Чернова

историческая справка, упомянутая в предшествующих строках моего письма, кратко воссоздается в начале и служит своеобразным входом в пространство фильма. И здесь нужно сказать, что в подобии пролога обрюзгший истеричный Род Стайгер зрителю может (а, скорее, должен) быть полностью антипатичен. Менее, чем сыгранные Орсоном Уэлсом и Кристофером Пламмером Людовик XVIII и Веллингтон на протяжение всего хронометража (и, конечно, историю пишут победители, даже Ватерлоо остается в ней как Ватерлоо по воле британского герцога, но расплывающаяся по экрану фигура причмокивающего Орсона и откровенное презрение к «пушечному мясу» со стороны английской аристократии, подчеркнутое в диалогах множество раз, жестко контрастирует с Fraternité, Liberté и Égalité наполеоновских французов. Однако, возвращаясь). Спишем раздражающее увлечение Сергея Федоровича итальянскими планами на общий синдром киноэпохи, однако, эти итальянские планы преследуют Рода Стайгера, постепенно уводя зрителя от антипатии в совершенно противоположную сторону. Срывающийся голос и целование гвардейского (?) знамени, несмотря на рыдания в прямоугольнике кадра всех причастных, еще не меняют общего отношения, хотя, и начинают разрушать бастион отчуждения. И, конечно, истинный триумф сопереживания (и ликования) достигается во встрече с Неем на гренобльской дороге — брошенная и поданная сабля (наверное, это была сабля), братание французов, «да здравствует император!», первая грандиозная массовка, второе пришествие, любовь — это навсегда, пока не закончится.

 

Собственно, дальше с переменным успехом идет театр одного актера, в котором Род Стайгер занят шекспировскими монологами, семейными ценностями, утопаниями в глине по голенище сапога и болями в боку. И он, безусловно, великолепен. Там есть сцена бала в Брюсселе, когда Веллингтон узнает о форсировании французской армией голландской грязи, и британско-шотландские аристократические дети описывают Наполеона, как монстра, пьющего кровь младенцев по утрам. Но этот самый «монстр» с лицом Рода Стайгера — очень и даже слишком человеческий. После такой игры невольно веришь, что если англичан под Ватерлоо погнали палками, то семьдесят тысяч французов сами пошли умирать на голландское поле за своего императора. Этот прекрасный ответ Даву на вопрос Наполеона «привел ли бы он своего сына на здешнее поле сражения и зачем» - квинтэссенция отношения СФ к главному герою. «Чтобы посмотреть на вас». Да, желая поглядеть на эпические массовки и небесные пролеты камеры над атакой кирасиров на каре, мы в итоге не без восхищения и с огромным сочувствием смотрим на человека, сделавшего историю. Достаточно только представить себе масштаб.

 

А масштаб нам режиссер задает немалый.

 

Куда же в Ватерлоо без Ватерлоо? Без героизма, вихрей пламени над Угомоном и «Шотландии навеки!»? Куда же там без грязи, без крови, без хаоса?

 

Любезные рецензенты называют фильм великим антивоенным и, конечно, не только из-за одной сцены, в которой белокурый ангелоподобный Олег Видов вопрошает у небес «зачем мы убиваем друг друга?». Грязь, кровь и хаос там сверхмерны, и в общем-то по ходу воспроизведения битвы (со всеми ее пушечными разрывами, простреленными мундирами, каваллериями и каре) зрителя (хотя бы в моем лице) охватывает то же чувство ужаса и бессмысленности от происходящего. В предпоследних кадрах (куда же без того самого антивоенного пафоса?) Веллингтон одиноко едет по сумеречному полю послесмертия с грудами трупов, мародеры обирают мертвых, темнота сгущается. Но подождите-ка на минуточку. Великий антивоенный фильм подает нам зрелище колоссального сражения как большой шоколадный торт — с чистым визуальным наслаждением от всей этой эпичности, с голливудскими мелодраматическими ходами, чтобы проникнуться и пострадать, с божественной камерой Армандо Наннуцци, со всеми этими героическими атаками и не менее героическими расстрелами несдавшихся. На фоне такого ангелоподобные Олеги Видовы с их риторическими вопросами небесам выглядят бледно, если не глупо. Сто сорок тысяч (не считая подошедших и переломивших ход сражения пруссаков) крошили друг друга в мясо на полях и фермах при Ватерлоо, а увлеченный зритель, как спортивный болельщик, смотрит, в восхищении приоткрыв рот, и страстно желает победы своим, даже зная, что свои не победят. Да это же просто гимн войне, тому, как она придает смысл, тому, как она делает простого человека великим (великим победившим или великим проигравшим — тут неважно), даже тому, как она заставляет задуматься о человеческой природе и самой себе.

 

И вот несутся шотландские серые из атаки прямо в вечность, и белый дым поднимается над землей.

 

___________

на иллюстрации к записи картина леди Батлер "Шотландия навеки!", буквально воспроизведенная в "Ватерлоо"