Чернова

Жерминаль, Клод Берри, 1993

 

совсем коротенько, пара фраз в рамках невиданного кино.

 

Честно, «кровавые зарева» и сравнения с «хищными зверями, упорно переваривающими человеческую плоть» меня в «большой литературе» немного вымораживают. Может, я читаю в них пафос, цена которому позеленевшая копейка. Может, я вижу тень идеологии, с песнями и плясками ансамбля имени товарища Александрова канувшей в прошлое. Или все дело только во мне, а причины по-фрейдовски нужно искать в глубинах детства и недрах загадочного оно.

 

Тем не менее, в 1884 году Эмиль Золя (писатель текстов по бумаге, Ворда тогда не было) поехал в советский колхоз [зачеркнуто] в бедный французский район и «кровавыми заревами» с «хищными зверями» понаописывал всё, что там увидел: капитализм, нищету и русский [зачеркнуто] французский бунт, бессмысленный и беспощадный.

 

Вы скажете, что после Мстителей и фоточек милых котиков all this mess не слишком-то интересна. И я с вами соглашусь. Уголь, буржуа, уголь, рабочие, уголь, голодуха у одних, уголь, устрицы у других, уголь, стачка, подпольный анархист, уголь, интернационал, расстрел (почти) мирной (ну, топоры у них были, подумаешь) демонстрации протеста, взрыв и закономерный epic fail всей этой карманной революции. Ах да, я забыла упомянуть про уголь. Ведь главные герои, жители поселка Двести Сорок и приблудившаяся к ним тонкая страдающая личность Этьен Лантье, - шахтеры.

 

Шутки – шутками, но роман (почти) документальный и (все-таки) идеологический. И если редкая чайка долетит хотя бы до десятой степени метафоричности русской литературы, а всем этим степеням несть числа, то у французов обычно сказано именно то, что сказано. Пролетарской революции у них, кстати, никогда не было. Была буржуазная. Это важный нюанс.

 

Где-то спустя сто лет Клод Берри снял крайне близкую к тексту экранизацию об этих шахтерах (нахраписто играющий свою роль Депардье, впечатляющая Миу-Миу) и этой тонкой страдающей личности (Сешан Рено). Снял, кстати, одновременно по законам чеховского театра (если в первом акте на стене висит метан, то в последнем он рванет так, что никому мало не покажется) и эпических полотен (шахтеры ходят в кадре толпами, сцена расстрела достойна Сенатской площади, затопление шахты – блокбастера про вселенскую катастрофу).

 

Но шутки – шутками. Это живопись. Это если бы Рембрандт начал рисовать пейзажи. И шахтеров. Удивительное ощущение воздуха (или его отсутствия) в каждом кадре. У фильма большой (по некоторым меркам) хронометраж в два с половиной часа, но от экрана практически невозможно отвести глаз. Пусть в некоторых сценах актеры переигрывают (камень за изгородь всех кризисных точек наивысшего напряжения, где должно перехватывать дыхание, а выходит лишь скептическая улыбка), но если бог действительно смотрит на мир, то, видимо, в объектив камеры Ива Анжело.