Чернова

18 ноя 2019

жерико остригает волосы, утром перебирает в пальцах, как нити, жемчужный июньский свет,

запуская вертеться волчок памяти и событий, в море уходят флейт, бриг, фрегат и корвет.

на балконах парижа цветут лилейники и лиловые люпины, желтыми светляками лучатся уличные фонари,

когда вечером в пустой студии от каштанового дождя внезапно темнеет, фрегат налетает на риф.

жерико покупает огромный холст еще в феврале, ходит по моргам, рисует эскизы трупов зимой.

их будет сто сорок семь на плоту, сто сорок семь мертвецов, и только пятнадцать вернутся домой.

крошечный кораблик на морщинистой ладони, соленой и древней, неутолимая жажда, алая, как гранат

жерико часами просиживает в парижской таверне, слушает, рисует, доливает троим очевидцам вина,

чтобы остричь свои волосы, запереться в студии, принести себя в жертву тому, что еще никто никогда не создавал.

это в общем и есть сущность искусства, это истина, которая всегда и повсюду останется неосудимо права.

делакруа потом клянется, что бежит по июльским улицам, как сумасшедший, почти не чувствуя ног.

тут не больше, чем красивая легенда, моя девочка. Тут ведь не больше, чем потемневшее музейное полотно,

и с него напоминание о том, какие мы есть на самом деле, словно солнце, печет затылок,

так, что больно в себя смотреть.

краски – зеленое стекло бутылок,

белизна обнаженного тела,

ужас,

надежда,

смерть.