Чернова

В году, не столь отдаленном (но для кого как), а именно в 2016-ом одна озороватая британская старушка с волосами длинными и седыми, словно борода Мерлина, покаталась со съемочной группой по берегам Средиземного моря и сняла четырехсерийный околодокументальный фильм о том, как два вскормленных хищным зверем брата-акробата основали «ах Самару-городок» на месте попавшегося им под ногу итальянского болота, и еще о том, куда это всё потом лопнуло. А лопнуло оно знатно. Так, что всем от благодатей (но для кого и не благодатей, один африканский город и один греческий, разрушенные до основания, гарантируют вам это, однако, и им) досталось по самые не балуйся. И как там пелось или не пелось в одной песне - «от песков до британских морей римская армия всех сильней».

 

Старушку звали Мэри Бирд, сняла она «Безграничную империю», и, спускаясь в бывшие серебряные шахты, валяясь по европейским мостовым да лазая по останкам рассыпанных вдоль берегов Средиземного моря ветхозаветных городов, показала она, что значит быть римлянином. Но не тем, который Гоголь, а древним, который всякие «Carthago delenda est» и даже раньше. А после еще и подробно рассказала это в своей книге «S. P. Q. R.», что в переводе с юпитерова звучит как [«абывгл», шучу-шучу] - «Сенат и народ Рима».

 

И если вы думаете, что Сенат Рима — это такие мужики в простынях с картины Чезаре Маккари, то, наверное, не ошибаетесь. А если думаете, что народ — сплошь итальянцы, то сильно неправы. Ибо, как доступно и популярно объясняет Мэри Бирд, гражданином Рима мог стать каждый, от алжирца до протобританца из Лондиниума. Гражданство вообще дарили по принципу «да забирайте, ну вас к Плутону» и ради этого не нужно было ни петь гимн вместе с радио в шесть утра, ни лобызать флаг. Хотя бы потому, что флага у Рима не было. И все эти завоевания, которые сначала были просто рэкетом по соседям, а потом как ринулись туда и сюда, что не остановить, - проводились по бессмертному принципу «понабежим, а там видно будет», то есть, без всякого, а иногда вопреки всякому планированию.

 

Из книги можно узнать массу занимательных вещей (не читая при этом тонны университетской антички). И вещи эти прочно вошли в общемировую культуру, а иногда вошли лишь по фантазии более поздних интерпретаторов.

 

Например, «Доколе?», которым так любят потрясать, - это действительно начало обвинительной речи Цицерона (и вполне возможно, он не был таким душкой, каким его принято считать).

 

Но вот Цезарь не восклицал драматическое «И ты, Брут!». Наверное, в мартовские иды он сказал нечто не столь театральное, и, наверное, древнеримским матом. Галльская война, которую он ради собственного ЧСВ запилил на западе (потому что восток уже отжал Помпей) была настоящим геноцидом, и то, что Юлия за военные преступления хотели судить даже в те шкалящие по брутальности времена, заставляет задуматься.

 

Рим завоевал Грецию, но на самом деле Греция завоевала Рим, ибо завоевывать можно культурой, а суровые мужики в простынях настолько прониклись колоннами, театром, искусством и изящной словесностью, что хоть святых выноси. И заноси новых.

 

А еще, конечно, ассимилируя, инкорпорируя и перенимая, эти суровые мужики понастроили столько дорог, мостов, акведуков и городов, что почти в каждом европейском захолустье можно найти какую-нибудь вмурованную в стенку табличку на юпитеровом, мильный столб с римскими цифрами или замшевший фундамент.

 

Ганнибалы Ганибалами, жизни двенадцати цезарей — жизнями, Колизеи — Колизеями, но озороватая британская старушка больше интересуется абсолютно бытовыми мелочами, критически разглядывая через микроскоп скепсиса классические исторические фантазии - «Да, могло быть, но, скорее всего, не было, и вот вам доказательства, а дальше думайте сами».

 

И я, большой фанат воскрешения живого облика прошлого из мертвых пеплов (и пеплумов) во всех его деталях, не призываю читать, но скорее, делюсь тем очарованием, которое производит понимание «что значит быть римлянином».

 

Что значит быть британцем.

 

Что значит — быть.

 

Ведь больше всего трогает не число солдат в легионе, не триумфы, не гражданские речи или волчьи перегрызания горла, а это, звучащее через века, словно эхо, личное, цицероново о рождении сына - другу:

«Можно я тебе расскажу, что стал отцом?»