Крикунова Людмила

Я часто вспоминаю свою бабушку по отцу. Я приезжала к ней каждое лето и слушала ее рассказы, разинув рот. Она и сама по себе была интересным человеком. Родители у нее умерли рано, тогда она была еще совсем ребенком. На воспитание ее взял к себе дядя, брат отца. Он в то время был придворным портным, и семья жила в Санкт-Петербурге. Во время революции дядя со всей семьей сбежал из города и стал пробираться на юг. До революции у него кучером служил молодой тамбовский парень из староверов, именно он – то и взялся провести барина с семьей через тамбовские леса.

Там в лесу, недалеко от староверского скита, бабушка за-болела, и было решено ее оставить, а сам дядя с семьей пробрались на юг, а затем смог уехать за границу. Бабушка же осталась в скиту. Проводив барина, Василий вернулся в скит, и несмотря на протесты всей общины, взял бабушку в жены.

Бабушка родила 16 детей, из которых взрослыми стали только восемь, остальные умерли в младенчестве. Она воспитывала детей одна, дед был расстрелян перед войной как враг народа. По рассказам бабушки, он отказался платить продналог. На семью была возложена обязанность сдать государству не-сколько килограммов мяса, а в семье была одна корова и не-сколько кур. Дед, явившись в сельсовет, заявил, что мяса нет и единственно кого он может зарезать –это его дети. Ему пытались внушить, что он обязан, что советская власть требует и т.д. На всю эту лабуду дед стал ругаться и послал советскую власть с ее требованиями далеко и надолго. Вечером того же дня он был арестован и домой уже не вернулся. Моя бабушка, бывшая дворян-ка, осталась в глухой деревне одна с восемью выжившими детьми, всех их подняла, вывела в люди. Бабушка умела и любила рассказывать, и я порой жертвовала своими прогулками ради рассказов бабушки. Я постараюсь повторить ее рассказы, сохраняя при этом стиль и манеру повествования.

 

Рассказ первый: Родимчик

Ох, внуча, страшно и вспоминать-то, тяжело было. Порой выть хотелось, а все же терпела. Родных-то нет - одна, а золовка со свекровью меня не возлюбили. Да оно и понятно. Кто я для них? «Белая кость, голубая кровь». От меня, как говориться, «ни навару, ни привару». Вот ты говоришь, мол, зло, а знаешь, что это та-кое? Я тебе расскажу. У меня дети рождались и умирали, один за другим, каждый год. Ты представь, у меня на кладбище уже тропинка была протоптана, и все вокруг меня винили, дескать квелая, родить и то не может. Василий, муж мой, сначала меня защищал, а потом все больше стал отмалчиваться. И вот родился у меня восьмой, мальчишка здоровенький, на вид крепенький, да и заорал сразу.

«Ну этот –то выживет»,- подумала я, ан нет. Три дня про-жил и помер. Василий на неделю уехал с обозом в город, рожала я одна и хоронить решила одна. Зашла в сарай, думаю, сама из досочек ящик какой-нибудь сколочу, стала в углу рыться, доски тронула, они и посыпались, а под ними гробик маленький, уже готовый лежит. Я аж обомлела: это что ж, ребенок еще и не родился, а гробик-то уже заранее готов. Полезли мне в голову мыс-ли разные, черные. А не золовка ли со свекровью детей-то моих загубили, ведь рождались-то они вроде бы здоровенькие, а больше недели ни один не прожил.

И вот иду я к кладбищу, гробик несу, одна-одинешенька, а в голове все крутиться: «Да неужто они, да не может быть…». Схоронила я сыночка, обратно вернулась, дверь в избу открываю, а свекруха с печки свесила голову и шипит : «Что? Закопала свое отродье?». И тут что-то в голове у меня сместилось, будто обручем голову сдавило, и колокола вдруг как зазвонят, и будто люди какие-то заголосили, и я вместе с ними. Так целый год и проорала криком, куда только Василий меня не возил, ничего не помогло, только крик да колокола звенят. Я этот год и не помнила совсем, говорят, по деревне ходила, как юродивая, да кричала благим матом. Но видать Господь меня пожалел. Какой-то прохожий рас-сказал мужу, что по Киевом в селе Золоча на берегу реки Золоча живет старичок. Старичку уже лет сто, наверное, и если он не сможет помочь, то уже никто не поможет. Вот Василий и собрался. Уж как свекровь с золовкой отговаривали, а он не послушал их, сам все решил и повез меня к этому старичку. Я не помню сколько мы ехали, но уж точно не один день, да наверное и неделей не обошлось. Приехали мы в село, нашли того старика, а уж что там было, мне Вася рассказал потом.

Только мы в избу вошли, а старик глянул на меня и спрашивает: «Что , молодка, поют, колокола звенят?», а я вроде бы поняла его, хотя до этого людскую речь не понимала и никого вокруг не слышала. Стал старик сначала отказываться, говорил, что стар, что сил уж нет, что на меня «родимчик напал». Как его Вася уговорил, что посулил, не знаю, но только согласился старик. Три дня, на рассвете выводил он меня к берегу реки и обливал водой с ног до головы, что- то шептал, что-то пел, и на третий день я вдруг словно очнулась. И вот стою я на берегу реки, в мок-рой белой рубахе, холодно, апрель месяц, и около меня старик какой-то. А я и понять-то ничего не могу, помню только, что дитя схоронила, в избу с кладбища вернулась, а теперь стою на берегу, где непонятно, что за старик – не знаю. Но страха нет, и хорошо мне, и легко, и будто пусто внутри. Повел меня старик обратно, а там Вася ждет, глазам своим не верит, видно взгляд-то у меня другой стал, и он сразу понял, что я в себя пришла. Старик нас чаем напоил, обо всем меня расспросил, о детях, что помирали, да как помирали. Вот он –то и навел меня на мысль, что свекровь с золовкой с детьми зло творили, да не ворожбой, как я, глупая, думала. Они в темечко (оно у младенцев мягкое, еще не закрытое) иголки втыкали, да по самое ушко вгоняли, вот дитето и умирало. Ох как Вася подхватился, кричит: «Приеду, убью», трясется весь, а старичок ему в ответ: «Успокойся, сынок, их уж Господь наказал». Мы тогда не поняли ничего, а когда обратно вернулись, узнали: и мать и свекровь лютой смертью умерли: ночью дом сгорел до тла, от свекрови только косточки нашли, а золовка за печку со страху залезла, дом сгорел, рухнул, осталась одна стена да печка, так она так и осталась стоять мертвая между стеной дома и печкой. Старик тоже не долго прожил, мы от него решили в Киев съездить на ярмарку, рядом же были, а когда возвращались, то увидели около избы старика народ стоит, вошли, а он уж в гробу лежит. Поклонились мы ему в ноги, руки и венчик поцеловали, да и подались домой.

И с тех пор родила я еще восьмерых, словно взамен тех, умерших, четыре пацана, да четыре девки, и никто не помер. Знать прав был старик!

***