Ахмедова Светлана

Бог весть зачем память сохраняет факты совершенно ненужные, а иногда и отношения ко мне не имеющие. Типа картинок формата gif, которые зачем-то скачиваешь, когда скроллишь ленту, а потом и не вспомнить, зачем это было надо, кому собиралась слать. А выкинуть невозможно.

 

...вот, к примеру, я приехала проведать подругу — она в колхозе, а я-то уже своё отпахала летом в стройотряде. Машка дежурит на кухне, многозначительно закатывает глаза и брезгливо морщит кукольный носик всякий раз, когда в поле зрения появляется Таланин, новая её любовь и судьба, выбранная, как всегда, крайне неудачно. Отличник с радиофизики, круглоглазый, гладкий, обтекаемый — какой-то сытый карась, и такой же, как карась, разговорчивый. Подходит, некоторое время смотрит, как Машка терзает тесаком громадный кочан, изрекает: «Не умеешь ты, Мария, капусту шинковать» — и уплывает прочь. «Экзамен на жену не сдан, ля», — выпевает Машка, и мы над этим ржём ещё месяца три, а когда я ей лет через двадцать про это говорю, она не может вспомнить не то что этот эпизод, но и сам предмет страсти. «Да ладно тебе, чё ты выдумываешь-то, Таланин какой-то, как его звали хоть? Игорь?». И в отместку рассказывает какую-то небывальщину про меня — причём явно брешет, не было такого и быть не могло.

 

Может, как раз для этого и нужны друзья — сохранять друг для друга то, что уничтожает полураспад памяти. Но куда это может пригодиться? Кто станет слушать эти истории, попытки описания движущихся картинок, личную колоду моих карт: тут вот дальние дороги, тут — казённые дома, пиковые интересы, бравые валеты, коварные дамы, мудаковатые короли. Не то что детям рассказать (пусть и с купюрами), я и сама это вспоминать не люблю — или скушно, или стыдно, а если хорошее — то грустно до тоски, что ещё хуже.

 

Куда-куда, а вот друзья пусть и слушают. Взамен рассказывая своё. Не только про баснословные победы и эпические провалы, а о том, что было на обед сегодня и что будет завтра, каков идиот начальник, чем болеет кошка и как же невыносимо всё бесит и надоело в конце-то концов — хотя вот весна и, смотри-ка, цветочки и птички бушуют, инжир спеет для новой посылки, опять же ванну чугунную катят на тачке по Рубенштейна.

 

Это легче лёгкого на самом деле — настроиться на другого, и само собой угадывается, когда тебе можно поныть, а когда заткнуться, кивать и слушать. Если этот другой тебе нужен, уточним. И тогда светишься отражённым светом или сам зажигаешь огонёк. Бывает, что тыщи километров между, не виделись никогда, — только фоты и россыпь закорючек на мониторе — а горит и греет. А бывает, что тот, кто рядом, несмотря на, как мне кажется, вполне приличный вид, говорит «ну что-то ты совсем сегодня куда зря, как ты себя чувствуешь?» — и от этого тоже тепло. Жизнь живётся, короче. И интересна она по большому счёту только людьми, и хороша ими же.

 

…барышня из соседней коммуналки останавливается напротив лестничного окна, фиксируется в контрсвете, чтобы взять почту из ящика, и поднимается навстречу, —лаковый каблук скрывают клеши с бахромой по низу, синие тени, оранжевая помада, ржаные волосы до попы. Зинка, артистка из «Воронежских девчат». Подумаешь, вырасту — тоже буду такая. Крутить битлов, поставив магнитофон на подоконник, выступать в Москве и Болгарии, гонять с женихом на его мотоцикле. «Здрасссь, тёть Зин». Тётьзине меж тем как нам с Машкой на предыдущей открытке — девятнадцать.

 

Мучительные картинки, которых, оказывается, сохранилось много и каждая обрастает подробностями — на целый фильм про другую, позапрошлую жизнь, которой, может, и не было, мало ли что мне теперь кажется. Хотя Маня-то непременно спустит с небес на землю раз в году с утра: «Ну что, поздравляю тебя, старуха!». Самым гадким своим, специальным голосом. И я такая: «На себя посмотри!» — потому что родились мы в один день.

 

...а интересно, когда я выросла, купили ли мне велосипед, джинсы и пианино? Как вообще там всё сложилось, на той вечно летней картинке в движимых ветром зелёных и жёлтых пятнах — молодая листва и солнце. И смерти нет.