Ларионов Михаил

Сегодня - День рождения Александра Голембы.

Алекса́ндр Голе́мба (наст. имя и фам. Алекса́ндр Соломо́нович Рапопо́рт; 6 ноября 1922, Харьков — 2 июля 1979, Москва) — русский советский поэт, переводчик.

Окончил Первый московский медицинский институт (1946). Ещё студентом вступил в литературное объединение при газете «Комсомольская правда» под руководством В. А. Луговского, в дальнейшем совместно с ним выполнил переводы трагедии «Магомет» Вольтера, поэм «Мир-дьявол» Х. де Эспронседы, «Май» К. Г. Махи, «Сталь, рождённая в степи» Т. Жарокова, «Твоя река» Х. Ергалиева, романа в стихах «Сердце Алтая» Д. Абилева. Псевдоним «Големба» (польск. golęba — голубка) взял по фамилии одного из родственников.

 

С 1948 до конца жизни активно публиковался как поэт-переводчик — с немецкого (И. В. Гёте, Г. Гейне, Э. Мёрике, Т. Фонтане, Й. Р. Бехер, Б. Брехт), польского (К. И. Галчинский), английского (Т. Мур, П. Б. Шелли), французского (В. Гюго, Э. Верхарн, П. Элюар, Л. Арагон), испанского (Р. Дарио), румынского (Д. Кошбук, Т. Аргези, М. Бенюк), венгерского (А. Йожеф), литовского (Ю. Балтрушайтис, К. Борута, Ф. Кирша), идиша (П. Маркиш, С. Галкин) и др. языков. Из прозаических переводов Голембы наиболее известны романы «Рукопись, найденная в Сарагосе» Я. Потоцкого (1968) и «Житейские воззрения кота Мурра» Э. Т. А. Гофмана (1972), из переводов драматургии — комедии «В тихом омуте» П. Кальдерона (1963) и «Чёрт» Ф. Мольнара (1967, совместно с Е. Бочарниковой). Для серии «Жизнь замечательных людей» написал книгу об А. Грамши (1968), перевёл роман С. Цвейга «Бальзак» (1962) и монографию М. Яструна об А. Мицкевиче (1963).

 

Как оригинальный поэт Големба почти не печатался. Представительное избранное из его обширного поэтического наследия увидело свет лишь в 2007 году.

 

из интернета

__________________

 

Лично для меня вершиной его перевода является МЕСЯЦ Галчинского:

 

МЕСЯЦ

 

Механизмом потаённым движим,

я вплываю в сон дворцов и хижин.

 

Движусь неприкаянным снобродом

по отвесным плитам и по сводам.

 

Свет мой чешуей монет блестящих

густо осыпает лица спящих.

 

Пущены пружиною зловещей,

оживают мЕртвенные вещи.

 

Получают новые значенья

образы, названья, измеренья.

 

И в часы, когда мой свет обилен,

утихает вихрь, смолкает филин.

 

Удлиняются мосты и реки,

парапЕты, и смычки, и деки.

 

Мир окутан лунным беспорядком,

диким виноградом город заткан.

 

На балконах и промеж балясин

луч, как ребус, сбивчив и неясен.

 

Меркнет луч, туманом поглощённый,

гаснет ребус, ночи возвращённый,

 

возвращённый сумеречным тучам,

зодчим позабытым и могучим.

 

И опять из каменной Вселенной

светом вырван контур переменный.

 

Полночь прихотливее художниц,

а лучи острей портняжных ножниц.

 

Камень стонет, жалуется, плачет,

свет его грозит переиначить,

 

превратить в светильники и лица,

а потом в иную форму влиться —

 

в яблоки, в бинокли, в балюстрады,

в темный ветер мокрой автострады.

 

Со стены на стену — ночью синей

свет несет изломы смутных линий,

 

площадь перейти вам запрещает,

лестницы и окна похищает.

 

У коней вдруг исчезают дуги,

бубенцы кричат-гремят в испуге.

 

Как твои звучанья вдохновенны,

полночь, филармония Селены!

 

Входит свет мой, зелен и всесилен,

в закоулки мозговых извилин,

 

в хрупкое стекло ночной печали,

в реки все, что отблеск мой качали,

 

в очи птиц, собак и женщин пьяных,

в серебро стариннейших чеканок,

 

в фонарей полночных изумруды,

в хрустали сверкающей посуды!

 

И всему, на чем мой луч хлопочет,

сдержанно желаю доброй ночи!

 

Кто же я? Зачем во мгле качаюсь?

Почему по-польски я прощаюсь?

 

Всем вещам я поклонюсь бесстрастно:

— Доброй ночи! Скоро я угасну.

 

Меркнет свет, как музыка над бездной:

— Доброй ночи! Скоро я исчезну.

 

Но сперва обрушусь в зал концертный,

чтоб не сгинуть в памяти бессмертной!

 

Прямо с неба рухну лунным ритмом,

скрипачом застыну над пюпитром.

 

И, четыре вальса под сурдину

разбросав, я в темный купол хлыну

 

временем расцвета и ухода, —

чтобы слушатели присмирели,

 

чтоб звучали дьявольские трели

пляской четырех сезонов года!

 

Снег и зной, пушок плодов румяных,

имена созвездий безымянных,

 

заросли и мертвые пустыни

исполинским колесом вращаю

 

и неровно спицы освещаю

бликами лимонно-золотыми!

 

Вот каков я, месяц яснолобый,

не блистаю новизной особой, —

 

но в окне мерцаю над тобою

среброглавой легкой сединою!

 

Там над крестовиною вишу я,

светом раздвигая тьму большую —

 

светом, сродным полуночным высям,

перечеркиваю строки писем;

 

лучик мой на прядях серебрится,

а тебе сентябрьский дождик снится,

 

и глаза твои — озёра света,

две любви, два счастья, два рассвета!

 

Я — хранитель ласковых сокровищ,

ты лучам объятия раскроешь.

 

Нотной вязью, лунной канителью

вышью полог над твоей постелью;

 

там намечу Млечные пути я,

и пичуг, и башни крепостные!

 

Лик твой стал серебряною маской,

сон твой стал немыслимою сказкой;

 

а когда умру, не слезной грустью —

месяцем к твоим глазам вернусь я,

 

загляну тебе я прямо в очи:

— Это я. Твой месяц. Сердце ночи.