Пиля Пу

Лёха несколько раз замахнулся мячом, чтобы обмануть соперников, и выбросить его из аута, аккурат, поближе к Ваське Оленю, шустро скользнувшему в сторону ворот. Васёк принял мячик, втянув и без того дохлый живот, стопорнул его ногой, чуть прошёлся назад, финт влево, уходя от наседающих на него Сани и Ленки. Хохоча он руками толканул в мокрый сугроб друганца Саню, который от смеха сразу не смог подняться на ноги, не без удовольствия торсом оттёр от мяча Ленку, и резко провёл мяч вперёд, закрутил передачу Оленю, а тот, не останавливая, вышел «один на один» с вратарём, финт вправо, и сходу запичужил «банку» прямиком в очко толстому Виталику, тот только и успел прыгнуть от штанги, заваленной портфелями на позицию, да раздвинуть ноги.

 

- Толстый, придёшь домой, попроси мамку, чтобы очко зашила!

Пацаны хохотали, ток обнялись на расслабоне, даж "гооол" не орали. Васька с вертлявым Лёхой легчайшей труссой перемещались в сторону своих ворот.

 

- Оглохли? Звонок для кого звенел, - громыхнула оконная рама на третьем этаже школы, над подоконником навис бюст учительницы русской словесности, в стиле классицизма. Распаренные школяры, прикрыв ладошками глаза посмотрели на лучезарный бюст в окне третьего этажа, похватали свои портфелЯ, да модные тогда дипломаты, кинули через плечо форменные кительки. Васька запихнул в сумку с книгами мячик, и компания сделала вид, что не сильно торопится в класс на урок «русского», но всё же выдвинулась к дверям школы.

 

Ну как можно опять усидеть целый урок, ёрзать на стуле, до блеска шлифуя штанины, лежать на парте, перелистывая ненавистный учебник с правилами и упражнениями, следить, где там, в каком месте читают, или писать о том, что долбаный «левый берег реки круче правого», и на сколько он выдающийся, в этой своей крутизне. Потом, разбирать все эти пресные до несварения словечки по всяким там частям и членам, подчёркивать чёрточками, ставить скобочки, пилочки, галочки, - какая тягомутина! Лёшка обхватил двумя руками свою взъерошенную пропотевшую шевелюру, лбом он упирался как раз в нужное упражнение.

 

А солнышко за окном так и шпарит по снегу, отшлифованному до чёрных льдинок кедиками футболистов, пичуги орут, а может, это голос учительницы так звенит в голове, со всеми её суффиксами и причастиями. Поёт, птица мозгоклюй, радость у неё такая, - слова, да предложения по частям расклёвывать, до самых мелких буковок. Вышагивает вдоль рядов, точно цапля, в больших очках, и любуется, как трудно Лёхе, весь этот словесный сброд на чистых страничках вырисовывать.

 

А солнышко рыжее, ажно сквозь штору шпарит, пылинки радужные так и танцуют, и волосы у Ленки, тоже радужные, переливаются на солнышке, а запахи, - да бог ты мой, даже в класс они проникают, все такие волнующие, а может… Да, всё может быть, только б, не умереть за этой чернильной партой.

 

Следующий урок – «литера», там хоть, ещё как-то сносно, можно портреты писателей в тетрадочку зарисовывать, пока Белинский с Чернышевским кого-то там будят, и думают, что с ними потом делать. Белый, да Чёрный, если б они знали, в какую погоду пацанам придётся их читать, ни строки б ни написали, сидели бы у себя на Капри, да пиво глушили тёмное. Правда, пиво Лешка пробовал лишь два раза, да и рисовать не очень умел, оттого портреты получались изыскано косоваты. Тетрадь его с портретами классиков «пошла в народ» по рядам, что вызывало взрывы гомерического хохота, и очередной «банан» залетал в Лёхин бедный-бедный дневник, с отметинами весенних «талых вод».

 

С остальными предметами у Лёхи было всё «чики-пуки», - взаимная любовь, дружба, «жвачка», даже не смотря на футбольные матчи до «пока мячика видно» в любое время года. А вот, с «русским», как-то, не сложилось.

 

Но, так уж жизнь устроена, что самое трудное всегда становится первостепенным. На это Лёха улыбается, так что ямочки на щеках проступают, и даже не пытается выстроить в голове все шкодные мысли о том, «что было потом».