Legioner

(Несколько наблюдений о неоромантическом символизме в киноэпопее «Крылья империи»)

 

Как известно, художественное кино — разновидность художественного иносказания, творческой переработки впечатлений, вызванных человеческой жизнью и ходом истории, посредством образов, создаваемых средствами кинематографа. И чем больше культурных кодов, аллюзий, притчевого языка в кинематографе, тем многозначнее и насыщеннее будет и само художественное кинополотно.

И в силу этого вряд ли можно ожидать, что кинопроизведение с легкостью уложится в прокрустово ложе между некоей яркой иллюстрацией к историческим событиям и добротной документалистикой. Все-таки в киноискусстве есть свой набор условностей, своя палитра, свой стиль, свой символический язык. Вопрос состоит в том: что именно порождает кинофильм в душе зрителя, какие вызывает мысли и эмоции? В последние тридцать лет российское общество в лице деятелей искусства, культуры и науки постоянно обращается к исторической трагедии России начала ХХ века (Вспомним, к примеру, фильмы «Моонзунд» (1987), «Собачье сердце» (1988) и сериал «Конь белый» (1993)).

Создается такое ощущение, что в нашем менталитете та боль до конца не изжита и те раны еще не залечены.

Особенно остро стали об этой драме говорить во второй половине 2010-х годов в контексте череды столетних дат памяти тех или иных событий, связанных с Великой войной, февральской революцией, октябрьским переворотом, Гражданской войной и эмигрантскими движениями.

В современном кинематографе сложилось две линии фильмов и сериалов на эти сюжеты:

1) экранизации и ремейки; 2) самостоятельные кинопроизведения.

К первой группе относятся, например, «Доктор Живаго» (2005), «Белая гвардия» (2012), «Тихий дон» (2015), «Хождение мо мукам» (2017), а ко второй — «Гибель империи» (2005), «Столыпин. Невыученные уроки» (2006), «Багровый цвет снегопада» (2008), «Господа офицеры: Спасти императора» (2008), «Адмиралъ» (2009), «Распутин» (2013), «Григорий Р.» (2014), «Батальонъ» (2015), «Герой» (2016), «Троцкий» (2017), «Демон революции» (2017), «Крылья империи» (2017). Также к революционной тематике можно отнести сериал «Империя под ударом» (2000), где рассказывается о противостоянии эсеров и Охранного отделения в период 1901–1908 гг.

Среди этих кинопроизведений особо выделяется сериал «Крылья империи», который обратил на себя внимание уже тем, что его показ в 2017 г. был прерван на четвертой серии, а целиком фильм вышел на экраны лишь в июле 2019 г.

Кроме того, он отличается от вышеуказанных фильмов еще и ярко выраженной мифопоэтикой, аллюзиями и обращенностью к духовным смыслам. Фильм представляет собой скорее символико-философскую притчу, нежели псевдо-документальную реконструкцию по мотивам известных событий и биографий определенных прототипов.

Так мы видим целый ряд программных идейных монологов (зачастую сказанных в контексте диалогов) на самые насущные русские темы, вложенных в уста идейных антагонистов: Джугашвили, Лядова, Керенского, Ленина, графини Кирсановой-Двинской, Троцкого, Кутепова и др.

А вот, например, говорящие имена: старый слуга Фирс (отсылка к Чехову: «Вишневый сад»), Сергей Кирсанов (отсылка к Тургеневу: «Отцы и дети»), Софья Беккер («мудрая дочь пекаря»), Дьяконовы (намек на принадлежность к духовному сословию как указание на некое врожденное благочестие).

Начало фильма: противостояние двух гордынь – дворянской (Сергей Кирсанов-Двинский) и недворянской (Дмитрий Дьяконов) – как бы задает тон всей перспективе псевдоклассовой борьбы: кто лучший, кто более достойный и почему, и кто имеет право быть особо отмеченным императором? Далее в динамике развития сюжета к этому спору добавляются новые столкновения человеческих эгоизмов в борьбе за жизнь, за самореализацию, за любовь, за власть, за Россию. Кульминации они достигают в двух линиях: 1) раскаяние и самоубийство у фюзеляжа разбитой «России» (Сергей Кирсанов-Двинский) и 2) самопожертвование (отказ от братоубийства) и избрание иноческого пути (Константин Кирсанов-Двинский). Но самая драматическая и напряженная линия духовных-душевных борений и жизненной борьбы проходит у крестьянина Матвея Осипова. Он, пожалуй, символизирует собой народную стихию: чистую, справедливую и искреннюю в своей нутряной основе, но яростную, пылкую, строптивую и мятущуюся в своих действиях. Или: небесную жалость к несчастным и звериную жестокость к тем, кто делает несчастными. Здесь показательно, как меняется в этой парадигме его отношение к Ленину: от сочувствия в начале знакомства – к ненависти в конце. Физическое уничтожении зла – такова его идея-фикс.

 

Рассмотрим некоторые примеры, касающиеся этих аспектов.

Сразу отметим, что те реальные исторические деятели, которые показаны в фильме, выступая уже как лирические герои согласно законам художественной изобразительности воплощают в себе тот или иной характерный аспект как собственной личности, так и архетипа, к которому принадлежат — и всё это в рамках интерпретации сценариста и режиссера. Поэтому при разговоре о фильме несколько неуместно звучат критические замечания об историческом несоответствии героев, событий и антуража.

Таким образом, что касается, собирательных или вымышленных образов, то они могут восприниматься как носители определенной идеи, культурного кода, быть выражением некоего типажа своего времени.

Кроме того, поскольку, как нам кажется, в фильме во главу угла поставлены именно нравственные вопросы, то и воспринимать его героев желательно именно в контексте духовных, этических и социальных смыслов и их коллизий.

Иными словами, нужно постараться увидеть, как в человеке действует добродетель или порок в связи с его возвышенными или не очень устремлениями, в контексте ситуации в которую он попал по своей доброй воле или в силу стечения обстоятельств.

 

Здесь важно и то, что лирическими героями фильма становятся не только люди. Свои роли играют и Россия, и Санкт-Петербург, и Война, и Революция, и Поэзия, и Безумие, по-разному олицетворяясь как в событиях, так и людях.

Разные психические девиации, душевные аномалии, травмы и болезни сопровождают героев фильма: расстройства, депрессии, галлюцинации, деменция, и самое трагическое – сочетание гордости и глупости. Безумие приводит героев к предательству либо самого себя, либо идей и идеалов, либо друзей, либо общества, либо Отечества (или же этих аспектов в разных сочетаниях). Особняком стоит лишь финальное безумие, ставшего юродивым Матвея Осипова, возможно, ведущее его к искуплению через самопожертвование ради спасения детей от красноармейской расправы при штурме Кронштадта в 1921 г.

Также сильный образ-метафора аэроплана «Россия» как символа «свободы-полета» (эта тема проговаривается при создании иллюзии полета в ангаре аэроплана «Россия» (2 серия) соотносится и с названием киноэпопеи, и с названием стихотворения Софьи Беккер «Окрылённые».

Отметим, что, конечно, этот как бы «единственный» аэроплан – нарочитый символ, и нельзя эту метафору понимать буквально, учитывая, что на 1917 год в Российской империи насчитывалось 1039 аэропланов, а военно-воздушные силы стремительно развивались.

 

Прежде, чем начать говорить, о Поэзии как лейтмотиве (или своего рода символическом «лирическом герое» – это и богемная редакция альманаха «Северная роза», и салон поэтессы Афины, и театр В. Мейерхольда, и литературный клуб Софии Беккер, и Николай Гумилев с Анной Ахматовой как символы-антиподы той эпохи) фильма, отметим некоторые ключевые слова-маркеры из лексикона неоромантического символизма (яркими представителями русского неромантического символизма были поэты Николай Гумилев и Валерий Брюсов), проявившиеся как смысловые знаки символической концепции кинодрамы: окрыленность, поэт, поэзия, полет, свобода, счастье. При этом символика крыльев проявляется двояко: 1) в конкретных предметах: аэроплан «Россия», канарейка в ангаре, грифоны в кабинете британского посла, двуглавый орел, бумажные птички, шмель на лугу; 2) в «окрыленных» позах и жестах людей.

 

Поэзия как лирический герой и сквозная тема кинодрамы

 

Отметим здесь ключевые перипетии эпопеи, связанные с поэзией, крыльями и окрыленностью и свободой.

В 1-ой серии («Крещендо») говорится о том, что Софья желает прочитать свое первое стихотворение императору. Затем мы узнаем, что альманах «Северная роза» отказывает в печати этого стихотворения, а сотрудники редакции высмеивают штампы в стихотворении Софьи Беккер: «окрыленные, упоенные, влюбленные», подчеркивая, что «только страдания обращаются в поэзию».

Во 2-ой серии («Грифоны») Сергей Кирсанов-Двинский, прочитав стихи Софьи, через некоторое время дарит ей их в изданном виде, делая при этом предложение, стоя на крыле аэроплана «Россия» как символе свободного полета жизни вне предрассудков. Отметим, что мать Сергея, отвергнув Софью как беспородную, дает ей совет: «Умейте обращать поражение в победу». Драматические метаморфозы «поражений-побед» (внутренних и внешних) пройдут сквозь весь фильм.

В 3-ей серии («Порознь») происходит значимое знакомство Софьи Беккер с Николаем Гумилевым во время поездки в петроградском трамвае. Отметим, что действие происходит в 1915 г., а стихотворение «Заблудившийся трамвай» Гумилев напишет в 1919 г. — уже после революции. То есть нам показывают ситуацию некоего профетического предчувствия-предвидения Поэта. В ходе общения, после несколько утрированного прочтения своего стихотворения, Софья, недоумевая реакции Гумилева, спрашивает его: «Николай Степанович, а кому читаете Вы?» И Гумилев ей отвечает: «Людям, конечно. И это очень важно. Может быть, даже важнее всего на свете». После некоторой паузы добавляет: «И еще. Знаете, некоторые слова нельзя рифмовать. Стихи имеют свойство сбываться». Через некоторое время поэт-чудотворец говорит дождю прекратиться, и тот затихает.

В 4-ой серии («Глупость и измена») показана богемная деградация Софьи Беккер — предательство Поэзии как служения светлому Аполлону.

В 5-ой серии («Маски») мы видим, как 24 февраля 1917 года глава отряда революционных матросов прерывает запуск аэроплана «Россия», грозя тем, что и царю «пообломает крылья». Затем он приказывает вывести аэроплан из действия, поскольку «сегодня для России — погода нелетная». Затем тема крыльев отражается в ситуации, когда впавший в детство Петр Двинский-Кирсанов дарит своей семье бумажных птичек на счастье. Свою птичку затем Сергей Кирсанов-Двинский подарит Софье, примирившись с ней и испросив прощения.

В 6-ой серии («Слепые») показывается, как по-разному воздействует сила слова в ходе революционных событий февраля — июля 1917 г.

В 7-ой серии («Переворот») в ходе событий Октябрьского переворота Сергей Кирсанов-Двинский переходит на сторону восставших, при чем во многом благодаря беседе с Троцким, заявившим, что Бог «нового мира» — не Любовь, а Социальная Справедливость. Затем, в ходе захвата Зимнего дворца Сергей, будучи в состоянии наваждения, совершает убийство друга, спасшего его от расстрела. После этого убийства юнкер Дьяконов больше не являлся ему в галлюцинациях. Таковой оказалась цена (во имя торжества справедливости) освобождения от демонического наваждения.

В 8-ой серии («Зверинец») скульптор показывает Троцкому проект его скульптуры в виде человека с распростертыми руками, отвечая, на недоуменный вопрос Троцкого, что это, собственно говоря, изображение «человека, окрыленного революцией». Вероятно, по замыслу создателей фильма эта фигура напоминает статую Христа, расположенную на вершине горы Корковаду в Рио-де-Жанейро.

В 9-ой серии («Пламень») мы видим, как в сентябре 1918 года под крыльями аэроплана «Россия» происходит важный разговор двух братьев. Константин Кирсанов говорит Сергею: «Смысл — в верности себе». После чего Сергей дает брату охранную грамоту и говорит ему: «Беги, брат!». Константин пытается угнать самолет, но левый двигатель оказывается поврежденным пулями, и угонщики садятся на соборной площади в Кронштадте. Охранная грамота спасает им жизнь. Аэроплан ставится в ангар для ремонта.

В этой же серии комиссар Софья Беккер, стоя спиной к проводимой красным командиром Сергеем Кирсановым децимации красноармейцев, напряженно читает стихи перед сидящим на веранде Троцким (а когда-то она мечтала прочитать свои стихи перед царем!):

 

Мы у грани последних дерзаний

Грозный факел во мраке зажгли

И из царства великих исканий

Песню вечной борьбы принесли.

 

Ярко плавится факел багряный,

Смело борется с мрачною мглой,

И танцует трепещущий рдяно

Отблеск пламени пляскою злой.

 

Разрушений светильник прекрасный

Мы зажгли средь ночей мировых.

В песнопеньях, горячих и страстных,

Пьем из кубка дерзаний святых.

 

После этого Троцкий ей говорит: «Вы, Софья, — маяк; Вы нам просто необходимы: народ теряется, нужно дать ему направление».

В 10-ой серии («Братья») есть два момента, где перекликаются две ситуации с распростертыми, как крылья, руками. Первая связана с падением Матвея Осипова от припадка при самосуде-допросе, когда он, окончательно разочаровавшись в большевиках, пытается разобраться: кто виноват в том, что случилось со страной. В заброшенном доме он собирает узников — бывшего царского офицера, бывшего владельца завода, священника и идейного большевика… А вторая происходит в кавалерийском сражении красных и белых, когда Константин простирает руки, выпуская из них шашку, и принимает на себя удар Сергея.

В 11-ой серии («Дно») показывается, как уже перед «статусной» Софьей читает стихи молодой поэт из народа. Ситуация как бы зеркально повторяет ее первые шаги в мире искусства.

В этой же серии снова всплывает образ юнкера «Дьяконова», но он персонализирован уже целым крестьянским семейством-родом с такой же фамилией, который взят в заложники по делу о вооруженном сопротивлении. Пораженный этим совпадением фамилий комдив Кирсанов отменяет расстрел и дает крестьянским партизанам недельный срок для сдачи оружия.

Так же мы видим, как ставшая его женой Софья выступает в цирке (тема цирка звучала также, когда Сергей Кирсанов на вопрос Троцкого о составе советской делегации для заключения Брестского мира отозвался: «Шапито…») перед пролетариями с такими стихами, оправдывающими революционные расстрелы:

 

За веком век, за снегом снег. Мы те же,

О грани веков изранены, и пусть,

Страна моя, да будет белоснежен

В грядущий день твой дерзновенный путь!

 

Мы те же, но нам век прошедший узок,

Служений новых край едва почат.

Мы — будущее! Звуки новых музык

Не нотами, а пулеметами строчат!

 

Кроме того, в 11-ой серии тему маскарада и посмертных масок неожиданно соединяет некий фронтовик-писатель Иван Ширяев (возможно, в этом имени кроется аллюзия и к «Окаянным дням» Ивана Бунина, и к «Неугасимой лампаде» Бориса Ширяева), передавший в редакцию Софьи Беккер свой роман «Дни» — дело в том, что именно он под маской «Неизвестного» (Костюм «Неизвестного» был создан по мотивам венецианского карнавального домино-баутты) вышел со сцены к Софье во время репетиции мейерхольдовской постановки «Маскарада» (см. 5-ую серию). И оба раза эта встреча вызвала у Софьи мистический ужас… В раздумьях Софья исправляет титул лист рукописи, ставя своё имя и называя «Дно». Но после известий подруги Афины о том, что Матвей Осипов готовит покушение не Ленина, резко производит переоценку происходящего и отдает рукопись в печать, снова переправив на прежний титул.

В 12-ой серии («Голгофа») Софья встречает вновь Николая Гумилева — в Кронштадте во время митинга матросов на Якорной площади. При разговоре с ней он отмечает, что помнит ее строки: «Проживём свою жизнь безумцами на пылающем сквозняке…» и добавляет: «Плохие стихи я бы не запомнил. Пишите, пожалуйста, о чем-нибудь светлом, раз Ваши слова так сбываются».

Затем мы видим разговор Софьи Беккер и Ксении Дьяконовой. Софья в отчаянии и задумчивости говорит: «Мне иногда становится так страшно. Ты только представь на секунду! Всё, что мы натворили за последние пять лет — это какой-то кошмар, страшный сон, грех, наваждение, и новой светлой жизни уже никогда не будет».

Ксения Дьяконова ей с пафосом отвечает: «Будет. Через десять-пятнадцать лет нашу страну будет не узнать. Ни крови, ни голода, ни разрухи… Будет сияющий мир, как весеннее утро. Я вижу, как наши дети счастливы, свободны, какие крылья у них за спиной. И это дает мне силы жить и работать, верить и надеяться, иначе я не понимаю, зачем всё это…»

После этого диалога Софья читает Ксении свои первые стихи «Окрылённые» (известно, что его автор — современный поэт Антон Владимирович Духовской ):

 

Угловатыми, но крылатыми

На неведомую беду,

Проживём свою жизнь галчатами

На нездешнем пустом пруду.

 

И, исколотые трезубцами

Голых веток в березняке,

Проживём свою жизнь безумцами

На пылающем сквозняке.

 

Избалованы ль будем ласками

Или крохами горький хлеб?

Не дано разгадать под масками

Птичий росчерк в письме судéб.

 

Не любимыми, но влюблёнными,

Постигая и дно и дни,

Мы бескрылые окрылённые

У слепого окна одни.

 

К холодам мы собьёмся стаями

Для побега, а не в полёт.

С чем остались мы и кем стали мы?

След от крыльев впечатан в лёд.

 

Последние слова «След от крыльев впечатан в лёд» сбываются — Софья Беккер погибает среди обломков льдин Финского залива, уходя под воду с распростертыми, как крылья, руками.

Матвей Осипов также погибает, отпугивая, как сердитая птица, шеренгу красноармейцев, ведомых Сергеем Кирсановым. Матвей получает ранение и, убегая-уводя от Ксении, укрывающейся с детьми на крыше дома, приводит комдива Кирсанова в ангар, где стоит аэроплан «Россия». Как бы испрашивая прощения, Матвей, падает в объятия Сергея и умирает, а Сергей тщетно пытается его «воскресить», со слезами крича «Вставай!», а затем от своего бессилия и раскаяния совершает самоубийство. Под крыльями «России».

Отметим, что с этими сценами чередуется молитва инока Пахомия и речь генерала Александра Павловича Кутепова, произнесенная во время стояния русской армии в Галлиполи: «Не знаю, сколько пройдет времени, пока затянутся незаживающие раны Гражданской войны — десять, двадцать, а, может быть, сто лет, — но, сколько бы ни прошло, я свято верю, что Россия воскреснет, гордо расправит крылья и взлетит. Я верю, что мы снова будем самым счастливым и свободным народом, живущим в своей самой красивой и единственной России».

Из всех главных героев в живых остается только Константин Кирсанов-Двинский (инок Пахомий, который из обломка корабельной мачты сооружает перекладину для Распятия в походной часовне в Галлиполи и молится перед этими крыльями Креста Царя-Христа) и медсестра Ксения Дьяконова, которую нам показывают на фоне Кронштадтского морского собора, обнимающей детей на крыше — создается образ птицы, защищающей своих птенцов.

Круг замкнулся: упав с крыши, убился юнкер Дьконов, взойдя на крышу, спасается его сестра.

После просмотра киноэпопеи возникает вопрос: а насколько была оправданной смена рабочего названия сериала — с «Окрылённые» на «Крылья империи»?

Давайте рассмотрим, что стоит за каждым их этих вариантов.

Если «Окрылённые» — это люди, живущие своей мечтой, то в повествовании о личностях теряется эпохальный и эпический момент.

Если «Крылья империи», то есть некая динамика и иерархия образной парадигмы. Это либо отсылка к аэроплану «Россия», как сквозной метафоре; либо отсылка к прямой имперской символике — двуглавому орлу. Либо — это конкретные люди, будучи «крыльями» страны, как бы увлекают в полет (к Небу ли, в бездну ли) всё «тело» империи, пытаясь, оторвавшись от приземленности, возвыситься сами или возвысить ту идею, которую они вкладывают в понимание величия Отечества. Кто эти люди-метафоры? Семья последнего государя (царский орел)? Поэты-мечтатели разных мастей (окрыленные)? Инженеры-авиаторы мечты (люди-птицы)? Демоны революции и / или благодетели человечества (люди-грифоны)?

Возможно, создатели этой киноэпопеи посредством синтеза разных искусств попытались на языке неоромантического символизма выразить веру в преображающую силу поэтического слова, сакрального искусства достижения идеала красоты чистой, возвышенной и окрыленной души; красоты жертвенного духа Любви, спасающей мир…