Шелест Владимир

Зиновий Ефимович Гердт (при рождении — Залман Афроимович Храпинович) - советский и российский актёр театра и кино; народный артист СССР (1990). Участник Великой Отечественной войны.

Родился 8 [21] сентября 1916 года в Себеже Витебской губернии, скончался 18 ноября 1996 года в Москве на 81-м году жизни. Похоронен на Кунцевском кладбище.

 

— Зиновий Ефимович, вы пишете стихи?

— Я слишком рано понял, что такое настоящие стихи, и это на всю жизнь отвадило меня от привычки излагать свои суждения в стихотворной форме. Это невозможно для меня.

— Но ведь когда-то вы сочиняли стихотворные фельетоны…

— Видите ли, это поделки. То есть то, что может сделать любой более-менее грамотный человек. Конечно, есть и неграмотные, которые пишут стихи, — это уж совсем катастрофа. А есть люди, грамотно слагающие строчки. Они знают, что такое рифма, знают, что такое ритм и размер, и на основании этого думают, что пишут стихи. Вот в чем трагедия. И для человека, занимающегося этим, потому что он не понимает, что он не поэт. И для семьи, которую он терроризирует своей «гениальностью».

 

Зиновий Гердт рассказывал:

— Ехал я как-то на машине, вдруг спустило колесо. Остановился, обошёл, поохал, делать нечего, нужно запаску ставить. А приключилось это на дороге рядом с психбольницей, вот так я на обочине, а вот так высокий каменный забор. Ну и пока я возился с домкратом, отворачивал колесо, на заборе стали собираться психи, поглазеть. Сидят молча, внимательно смотрят. Немного нервничаю: торопился, авария эта некстати, жара, и психи вот ещё… Вот так поглядывая на забор продолжаю ремонт — откручиваю гайки, складываю аккуратно в колпак, перевёрнутый тарелкой. Отставляю колпак в сторону, снимаю колесо, иду за запаской. И тут мимо проносится автомобиль, краем шины задевает колпак, гайки разлетаются все до единой не пойми куда… В отчаянии хватаюсь за голову, сползаю на землю… Катастрофа! Тут с забора доносится: — А Вы с других колёс по одной гаечке снимите, на них запаску закрепите и потихонечку до станции, а там Вам помогут.

А ведь он совершенно прав, это выход!

Смотрю на него с нескрываемым изумлением. А он, прекрасно понимая ситуацию: — Да, я псих. Но это не значит, что дурак…"

 

"Было это в день рождения Твардовского — 21 июня 1970 года. Ему тогда исполнилось 60 лет. Праздновали на его даче в Пахре. С утра начали съезжаться гости. Я привез в подарок скамейку, которую сам срубил, — очень хорошую садовую скамейку. Приехали Гавриил Троепольский из Воронежа, Федор Абрамов из Вологды, Юрий Трифонов — словом, весь цвет русской прозы того времени. Все расположились на воздухе, в саду. Уже середина дня. Я разговариваю с кем-то, по-моему, с Лакшиным, и вдруг вижу — Рина. Я знал, что она не знакома с Твардовским, поэтому подбежал и спрашиваю: «Рина, что происходит?» А она говорит: «Я приехала к тебе явочным порядком. Мне Шуня (мама моей жены) сказала, что вы у Твардовских, вот я и приперлась».

Конечно, ее тут же узнали, посадили за стол. Она выпила водки. Все вроде обошлось, и тут она подкрадывается ко мне, дергает меня за рукав и говорит: «Гердт, я хочу выступить перед Александром Трифоновичем». — «Рина, — отвечаю я, — это невозможно! Вы что, с ума сошли? Перед кем вы собираетесь выступать — здесь цвет русской литературы, а вы с вашими эстрадными штучками». — «Нет, — твердит она, — я все-таки хочу. Объяви меня». Я убегаю от нее, перехожу к другой компании, но она меня всюду преследует, продолжает дергать, щипать и все повторяет: «Ну я хочу выступить, ну объявите меня».

Наконец, устав от этих упрашиваний, я сказал: «Александр Трифонович, перед вами хочет выступить Рина Зеленая». Сразу стало тихо, и вдруг она как на меня накинется: «Вы что, идиот? Вы с ума сошли — как это возможно, здесь? В какое положение вы меня ставите, тут такие писатели, и вы хотите, чтобы я выступала со своими эстрадными штучками. Да как вы вообще пускаете его в дом, этого придурка, он же вам дачу спалит! Боже мой, ну как вы могли меня объявить! Ну да ладно, раз уж объявили, придется выступать».

Я совершенно обалдел от такого нахальства. А она преспокойно стала выступать. И знаете, я такого счастливого Твардовского в жизни не видел. Он заливался слезами, катался по дивану. А наутро пришел к нам и говорит: «Ну, Зиновий Ефимович, то, что вы мне скамейку подарили, — это, конечно, здорово, хорошая скамейка, но то, что вы специально для меня привезли из Москвы такую артистку, —вот это незабываемый подарок!".

 

Из книги Зиновия Ефимовича Гердта «Рыцарь совести»