Ринн Мариана Елена

Я слушал внутренние вибрации. Не так, как люди их обычно слышат, не в созвучии со звуками обыденности. Я слушал их чистый, неземной звук. Для того чтобы услышать звук своего существования, нужно сделать несколько вещей:

1. Набрать ванну

2. Выключить свет во всем доме

3. Выключить все звуки (и даже отключить холодильник, если он гудит)

4. Погрузиться в воду с головой и слушать.

Так я и поступил, утопив себя в своих первородных звуках. Почему-то они были басом, хотя я всегда думал (да и все, кто знал меня, сказали бы так же), что мои внутренние звуки похожи на скрипку. Так я просидел около минуты, потом в легких кончился воздух.

Живя обычной жизнью, люди не обращают внимания на свои вибрации, и они затихают, как таки часов. Но стоит прислушаться – и вот они – тик-так-тик-так. Есть, правда, одно различие между часами и звуком собственного существования: часы иногда раздражают своей монотонностью и точностью, они как школа или прагматик, слегка нудные, но вреда от них нет никакого; в то время как вибрации – пугающие, первобытные, как животные импульсы – могут навсегда поменять что-то внутри тебя. Поменять, помять, прогнать, прогрызть. Да все, что угодно могут. Если долго в них вслушиваться или же слишком старательно, можно забыть про нехватку кислорода, про завтрашние заботы, про необходимость будущего времени. Но я слушать не сильно долго и совсем не внимательно. Не то, чтобы у меня не хватало энтузиазма для полноценного погружения или терпения, просто рядом со мной всегда был знойный параноик Крис, сбежать от которого я не мог.

Крис вовремя вытащил меня из воды. Ну, или почти вовремя, ведь когда я посмотрел на него (а Криса и уж тем более Иву я мог видеть даже в полном мраке), и без того прозрачный призрак стал распадаться на черные тучки.

Он не мог говорить, ибо большая часть его лица так же стала зловещим облаком, поэтому он просто смотрел с осуждением и легким испугом. Этот длинный и тощий скептик с извечной паранойей был со мной так давно, что я мог с легкостью понять его мысли, даже не посмотрев на него. Это пугало. И немного радовало.

Затем я перевел взгляд на Иву. Мой светлый призрак. Маленький, слегка светящийся, одетый во что-то, смутно напоминающее неправильно запахнутое кимоно, с десятками амулетов на шее, с длинными белесыми волосами. Увидев такого человека, никто и не подумал бы, что перед ним мужчина. Мускулинности в нем не было, но и женственность казалась поломанной.

Ива не стал распадаться на облака. Наверное, это потому, что он не касался моих животных импульсов.

- Тебе нужно остановиться, Мари, - сказал он, - эта тьма не пойдет тебе на пользу.

Я ничего не ответил. Но все-таки вышел из воды.

Ванная комната в темноте сужалась до размеров маленького ужаса клаустрофоба, все оттенки черного хаотично прыгали по всему пространству, отражались в зеркале, попадали в водоворот и тонули в черной дыре внутри моей ванны. Это место нагоняло тоску, страх и что-то похожее на злого брата-близнеца меланхолии.

А Крис тем временем начал понемногу возвращаться в свое прежнее состояние.

Теперь можно было разглядеть его неаккуратные седые пряди волос, серую кофту, которая была на два размера больше его самого, острые кончики глаз и вечно недовольное выражение лица. Никакого цвета, сплошная печаль и брезгливость.

- Не смей возвращаться в эту мутную воду, иначе она тебя заберет, - сказал он. Не верить Крису было нельзя. Крис всегда говорил серьезно, правдиво и грубо.

Я ушел в спальню, думая о вибрациях. Почему они такие? Только меня пугают мои вибрации, или же все люди боятся их? Наверное, все же не я один. Ведь тогда понятно и естественно, почему обыденность стала так популярна.

Немного позже я понял, что единственные, кто не боится своих вибраций – это буддисты. Они, наоборот, посвящают всю свою жизнь разгадыванию своих животных импульсов. Мои вибрации были слишком пугающими, чтобы в них копаться. Я позавидовал буддистам. Разобравшись в себе, наверное, и жить приятнее.

Но я все еще убегал от всего, что на деле мне было нужно: от женственности в своем неправильном теле, от публики, от любви, от реальности, от милых и светлых вещей. И от собственных звуков, от осознания собственного существования.

Устав от тяжести этих мыслей, я лег спать. Нельзя было сильно уставать перед сном. Он для меня – еще один самозапрет. Два часа мучений и агонии, дрожи в теле, безумного страха – вот что мне нужно пережить, чтобы уснуть. И каждую ночь я смело рвусь в этот бой. Потому что так положено. Потому что мои внутренние вибрации требуют этого.

- Спокойной ночи, - говорю я.

- Спокойной ночи, - одновременно отвечают мне мои призраки.