Серёжкин

123 год уже нашей эры. О, холодная осень того года, когда я, ещё и неоперившийся юнец, плыл на торговом корабле из Сиракуз в Александрию. Морской ветер развевал мою весьма и пышную шевелюру, а я стоял около борта, и, кутаясь в гиматий, громко цитировал Вергилия:

 

Дал тебе власть родитель богов и людей повелитель

Бури морские смирять или вновь их вздымать над пучиной.

Ныне враждебный мне род плывет по волнам Тирренским,

Морем в Италию мча Илион и сраженных пенатов.

Ветру великую мощь придай и обрушь на корму им,

Врозь разбросай корабли, рассей тела по пучинам!

 

Но, впрочем, моё морское путешествие прошло и безо всяких происшествий, когда, вскоре, погода стала и куда лучше благоприятствовать нашему дальнему плаванию. Уже через две недели я высадился на берег, и мог собственными глазами увидеть чудеса прежде и незнакомой мне страны. Итак, теперь я был в Александрии.

Если что меня больше всего здесь и поразило, так это прожорливость крокодилов, а до пирамид я так и не добрался, ибо, мне надо было изучать науки, для чего мои родители и отправили меня в эту поездку. Но, впрочем, интересно ли вам будет, как я целыми днями пропадал в библиотеке, когда мои наставники и не давали мне продыху, пичкая мои мозги всякою ерундой, которую мне знать было и совсем не обязательно. Вечерами я отправлялся на Фарос, и глядел со ступеней маяка на бескрайний морской простор, а за спиной у меня сверкала огнями пышная столица, где я мало что и мог себе позволить, по причине скудности моих финансовых возможностей. И, вскоре, я решил отсюда сбежать, и отправиться в путешествия.

Мой путь лежал на север, и уже к следующей осени меня можно было встретить в Тарсе, где среди прочих, весьма и полезных для меня знакомств, мне удалось втереться в доверие к одному киликийскому пирату, двух дочерей которого я тут же и склонил к весьма и лёгкому времяпрепровождению, за счёт средств их же папочки, вследствие чего, мне вскоре и пришлось оттуда сбежать, как только их папаша прознал про наши милые молодым сердцам шалости. На прощание, обе его дочери горестно стенали, и заламывали руки, но я был неумолим, отказав им обеим по очереди в горячих проявлениях их пылкой любви к моей весьма и ветреной персоне.

Тут мне и встретилась Клотильда. Ах, это нежное создание, весьма и неопределённого, но молодого, возраста, с копною иссиня-чёрных волос и вечно задумчивым выражением лица. Она попалась мне на пути из Тарса в Сарды, когда она путешествовала на осле вместе с караваном нумидийских рабов, и по вечерам развлекала их игрою на арфе. Её тонкие пальчики нежно перебирали струны, и она пела высоким голосом грустные песни о пламенной любви Херея и Каллирои, а нумидийские рабы взирали на её стройную фигурку, облачённую в дорийский хитон, и молча вожделели её, пожирая её юное тело своими дикими взорами. По прибытию в Сарды, я не преминул сразу же и искупаться в Пактоле, а её забрали в наложницы к римскому наместнику Титу Попедию Мутилу. Позже, прогуливаясь около его резиденции, я потом частенько слышал её заунывное пение про неразделённую кем-то любовь. Но, впрочем, меня даже и не приглашали на те оргии, где она столь и артистично развлекала подвыпивших гостей.

Три года спустя, я встретил её на Хиосе, куда я сбежал из Книда, где меня грозили посадить в тюрьму за мои финансовые махинации с чужим для меня имуществом. Она, всё такая же молодая, стояла на рынке около прилавка, и торговала свежей селёдкой. Эти, три прошедших года, почти и никак не отразились на её внешности, но только она стала и ещё задумчевей, особенно, когда её спрашивали о том, а сколько же стоит её разложенный на самом солнцепёке товар?

Но, впрочем, и я ей был рад, и она мне была тоже рада, и вскоре мы уже мило беседовали, сидя на берегу, около самой кромки прибоя, и я её развлекал историями из своих похождений. А потом, ближе к вечеру, мы и уединились в кипарисовой роще, откуда нас и изгнала стая бродячих собак. Впереди у нас были трудовые будни и романтичные вечера в её маленьком домике на склоне холма, который она купила на деньги, вырученные от продажи уворованных ею драгоценностей с тех самых вечеринок у Тита Попедия Мутила, где она и обирала подвыпивших гостей.

О всём дальнейшем я поведую уже во второй части моего исторического труда, если и будет у меня такое желание его ещё и написать, а оно пренепременно и будет.