Ларионов Михаил


Наталья Ванханен. К Дню рождения

 
11 ноя в 23:11
12 ноября исполняется 73 года со Дня рождения замечательного человека, поэта и переводчика, Натальи Ванханен.
 
Наталья Юрьевна Ванханен — российский поэт, переводчик с испанского.
Родилась в 1951 году семье библиотечных работников.
Окончила 17-ую английскую спецшколу и филологический факультет МГУ по специальности филолог-испанист (1975). Работала редактором издательства «Художественная литература» (1975—80). Печатается с 1973 г.
Переводит испанскую и латиноамериканскую поэзию (Г.А.Беккер, Антонио Мачадо, Гарсиа Лорка, Луис Сернуда, Хорхе Гильен, Габриэла Мистраль и др.).
Автор книг стихов.
Член Союза писателей Москвы и Союза литераторов РФ.
Ее переводы и статьи опубликованы в журналах «Иностранная литература», «Дружба народов», «Латинская Америка», «Преображение», «29», «Берегиня», в газете «НГ», в десятках поэтических антологий, альманахах, сборниках и отдельных книгах.
 
Библиография
Книги стихов:
 
«Дневной месяц» (1991)
«Далёкие ласточки» (1995)
«Зима империи» (1998)
«Ангел дураков» (2012)
 
Очерки:
На большой глубине
 
Титулы, награды и премии:
Лауреат всероссийского конкурса поэзии Союза литераторов РФ (2000)
Лауреат переводческой премии ИНОЛИТЛ (2001)
Кавалер ордена Габриэлы Мистраль (Чили, 2001)
Государственный стипендиат России по категории «Выдающиеся деятели культуры и искусства» (2005)
----------
из интернета
 
Несколько стихов Натальи Юрьевны, которые знаю и люблю много лет:
 
 
ЖИЗНЬ
Даже если бесперспективна и неуместна.
Безучастна, как плохая кардиограмма.
Безнадежна, как вид в окне из зубного кресла.
Иллюзорна, как "Бородинская панорама".
 
Отдаёт изжогой, кислым одеколоном,
кипячёной жижей гаденького романса,
всё равно, и не прикидываясь влюблённым,
не ломая ваньку, хрипато шепнёшь: "Останься!"
 
А она плечами дёрнет: мол, надоело! -
каждый лапать лезет и каждый не в меру пылок...
И мелькнёт в толпе - а сердце похолодело -
в золотых кудряшках глупый её затылок.
 
***
Последним лёгким даром дразнит
земля, привычная к труду:
осенних птиц разнообразье
цветёт в разграбленном саду.
 
То деревянные ботинки
сапожник-дятел мастерит,
то, как болванчик на резинке,
синица в воздухе дрожит.
 
Всё стало явственней и шире,
само от сердца отлегло,
и можно след оставить в мире,
всего лишь дунув на стекло.
 
***
Всё проходит: акации, розы, борьба с алкоголем,
на губах золотые пластинки, портреты Фаюма.
Как других ни жалеем и как мы себе ни мирволим,
всё проходит, и, можно сказать, без особого шума.
 
Ну хотя бы не с большим, чем тот, что устроили белки,
в золотистом саду копошась на древесном обрубке.
А по кровле шажки их отчётливо звонки и мелки,
словно Гауф на туфли им всё-таки выдал скорлупки.
 
Снова птицы слетаются в сад, и пускай, бога ради.
Видно, этой зимой холода водворятся крутые.
И проходят на Рим и Берлин бесконечные рати,
и проходят, проходят несметные орды Батыя.
 
Всё проходит, и что-то уносит, и что-то увозит.
Поравняется с нами и тотчас - поодаль, на убыль,
как отмытый до блеска зелёный сквозной паровозик
с молодым машинистом, вихрастым таким, белозубым.
 
Всё проходит. Неправда, что жёлтые клёны не меркнут.
Тоже меркнут. И утренний вздох к рассвету побелен.
Как олени, на свежей лужайке пасутся мольберты,
окуная рога в не по возрасту яркую зелень.
 
Их вспугнёт с неотчётливым очерком зимнее солнце,
и они убегут, высоко поднимая копытца.
Всё проходит. И вечностью мы понапрасну клянёмся.
Не затем ли клянёмся, что вечно стремимся забыться?
 
Всё проходит - и это не страшно - само, без усилья.
Крик младенца, и птица, и важный кивок старожила.
И проходят над нами любви распростёртые крылья,
колоссальные крылья, пока она их не сложила.
 
 
ВОЗРАСТ
На спинку вешает пиджак
и, мешкая в углу,
твердит: "Искусство - это как
железом по стеклу."
 
И, поглядев через плечо,
где столик и кровать,
он видит окна за плющом
и под сиренью - мать.
 
Он видит маленьким себя,
семьи большой состав,
и к розе в брызгах хрусталя
он тянется, привстав.
 
А чтоб до чуда в хрустале
скорей добраться мог,
он скатерть дёргает к земле
и комкает в комок.
 
И на него ползёт она
лавиной снеговой.
Он слышит чьи-то имена
и крутит головой...
 
А после - ничего нигде,
и, будто бы сквозь мглу,
лишь роза плавает в воде
да киснет на полу.
 
Он видит длинный ряд могил
и горы чепухи.
И говорит: "Я разлюбил
красивые стихи".
 
 
РУБЕЖ
Вечер. И закатный берег тих.
Люди, кошки. Звери,
человечки.
Никогда не знаешь, кто из них
Первым уплывет по страшной речке.
 
Впрочем, что в ней страшного, скажи?
То же всё, что знала ты когда-то:
Близкой теплой ночи рубежи,
И купальщик в золоте заката.
 
 
***
Пока вода дрожит,
звезда не ходит в гости.
Я научилась жить
без зависти и злости.
 
Не струны и не медь,
а всё же так и эдак
я научилась петь.
Возможно, напоследок.
 
Я научилась быть.
Возможно, поневоле.
Грубеть, но не грубить,
ржавея на приколе.
 
Я научилась ждать
и платье брать по росту.
Не стану утверждать,
что это было просто.