Журавлиный колодец

У замшелого бора, где ветер ерошит макушки

Рослых сосен, разрушенный сруб сорняки оплели.

В нем когда-то жила полоумная старая Лушка,

Над покатою крышей кружили весной журавли.

 

Не искала Лукерья курлыку в лазоревой сини –

У колодца стоял одноногий, качая цепьём.

Покорежённый ствол – ей, болезной, мерещился сыном.

Горевали соседки, по-бабьи жалели её.

 

А она говорила с ним ласково, будто с ребёнком,

Он скрипел ей калёным шарниром в прорезе ноги.

Забывалась, не веря в казённую ложь похоронки,

И в далёкую правду Кунарских предгорных могил.

 

«Мой Максимка… Максимушка…", – падало в воду ведёрко.

В отражении сын улыбался здоровый, живой –

Голубая беретка, тельняшка, ремень, гимнастёрка,

Журавлиные крылья на лычках и там, за спиной…

 

Пальцы гладили воду, рябила слезою картинка,

А соседки, вздыхая, крестились и кляли режим.

Журавлиный колодец прозвали в деревне – Максимка.

Схоронили старуху Лукерью на Пасху, кажись…

 

А колодезный столб сорок дней отстоял по усопшей.

Кто бездумно поджёг – неизвестно. Корёжась в золе,

Деревянным крылом, обожжённым, бил небо наотмашь,

Но не смог оторваться, к родной прикипая земле.