бы несколько секунд, чтобы сосредоточиться, но у меня их не было.

— Караул! Спасите! — кричали за спиной. Разве можно сосредоточиться в таких условиях?!

Послышались поспешные шаги, какая-то возня в коридоре, что-то упало. Раздался стук распахиваемой двери, визгливый женский голос: «Погоди, не суйся!» — и хриплый мужской: «Отстань, я сказал... За топором беги, быстро!» Я закрыл глаза, отчаянно приказал себе лететь и прыгнул вперед, представив себе бескрайнее, зовущее к себе небо... Последнее, что я услышал, был истошный крик:

— Коля, он убегает! Звони в милицию! Держите его-о-о-о!...

 

5.

 

Я не упал и не разбился. Как мне это удалось, сам не знаю. Говорят, в безвыходных ситуациях люди совершают такое, во что им самим потом трудно поверить. Я же сделал только то, что уже проделывал не раз, но впервые это случилось на глазах у потрясенной публики. Более эффектной премьеры я бы себе не пожелал.

…Глаза я открыл, когда был уже далеко от окна, так похожего на мое. Раздумывать, что я перепутал, было некогда, занимался рассвет, надо было срочно спускаться, средь бела дня летать было безумием. Быстро выяснить, где я нахожусь, и — пешком домой, благо ключи на этот раз были со мной. Тут я чуть было не упал с высоты примерно двенадцатого этажа — на мне не было сумки! Ну, конечно, она осталась в негостеприимной квартире. Мое ночное приключение начинало приобретать детективный характер — теперь у милиции будет классическая улика. Слава Богу, что я не взял с собой документы!

Небо было уже почти голубым, с минуты на минуту появятся дворники и побегут первые прохожие. Я понял, что если промедлю еще хоть немного, мое приземление пройдет при свидетелях. Впереди, за деревьями, открылся какой-то пустырь. Я, чуть не задевая верхние ветви, круто спланировал и уже согнул ноги для приземления, как вдруг услышал сдавленный хрип и рычание и почувствовал боль в правой ноге. Я вскрикнул и оглянулся — за мной большими скачками несся серый пес с крупной головой. Уши его были прижаты, зубы оскалены, а в тусклых глазах я прочел свой приговор. В этот раз я не сосредотачивался и ничего не представлял, меня словно кто-то взял и швырнул к небу чуть ли не вверх ногами. Пес тоже прыгнул и почти настиг меня, челюсти его лязгнули рядом с моим лицом, но в следующее мгновение он остался внизу, проводил меня взглядом и глухо, надсадно залаял, видимо, призывая на помощь хозяина. Я в беспамятстве перелетел несколько домов, улицу, какой-то сквер и упал прямо на детскую площадку в полном изнеможении. Мне было уже все равно, увидят меня или нет.

Прямо из-под меня разлетелись голуби. Кто-то вскрикнул:

— Ой!

А потом:

— Что с Вами?

Я лежал лицом к земле, не открывая глаз, и старался унять сердце, которое бешено колотилось о ребра.

«Только бы без собаки!» — подумал я.

— У Вас кровь на ноге. — голос был детский, испуганный. — Вы что, из окна упали?

Я открыл глаза и увидел девочку лет двенадцати, а у ее ног темно-коричневую таксу, глядевшую на меня с испугом, любопытством и, как мне показалось, с состраданием. Взгляд ее был совсем не похож на беспощадный блеск в глазах серого пса. Я попытался улыбнуться и тут же скривился от боли, с трудом сел, вытянув правую ногу перед собой. Нога была в крови, носок порван, а кроссовка не было вовсе.

— Твоя собака не кусается? — спросил я у девочки.

— Что вы! Тоська добрая! Не бойтесь... — она подошла поближе и с ужасом уставилась на мою ногу. — У вас кровь на ноге! Вас что, укусили? — Глаза ее наполнились слезами.

Девочка была круглолицая, с двумя светлыми косичками, наверное, мамина помощница — в такую рань не всякую девочку заставишь гулять с собакой. Она всплеснула руками:

— Вас надо перевязать и срочно к врачу! Сейчас я принесу бинт, я быстро... Тоська, сидеть! — и она исчезла прежде, чем я успел сказать хоть слово.

Превозмогая боль, я поднялся с земли. Такса заволновалась, заерзала, но с места не сдвинулась. Я помахал ей рукой и поспешно заковылял со двора.

 

6.

 

Занимался день, а приключения моим не видно было конца. Я смертельно устал, нога болела, надо было добираться домой, а деньги тоже остались в сумке. Первая попытка узнать, где ближайшая станция метро, окончилась неудачно: пожилой дяденька в очках шарахнулся от меня. Еще несколько прохожих не захотели со мной разговаривать. Молодой человек в черном костюме, типичный клерк с виду, смерил меня подозрительным взглядом, но показал, в какую сторону идти. Оказалось, что до метро «Академической» пешком минут пятнадцать. Попросить денег у него я не решился, оказалось, что это не так-то просто. Оставалась надежда, что меня из жалости пропустят через турникет.

До метро я шел минут сорок, с остановками, один раз даже присел. Зато пришел как раз к открытию. Объяснять, кто я, почему наполовину босой, откуда кровь на ноге, пришлось не только контролеру на турникете, но и молоденькому милиционеру, почти мальчишке, который, нахмурив белесые брови, учинил мне настоящий допрос. Я все свалил на собаку. В общем, мне повезло. Через минут двадцать поезд, на котором я ехал, остановился на метромосте, и я вспомнил, как всего несколько часов назад в этом самом месте послал перепуганной девушке воздушный поцелуй. Я словно увидел сам себя за стеклом, в воздухе над Москва-рекой. «Интересно, как бы я отреагировал на такое видение? — подумалось мне. — Наверное, сказал бы себе: привиделось, а назавтра просто забыл бы. Как пренебрежительно люди относятся к тому, чего, по их мнению, не может быть. А я теперь знаю — может быть все!»

Ехавшие в вагоне смотрели на меня с подозрением и опаской. Но главное испытание ждало меня впереди: мне надо было войти в квартиру. Пока этого не произойдет, ночь будет продолжаться.

 

7.

 

Свое первое ночное вторжение я объяснил бабе Нюре весьма туманно: мол, спасал кошку, вылез в окно, вернуться не смог, пришлось лезть на крышу, потом спускаться по пожарной лестнице. Она мне, конечно, не поверила, но объяснить мою выходку чем-либо другим не могла. Что же придумать теперь?

Ну, допустим, я совершал утреннюю пробежку, и на меня напала собака. Ключи я потерял, спасаясь… Тут и врать почти ничего не надо. А вот придумать, как я смог выйти из квартиры так, что баба Нюра ничего не услышала — это была задача! Вставала она очень рано. Еще ни разу я не вышел из квартиры без того, чтобы она не выглянула из комнаты и не спросила, куда я иду и когда вернусь. Это была компенсация за щадящую квартплату, хотя, в общем, она была старушка не вредная.

Моя репутация висела на волоске. У нее, между прочим, была внучка, и до последнего времени я даже числился кандидатом в женихи.

 

…Мне баснословно повезло: выйдя из лифта, я увидел, что дверь в квартиру распахнута. Я на цыпочках вошёл в прихожую — дверь в комнату бабы Нюры тоже была отворена, а комната пуста. Через мгновение я был у себя и рухнул на кровать, а через минуту услышал на лестничной площадке голос бабы Нюры, прощавшейся с соседкой:

— Спасибо, дорогая! Завтра верну…

Соседка что-то ответила. Дверь негромко захлопнулась, и осторожные шаги приблизились и замерли у моей комнаты. Постояв минуту, баба Нюра тихо-тихо, чтоб не разбудить меня, закрыла дверь к себе, повернула ключ и начала молиться. С этим у неё было строго.

 

Продолжение: