Чернова

*много букв*

 

Сразу оговорюсь, что не очень люблю слово «шедевр», но так или иначе в теме мне придется рассказывать о большой (и не очень) классике, где тандемы режиссера и оператора несмотря на и вопреки всему упрямо создавали нечто вроде несовместимых с монохромом повседневной реальности чудес. Поэтому во первых строках моего письма, разлюбезные моему сердцу синемафилы, я хочу обозначить три вещи.

 

Первое: говорить о лирическом (если вам нравится определение «поэтический», то пусть будет оно) авторском кинематографе и не уходить на елисейские поля размышлений о чувственном и вечном — крайне сложно. Неизбежно во главу угла ставится не «как», а «что». Поэтому hic et nunc я буду растекаться о чем угодно, но не о технике и не о киноязыке.

 

Второе: русскомолвящий Гугл относительно де Сики весьма скромен. Считать многомудрым и авторитетным никому даром не нужное мнение Васи с Кинопоиска — не серьезно и не достойно благородных донов. Поэтому полемизировать о том, что же мы в конце концов увидели (все помнят, что «смотреть» не всегда значит «видеть» и «видеть» не всегда значит «понимать»), мне придется с тремя англосочиненными статьями и одним (честно не любимым мной) Кудрявцевым.

 

И третье: независимо от того, что вы считаете (или не считаете) нужным сказать, де Сика хорош, и здесь не будет пространных объяснений почему, а еще драматических выяснений торт он или не торт, мастер или фломастер. Много, тяжело, скучно я стану говорить совсем о другом.

 

Однако. Для полюбителей чужих почестей и тех, кто не читает книгу, если у автора нет нобелевки, пулитцера или хотя бы захудалого букера (не буду показывать пальцем), скажу, что фильм титулованный и ему есть, что протирать влажной ветошкой в шкафу. Но здесь необходимо понимать [тоже] три вещи. Высоколобость (а иногда и ангажированность) оценки (для пб: возможно, это работает и здесь). Постоянную смену парадигм (великие стебатели масскульта и обывательства Линч, Тарантино и Триер были любимы в Каннах при очередном повороте винта). И вечную битву бобра с ослом (душевные сериалы про дальнобойщиков и смятенных женщин бальзаковского возраста не имеют шансов, а ледовитый недлявсешный Антониони неоднократно поимел). Хотя, я до сих пор думаю (столько лет прошло, никак не повзрослею), что кино (и в особенности кино хорошее с позиций его элитарной ценности) должно быть чем-то сродни откровению и смотреть его нужно потому что «всё преходяще, музыка вечна!», но не из-за «друзья уже глянули, оскара дали, интернеты гудят, только я не в курсе, а высказать свое многомудрое и авторитетное мнение хочу».

 

Теперь можно о самом фильме.

 

Там, конечно, есть мнение, что всё это очень дурно снято. Нет, не так. Снято, зафиксировано в памяти пленки это как раз великолепно. И карманный оператор де Сики Эннио Гуарньери с томиком первоисточника, лирико-трагической темой и эмоциональной задачей подмышкой сделал все возможное и даже невозможное, чтобы за ручку перевести зрителя в рефлексивный диегетический мир с привкусом надвигающейся неотвратимой гибели. Но об этом хочется сказать отдельно. Там есть мнение, что всё это очень дурно не снято, а срежиссировано. Отвратительно. Перебор транстравов, неоправданная затянутость или, напротив, резкие обрывы сцен, из-за которых в итоге становится совершенно непонятно, от чьих яиц хохлома. И пока Гуарньери выжимал из светлячков магическое мерцание для каждого кадра, де Сика плевал на эти старания с Пизанской башни, совершенно пренебрегая визуальной стилизацией.

 

Но как бы вам объяснить.

 

Если фильм, в котором нет никакого экшна, нет даже вовлекающей динамики (а там очень медленное, почти медиативное действие, даже созерцание, а не действие) смотрится на одном выдохе, вызывая ощущение сдавленного горла, тяжелой грусти, безысходной тоски, то мнение об отвратительной режиссуре не выдерживает критики.

 

Есть фильмы-зрелище, посмотрите любой Марвел про супергероев или (что тысячекратно тоньше) любого Кубрика (о, его благословенными глазами, верно, на мир смотрели боги-эстеты) и поймете, о чем я. И есть фильмы, которые чистое со-чувствие, со-переживание, при том, со-переживание больше интеллектуального толка, хотя, де Сика виртуозно переключает эти регистры, и зрителю суждено лететь по американским горкам, от телесной чувственности, граничащей с табуированной непристойностью (инцестное скольжение с явными намеками, гомоэротичная подоплека Бергера (как всегда и у всех), а обнаженная Санда — вообще стоп-кадр) до высокой трагедии.

 

Но именно здесь, прежде, чем перейти к истории картины и Истории XX века, нужно рассказать о предыстории. И о том, почему всё именно так.