Я твой
Двадцать третьего октября две тысячи двадцать четвёртого года, ровно в двадцать часов и одну минуту по Московскому времени, Карыч плавно спикировал на сук явора, простирающий себя в дружелюбно распахнутое окно яворовского жилища.
– Кар – задорно и дерзко бросил Карыч призыв хозяину вглядеться в сумерки.
– Карр – второй бросок был громче и протяжнее.
К этому времени Яворовский успел опустошить две трети бутылки виски под горячий ароматный хинкал и благодушествовал...
Окно, в которое призывным, круглым и слегка мутным глазом поглядывал Карыч, находилось на втором этаже. Зала же, где потчевал себя Яворовский – на первом. Лёгким и непринуждённым уставно-приставным шагом Юрий взбежал по крутой лестнице.
Полотно, представшее перед ним, изумило его и скрутило тело судорогой. Казалось, что он не вынесет этого зрелища, но и оторваться было немыслимо.
Он увидел большого чёрного птица, к широкой воронёной груди коего была приторочена медаль «За спасение белокорой сосны», ещё он услышал странные звуки, составившиеся во фразу «Я́ твой Немножка, я». Но самое главное, – он увидел то, что абсолютно перевернуло его сознание, что заставило его испытать тотальный и всеобъемлющий катарсис. Он узрел в глазах птица самоЮ бездну.
Бездна смотрела на него голодно и требовательно, и взор тот сводил на нет все революции мира, все войны, все пакты и соглашения. Этот взгляд в мгновение ока выбелил его от самого киля до вертлужной впадины, и дальше – до остистых отростков.
Абсолютно белый, поседевший Яворовский разразился рыданиями, и в тот миг великий клёкот заполонил всё пространство и всю материю.
– Աշխարաբեկ, – только и смог он промолвить, пускаясь в великий безудержный пляс.
