Шелест Владимир

Поэт Евгений Петрович Чепурных родился 2 октября 1954 года в городе Чапаевске Куйбышевской области. Учился на филологическом факультете Куйбышевского госуниверситета, в Литературном институте им. А.М. Горького. Первая же его публикация в “Юности” в 1978 году отмечена литературной премией журнала. Лауреат Российской литературной премии им. И. Дмитриева.

 

- Стихи я начал писать поздно, в 1974 году, когда пришел из армии. А в 1975-м попал на областной семинар молодых писателей - мои рукописи прошли отбор. Как раз там мы и познакомились с моим другом, будущим известным самарским поэтом Михаилом Анищенко. Нашими руководителями были Иван Никульшин, Борис Сиротин и Борис Соколов.

 

Вскоре стал печататься в областных газетах «Волжская коммуна», «Волжский комсомолец», «Волжская заря». А в 1978 году состоялась первая серьезная публикация в журнале «Юность» - целых три страницы стихов. Рукописи я отправил туда наугад.

 

В ответ получил от завотделом поэзии Нотана Злотникова телеграмму: «Стихи хорошие, даем первый номер. Срочно вышлите фото». Редактор «Юности» Борис Полевой оценил мои стихи так: «Мы еще никому кроме Евтушенко и Рождественского столько места в журнале не давали, тем более из молодых». В то время журнал был очень популярен, и я долго получал письма со всей страны. В 1979 году меня и Володю Евсеичева вызвали на VII совещание молодых писателей в Москву. И мы оба вошли в десятку лучших молодых поэтов. Чтобы из трехсот участников, приехавших со всего Союза, сразу двое оказались из одного города - это фурор. Мы, конечно, были очень польщены, а «Литературная газета» напечатала об этом на первой странице. В конце 1979 года вышла моя первая книжка. Она называлась «Письма».

 

Учился я к тому времени в нашем госуниверситете на филфаке. Но однажды нам с Мишей Анищенко пришла в голову дерзкая идея поступить в Московский литературный институт им. Горького. Мы послали рукописи на творческий конкурс - он был огромным, около 100 человек на место. Прошли его успешно, так же, как и последующие экзамены. Мне, признаться, было несложно, все-таки два года филфака за плечами. Кстати, этот факт пришлось старательно скрывать - по тогдашним правилам в литинститут не принимали студентов, уже имеющих гуманитарное образование, пусть и неоконченное.

 

Но до диплома я так и не доучился. В то время уже выходили мои книги, я был принят в Союз писателей, и учиться мне стало просто неинтересно и не нужно. А зарабатывать тогда неплохо получалось и без образования. На гонорар от издания одной книги можно было жить года два-три, неплохо платили за публикации в журналах. Были у меня выступления и по линии бюро пропаганды художественной литературы - 15 рублей за одно. Выступишь в месяц раз 8-10 - хорошие деньги по тем временам можно было зарабатывать. Кстати, жилье я тоже получал по линии Союза писателей. Потом десять лет проработал литературным консультантом в областном отделении Союза писателей (1985-1994). Работа была интересная. Я был первым читателем рукописей Владимира Плотникова, Дмитрия Агалакова, читал я и первую рукопись нынешнего председателя областного Союза писателей Александра Громова. Приятно, что они об этом помнят до сих пор.

 

А задача моя как консультанта состояла в том, чтобы просматривать и оценивать рукописи, принесенные авторами. Далеко не все отправляют свои работы в печатные издания. Есть и те, кто обращается напрямую в Союз писателей, чтобы получить оценку, критику, а чаще - одобрение и выпустить сборник. Да и сама система выпуска поэтических сборников тогда предполагала обязательное прохождение материала через секцию поэзии Союза писателей. Прозаики, соответственно, отдавали произведения в секцию прозы. Только Союз писателей мог рекомендовать издательству взять материал в работу, и эти рекомендации обычно выполнялись. Те рукописи, что поменьше, я смотрел и оценивал сам, более крупные формы обычно отдавал мэтрам - Солоницыну, Сиротину.

 

Любопытные наблюдения связаны с тем периодом. Я, например, заметил, что если приходит человек в костюме, при галстуке, рукопись в новой кожаной папке аккуратно прошнурована, вся в самодельных иллюстрациях - ничего путного ждать от нее не стоит. Если же приходит человек неуверенный, с настороженным взглядом, приносит рукопись порой не самого опрятного вида - вот тут и надо искать «жемчуга».

 

За все эти годы мне пришлось столкнуться с большим количеством очень одаренных авторов. По разным причинам не все они стали продолжать литературное дело, но ярких и способных ребят очень много. Сколько бы мы ни посылали наших самарских поэтов и писателей на Всероссийские семинары, они всегда оказывались в числе лучших. Это уже проверенная годами закономерность. Я считаю, что Самара - это город талантов, а в поэтическом мире -один из сильнейших в стране. Вот и Международный Грушинский интернет-конкурс - очередное тому подтверждение. Я являюсь членом жюри в номинации «Поэзия», и здесь тоже встречаются весьма одаренные авторы. Конкурс, кстати, - хорошая возможность показать свое творчество и широкой публике, и профессионалам, таким, например, как Александр Городницкий и Юрий Поляков - они являются сопредседателями жюри.

 

Меня часто спрашивают: как приходят стихи? Не знаю, как к другим, а я предпочитаю ждать вдохновения. Если «идет» - то все само и пишется. А если нет - не стоит тратить времени, ничего путного не выйдет. По моему опыту, периоды творческого полета неизбежно чередуются с периодами затишья, накопления мыслей, образов, энергии. Выплеснул - жди. Сердце всегда подскажет, когда снова надо начать писать. Вообще все стихи пишутся по-разному. Одно приходит сразу и не требует доработки, другое может писаться годами - у каждого свой характер и своя судьба. Как это происходит? Для меня это тайна.

 

Даже когда вышли мои первые книги, я какое-то время думал: «Я ведь обманываю людей. Они все думают, что я поэт, а на самом деле - ничего подобного. Они же не знают, что все это получается будто по волшебству». Я чувствовал себя обманщиком и думал: «Все, что я пишу, люди уже давно знают». Об этом хорошо сказала Анна Ахматова - на вопрос «А трудно ли писать стихи?» она ответила: «Что же тут трудного, если диктуют?!» Не знаю, откуда это берется. Порой еще и слов никаких нет, возникает лишь какой-то образ, как мимолетный шорох... Потом появляется какое-то одно слово, совершенно непонятное тебе, и пока не знаешь, зачем оно тебе нужно. Потом вокруг него что-то вырастает... Это как любовь.

 

* * *

– Что на Руси? Не таи!

– Господи, вьюга и вьюга.

– Как же там овцы Мои?

– Господи, режут друг друга.

Вьюга и ночи, и дни.

След от могилы к могиле.

То ль осерчали они,

то ли с ума посходили.

 

Лютый, садись на коня.

Добрый – в слезах умывайся.

– Что ж они? Верят в Меня?

– Господи!

Не сомневайся.

 

* * *

Боли в сердце — ночная забава,

Потому и резвится оно.

Почему начинается справа,

Если слева оно быть должно?

 

Почему начинаются возле?

Или есть в этом грубый секрет?

Только после поймёшь,

Только после,

Что в тебе его, может, и нет.

 

* * *

Как говорил поэт

Мечтательно (не боле):

«На свете счастья нет,

Но есть покой и воля».

 

И сотни лет прошло,

Угаданных строкою,

А счастья нет.

И нет ни воли, ни покоя.

 

Не подходил бушлат

К гусарскому мундиру.

Звезда сменяла крест,

Труба сменяла лиру.

 

И пошатнулась честь,

Но выжила дотоле.

А счастье всё же есть

Там,

Где покой и воля.

 

* * *

Твой голос мне слушать досадно.

Сними несгораемый плащ.

Не плачь о России, Кассандра.

О Трое разрушенной плачь.

 

О Трое, об озере праха,

Что плещется ночью в окно...

О Трое...

А что о ней плакать?

Её уже нету давно.

 

В саду задымлённом и горьком

Упал, обронивший копьё,

Сатир с перерезанным горлом,

Последний защитник её.

 

И трубы взревели досадно,

И смолкли. И факел погас.

О чём же ты плачешь, Кассандра?

Ужели и вправду о нас?

 

О русском глухом безразличьи,

О тысяче путанных пут.

И вновь в тебя пальцами тычут,

И дурочкой бедной зовут.

 

Не плачь.

Не отмеривай сроки

И не хорони сгоряча.

Свои у России пророки,

Своя на окошке свеча.

 

И даже качнувшись от боли

В кругу смертоносных огней,

Она никому не позволит

Заранее плакать о Ней.

 

* * *

Ты улетаешь сегодня

И на прощанье молчишь.

Ты из зимы новогодней

В вечное небо спешишь.

 

Нудное всё же страданье —

Долгий прощальный привет.

Надо б сказать «до свиданья»,

Только вот голоса нет.

 

Всё соразмерно в природе.

—Да, — говорю себе, — брат,

Ангелы в отпуск не ходят,

Ангелы в отпуск летят.

 

* * *

Скачет красный отряд.

Скачет белый отряд.

И со страху молчат соловьи.

Скачет в красном мой брат,

Скачет в белом мой брат.

Скоро встретятся братья мои.

 

Не поют соловьи,

Не зовут соловьих.

И не кончится дело добром.

Слишком острые сабли

У братьев моих

И сердца заросли серебром.

 

Встрепенётся трубач

И застынет, трубя.

Обнажат мои братья клинки.

Так они возлюбили, Россия, тебя,

Что тебя же и рвут на куски.

 

Помолчим, брат мой, брат.

Догадаться — не труд:

Русский узел никто не разрубит.

Те, кто любит,

Те первые нас и убьют.

А потом уже те, кто не любит.

 

ЗВЕРЬ

 

У зверя глаза с поволокой,

и в каждом – холодный алмаз.

И с каждой душой одинокой

зверь встретится с глазу на глаз.

 

Забудешься, словно ребенок,

кошмаров ночных посреди,

когда он, как теплый котенок,

уснет у тебя на груди.

 

А утром, поднявшись на локте,

увидишь, рассвет пригубя,

какие огромные когти

сжимают в объятьях тебя.

 

А сердце все тише и тише,

и колокол тает, звоня.

А пастырь небесный все выше.

А зверь – на груди у меня.

 

Холодный, и грозный, и льстивый.

И, что характерней всего,

по-своему очень красивый,

и можно погладить его.