Dr.Aeditumus

02.02.2023

Катенька, здравствуй!

Рад твоему письму, хотя и опечален его содержанием, в смысле конфликтом с Александром. Рад, потому что была двухнедельная пауза, и я беспокоился о том, как ты приняла предыдущее послание. Всегда мне кажется, что сбиваюсь в назидание, и корреспондент может принять мои элоквенции за навязчивое поучение, но честное слово, это всегда почти спонтанные рассуждения, форму изложения которых я практически не контролирую, мысль сама находит слова и интонации. Темы и вопросы твоих писем – это как крупицы соли, брошенные в пересыщенный ментальный раствор моего разума. Попадая в него и вызывая эмоциональный резонанс, они становятся центрами кристаллизации и обрастают размышлениями при самом незначительном моём участии, которое сводится в основном к подбору нужных слов и правильному формулированию готовых суждений, прилетающих, как правило, в невербальном виде, ну, и к контролю синтаксиса и грамматики, насколько это в моих силах. Мои кристаллы имеют чаще всего дендритную (сиречь древовидную) структуру, поскольку я регулярно уклоняюсь течением ума по различным ассоциативным ветвям. Достаточно вместо «поскольку» употребить устаревшее «понеже», и это слово может стать точкой роста новой «сюжетной линии». Главное, не забыть вернуться к оставленной нити повествования. Если в мою «топку» подбрасывать тематическое топливо (особенно при живом общении), то я могу балаболить бесконечно, а если при этом «на каменку» ещё и коньяком плеснуть, то я и вовсе пущусь в пляс с присядкой и стану, размахивая руками, нарезать круги вокруг люстры, пока не замечу, что слушатели заснули, и это отнюдь не метафора, мои родные и близкие не дадут соврать. Ну, ладно… Для преамбулы, пожалуй, достаточно, переходим к основной теме.

 

Начну со старцев и мiрской дружбы. Представь себе сферического коня в вакууме. Шучу. Просто сферу. Пусть в ней будут заключены все ныне здравствующие мыслящие существа с их стремлениями, желаниями, комплексами мотиваций, внутренними этическими законами, внешними моральными кодексами, целями, задачами, побуждениями, etc и вытекающими из всего перечисленного императивами их деятельности.

Допустим, что среди этого множества мыслящих особей существуют пары, совпадающие по названным параметрам в пределах от 1% до 99%. 0% и 100% совпадения отбрасываем как возможности, стремящиеся к 0. Нас интересует пара с 99%-ным совпадением Экзистенциальных Приоритетов (т.е. жизненных интересов и императивов действования), сокращенно ЭП. Допустим, такая пара встретилась. Вопрос. На каком интервале их совместного движения по временной оси функция их ЭП не вступит в противоречие? Очевидно, на 99% временного интервала. Но! Оставшийся 1% может оказаться на любом его участке, либо окажется распределённым по всей его длине. Кроме того, актуальное преобладание конкретных стремлений в данный момент времени у одного из партнеров может не совпадать с аналогичным параметром у другого. И тогда в данный момент времени может возникнуть дисфункция их общего ЭП.

 

О чём мы тут рассуждаем? Да, о том, может ли мiрская любовь или дружба длиться «вечно» в пределах жизни одного индивида (и его партнера, разумеется). Очевидно, что нет. Тогда продолжим наш мысленный эксперимент и за пределами заданной сферы выберем трансцендентную точку G (God). Допустим, что критерием для корректировки своих ЭП наша пара 99%-ных совпаданцев выбрала именно эту точку. Тогда, надо полагать, временная дисфункция их общего ЭП (аще таковая случится) будет нивелироваться в рассуждении наличия перспективы из точки G, то есть точки зрения из Божественного Абсолюта (или Заповеди Любви, Обратной Перспективы, называй как угодно). Более того, тот же результат мы получим, если хотя бы один из партнеров реализует императив G непрерывно или хотя бы в экстремальных (конфликтных) ситуациях, ибо достаточно одного подлинно исполняющего Заповедь, чтобы неразрешимые ситуации обретали разрешение, равно способствующее обеим сторонам к достижению нравственного совершенства. При наличии благого произволения у сторон, разумеется. Впрочем, и на каменную выю и ожесточенное сердце любовь, проявляющая себя, в том числе и как рассудительная уступчивость (компромисс), действует как елей на ржавчину. (Что и выражено, например, в словах Апостола: «…неверующий муж освящается женой верующей, и жена неверующая освящается мужем верующим, 1Кор.7:14»).

 

Однако, супружеские отношения, брак – в отличие от дружбы – суть таинство. Дружество не накладывает на нас перед лицом Божиим обязательств, подобных супружеским. Это означает, что друг, оказывающий на нас дурное влияние, которому мы не имеем достаточных сил и воли противиться, должен быть от нас удалён по наставлению Отцов: утопающему не протягивай руки, но палку, ибо если станет увлекать тебя в пучину вместе с собой, то палку сможешь выпустить. Здесь палка и есть наша дружба. Либо можно понимать палку как достаточную для нашей душевной безопасности дистанцию.

 

В супружестве мы себя ощущаем (должны, по крайней мере) как единое целое с супругом. А в дружбе очень часто мы стремимся заслужить от своего друга одобрение или не вызвать порицания (поскольку отношения Я-Ты сохраняются), в чем может скрываться человекоугодие, тщеславие или честолюбие. Это значит, что основанием мiрской дружбы является самолюбие, или себялюбие, или самость, что никаким образом не отрицает возможности дружбы между мiрянами, то есть, при том условии, что в основание дружбы положен духовный императив, а не своекорыстие, в чём бы оно не выражалось, пусть бы и в психологической поддержке. Как проверить? «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них, Мф.18:20.» Мотивирующий вектор имеет трансцендирующее направление и корректируется в совести обратной Божественной перспективой, ибо упование наше не на человека и не на человеческое, но сокровище души, ума и сердца нашего, как «якорь безопасный и крепкий, Евр.6:19», пребывает в Небесном святилище, на Олтарь Которого, приносим жертву любви – всесожжение своих разумений и самостной воли, сиречь всего своего плотского и перстного человека. Ещё раз: в дружбе безропотное претерпевание скорби (а общение грешников без скорбных осенений невозможно) во имя Его (а не ради суетной корысти земного существования) суть критерий благого устроения души, бывающего условием стяжания благодати Духа – условием, но не обязывающей причиной, ибо «Дух дышит, где хочет, Ин.3:8» – и уж мира в совести непременно.

 

Нам сказано: «Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви, Рим.13:8». А о себе Павел говорит: «Я должен и Еллинам и варварам, и мудрецам и невеждам, Рим.1:14». Как это совместить? Да, просто. Все вопросы, которые ставит писание, там же и находят свои ответы: «Никто не ищи своего, но каждый пользы другого. Не своей только пользы должны мы искать, но и ближних. 1Кор.10:24». Видишь, сначала говорит категорично: не ищи своего (потому что ты должен всем). Но, зная нашу немощь, тут же поясняет: не своей ТОЛЬКО пользы, но и ближнего. Значит, нет безусловного требования жертвовать собой и своими интересами, но позаботившись о себе, не оставь без своей заботы и нуждающегося, того, который тебе известен. Не уточняет, о какого рода заботах идет речь, только ли о душе или только о теле, ибо не разделяет сих, зная, что спасаемся душой, живя в теле, но и «душой живой» Писание именует всего человека.

 

Дружба не терпит лукавства, но, как и во всём прочем, тут есть личное, и есть общее. Если мы спорим с другом об общих вопросах, то приводить в пример или переходить на личность оппонента недопустимо. Наоборот, если мы хотим указать другу на его личный недостаток, проступок или слабость, то следует разыграть сценку, придумать аллегорию, рассказать, как пример, схожую историю с известным лицом или привести общее высказывание, но ни в коем случае не указывать на истинного адресата нашего послания (месседжа). Разумный собеседник должен сам дойти до сути, сам понять свою неправоту, смысл своего проступка и сам сделать нужные выводы, – наше дело посеять доброе слово, а оно перестает быть таковым, если мы станем этим словом тыкать в нос своему товарищу как укоризной.

 

Пример. Афонские монахи сетовали, что св. Афанасий, строитель их монастыря (точнее, Лавры), а в недавнем прошлом царский вельможа, имеет дурную привычку сидеть, положив ногу на ногу, что для чина черноризца есть телесная вольность, свидетельствующая о внутреннем невнимании. Не зная, как ему об этом сказать, они решили устроить перформанс: в присутствии игумена один из братий уселся на стул в вольной позе, закинув ногу на ногу, а лаврский благочинный, увидев это, стал громко бранить его за распущенность. Афанасий уразумел смысл представления и, поблагодарив их за деликатное вразумление, в дальнейшем не оскорблял своих монахов зрелищем подобных нарушений телесного благочиния.

 

По поводу обид. Если обижаемся мы – это свидетельствует о нашем нездоровом самомнении и самолюбии. Но если друг, замечая, что мы обижены, не просит прощения, а заявляет нам, что наше самолюбие не здорово, то это не друг, а манипулятор. Он хочет управлять нами посредством правильных общих слов, которые, вообще-то, симметрично работают в обе стороны (в твоём случае обидчик тоже оказался не свободен от «болевых точек», но, странным образом этого даже не заметил или «как бы не заметил»). Заповеди Писания даны нам, чтобы мы сами себя по ним судили и исправляли, а отнюдь не для того, чтобы мы судили по ним ближних или они нас. Бог говорит с каждым Лицо к лицу, а не о третьих лицах. Он Судья каждому, кто Его слышит, но слышащий – не судья глухим.

 

Если обиженный заговаривает об этом с обидевшим, а тот переводит стрелки обратно и сам встает в позу обиженного, то это означает, что либо он имеет крайне чёрствое сердце и не замечает, как наносит обиды и при этом сам весьма к ним чувствителен, либо он, опять же, манипулятор и умышленно ставит друга в положение виноватого, чтобы уклониться от признания своей вины, принесения извинений и исправления в дальнейшем.

 

В живой беседе реакцию собеседника отследить не трудно, и по малейшим признакам недовольства можно уклониться от «столкновения с айсбергом». В эпистолярном жанре сложнее, но не на много. Сначала нужно узнать человека лучше и, выяснив его болевые точки и красные линии, иметь к нему любовь и уважение, чтобы не задевать их, не наступать и не заступать за таковые. Нечаянные и случайные прикосновения к «чувствительном нерву» ближнего в дружеском общении неизбежны и простительны, а умышленные и повторные предосудительны – ибо это означает, что человек питает своё ущербное самомнение за счёт иезуитского уничижения близкой души (унижение посторонних не приносит должного удовлетворения), что сопряжено с определённым ощущением власти над уничижаемым. И само собой становится понятным, что человек, пытающийся получить психологическое превосходство и власть над ближним, ни в каком смысле не может именоваться его другом.

 

До каких пор стоит (или, лучше сказать, следует) терпеть оскорбительные и подобные им действия со стороны того, кого считаешь другом? По моему разумению, до тех пор, пока веришь, что можешь принести ему духовную пользу, питаешь надежды на его исправление твоим благодушным терпением и, главное, до тех пор, пока не почувствуешь, что это становится для тебя ношей сверх твоих сил, ибо всякая добродетель, подъятая без рассуждения, оказавшись чрезмерной, становится причиной ропота и иных душевных падений и омрачений: ненависти, злопамятства, осуждения, печали, уныния. Если по причине обиды мы перестаем молиться о друге (ближнем) с сердечной теплотой, значит, душа наша надорвалась. Чтобы уврачевать её, полезно будет вспомнить о смерти, о своих собственных грехах и их подлинной тяжести в глазах Божиих, о которой мы не ведаем, о суде и прочих запредельных вещах, которые позволяют нам оценивать масштаб событий и своих переживаний в божественной перспективе. То есть, мiрская дружба для верующего в вечное спасение – это такое же упражнение в благочестии, как и любое и всякое дело в его жизни: если способствует главной цели христианина («Наипаче ищите Царствия Божия, Лк.12:31», а всё остальное приложится) – пользуемся, препятствует – отвергаем. Ибо «худые сообщества развращают добрые нравы, 1Кор.15:33». Значит, не о самой дружбе говорим, а о негодных друзьях.

 

Однако помним и это: свято место пусто не бывает. Это значит, что пока душа не устроилась в сосуд благодати, она по необходимости остаётся вместилищем мiрского течения страстей. И нам остается лишь выбирать меньшее из зол. Для Анахорета есть только два друга – Бог и Ангел. Нам же, мiрянам в потоке суеты необходима поддержка нам подобных, предпочтительно тех, кто на шаг впереди нас по пути добродетели, чтобы равняться на них и следовать за ними, укрепляясь их примером в мысли, что и нам, немощным возможно большее. Подражание же великим святым непосильными для нас делами чревато падениями, оставлением своего малого подвига и унынием, к тому же свидетельствует о гордыне и духовном безрассудстве.

 

Не знаю, можно ли судить по нескольким случаям об осознанной злонамеренности «друга», но даже если это не дурной умысел, а порочная черта характера, не поддающаяся купированию, то нужно хорошенько взвесить все «за» и «против» относительно перспектив такой дружбы. Однако, веруя в промысел Божий, мы не можем считать, что испытание нашей добродетели – простая житейская случайность. Это испытание – как минимум диагностика нашей греховности или нравственной слабости. Когда брат спросил святого о том, как ему поступать в случаях, подобных тому, который мы рассматриваем, старец ответил: Аще имел бы любовь, знал бы. Я всегда до крайних пределов терпения стараюсь исполнять слова Писания: «Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов, Гал.6:2». Тяготы (бремена в славянском изводе) – это нравственные немощи, недостатки, пороки. Это духовное упражнение христианской души, подобное телесной тренировке с отягощениями (с «железом»). Правда, ныне чувствую усталость, и по возможности уклоняюсь от общения с лицами о коих мне известно, что их «тяготы» меня утомляют сверх моих сил.

 

Живой пример: вот, прям пока проверял и дописывал письмо, позвонил бывший одноклассник, с которым в школе вообще ни разу не дружил, да и разговаривал-то за 10 лет от силы раз 7, а ныне имеем сношение (контактируем) регулярно, ибо утром по субботам он ходит в наш храм, чтобы подать записки и поставить свечи. Так вот, позвонил и полчаса нудно рассказывал, как вчера лечил зубы. И я слушал. Поначалу попытался читать и править свой текст, изредка поддакивая, но не сумел сосредоточиться и скоро сдался. А вчера он звонил аж дважды: утром разбудил вопросом, не иду ли я сегодня на дежурство, а вечером загрузил отчётом о состоянии своего здоровья (осенью у него был микроинсульт), поинтересовавшись для начала о моём самочувствии и не дав времени ответить. Ещё раз, к чему пример: в подобных случаях я испытываю тяготу и толику раздражения (ин раз самую малость, а порой и чувствительно), однако, понеже ничто не случайно, но ниспослано как благословение или повод для самоиспытания, то набираюсь терпения и напрягаюсь быть внимательным и доброжелательным, не перебивать и сочувствовать. Он живёт один, значит, есть потребность выговориться. А мне ничто не мешает слушать его жалобы и читать Иисусову молитву. И я знаю, моё терпение и потраченные усилия вернутся мне приращением моего благодушия, а ближний (друг) утешится и сохранит ко мне своё расположение. Но нужно рассуждать и относительно ситуации: если бы я безмолвствовал и пребывал в посте и молитве, то такое беспокойство могло бы означать искушение от лукавого и должно было бы быть пресечено, но жительствуя по мiрски и рассеянно, не имею права отвергать друга в нужде общения. Но и проявлять совершенного безволия тоже нельзя, на шею сядут и утопят в пустопорожней болтовне, поэтому поставив предел беседе, следует, потерпев назначенное время, с извинениями и под благовидным предлогом прервать разговор. Чего, к слову, мне нынче не удалось (врачу, помоги себе сам!), потратил два временных лимита, прежде чем мы распрощались.

* * *

Еще в студенческие годы, чтобы побороть волнение накануне экзаменов, я придумал себе некий психологический приём. Ведь тяготит неизвестность, сдашь или не сдашь, а не сам провал. Вот я и «забрасывал» свою психику в завтрашний день, ведь там уже всё решено и волнения миновали, чем бы всё не кончилось. В более сложных случаях продолжительных невзгод (болезни, семейные неурядицы, рабочие неприятности и прочие армейские сборы) я переносился умом в свои последние дни и от порога смерти смотрел на всё ныне происходящее вполне безмятежно, так же, как из актуального момента мы смотрим на наши непереносимые детские «трагедии», которые отнюдь не казались нам тогда мелкими и несерьёзными. Поэтому и взгляд из божественной перспективы не стал чем-то для меня несвойственным или трудным для усвоения. К тому же панический страх смерти (почти еженощные непроизвольные медитации на разложение собственного тела) преследовал меня от рождения (ну, от появления самосознания) до крещения, и лишь после Святой Купели он трансформировался в память смертную и прочие memento mori, но уже без физического паралича и оцепенения с погружением души в Nihil, в небытие. Кстати, у Святителя Феофана Затворника была задумка написать книгу о психологических моментах духовной практики, но он её не реализовал. М.б. потому, что собственно духовным моментом во всей нашей духовной жизни в подлинном смысле является одно лишь стяжание благодати, оживление нашей умершей во Адаме души Духом Адама Нового, а всё прочее – либо психология, либо заблуждения, именуемые мнением и духовной прелестью.

* * *

Как выйти из конфликта. У меня есть школьный друг, с 5-го класса. Поначалу мы ежедневно дрались до крови. Но в какой-то момент (совершенно не помню когда и как, в 6-м или 7-м классе) вдруг стали лучшими друзьями. Он сангвиник (или холерик, поди знай), вспыльчивый, поверхностный экстраверт, эгоистичный, самолюбивый, лживый, своекорыстный, злопамятный, хвастливый, лицемерный… можешь продолжить этот ряд сама, ему всё будет впору. Когда я этот букет «цветов зла» критически осознал, тоже не помню, но годам к 30, не ранее. Не то чтобы прежде я ничего этого в нём не замечал, но, знаешь, ведь, дети не судят, они принимают мiр как данность со всеми его обстоятельствами и персонажами.

 

В школе мы ссорились по мелочам семь раз за час, а крупно – раз в день. Он, поскольку был патологически самолюбив, никогда не шёл на примирение первым. Если мы дрались, последний удар должен был остаться за ним, иначе потасовка никогда бы не закончилась. Ну, вот. В стандартном режиме, я возвращался домой, обедал и звонил ему, типа узнать домашнее задание, расписание на завтра или спросить ещё какую-нибудь фигню. Извинений не требовалось, объяснений тоже, но первым заговорить всегда должен был я. И я принял этот факт как должное, но не ощущал это как свою слабость, наоборот, у меня был секретный ключ от нашей дружбы, и если бы она вдруг стала мне в тягость, то стоило только не набрать его номер телефона… Впрочем это понимание тоже утвердилось в моём сознании как реальная возможность много позже. И момент таки пришел. Мне было уже за 40, когда я этим ключом воспользовался.

 

Ситуация была такая: я развелся, был не здоров, без работы и вообще нестабилен во всех отношениях. Он предложил пожить у него на даче. Я согласился, в надежде на уединение и тишину, в чём он меня заверил. Там в это время жила только его тёща, интеллигентная женщина, чуткая, ненавязчивая и совершенно ко мне лояльная. И вдруг он через пару дней приехал и затеял работы по дачному благоустройству (а я только было вознамерился предаться усиленной молитве и чтению Отцов): навёз брусчатки, бордюров, песка, гравия, цемента и пристроил меня к делу. Однако я терпел и усердно орудовал лопатой. Завершив с этим, он придумал каторжные работы повышенной трудоёмкости. Старой, тупой, как валяный сапог, двуручной пилой (где он только добыл этот раритет) нужно было нарезать плоские кругляши из сырых берёз, поваленных в лесу буреломными ветрами, чтобы выкладывать ими пол прямо по набухшему влагой грунту в какой-то импровизированной однолетней растительностью беседке. Начисто лишенное смысла занятие, ибо необработанная берёза сгниёт за сезон, но душа друга не могла стерпеть моей праздности. А надо заметить, что был июль месяц, тот период, когда наступает дичайшая жара с духотой, и кардиобольные в купе с астматиками начинают пачками выздоравливать как мухи. Плюс дача находилась в сыром овраге, мля, в сырой березовой роще! А у меня явные признаки, чорт знает, ишемии или сердечной недостаточности, я и сейчас не сильно разбираюсь, а тогда тем более не имел понятия, что со мной происходит, просто задыхался как карась на песке в жаркий полдень.

 

Поскольку все мудрые советы, которые ты мог бы дать самому себе, работают только на других, да и пребывал я физически и психически в полуобморочном состоянии, то позволял издеваться над собой в полной уверенности, что я тем совершенствую себя в христианском терпении и смирении, да и брату своему приношу большую пользу своей кроткой покорностью. Увы, дружеское сочувствие моего лучшего друга не имело пределов, и ему почти удалось довести меня до инфаркта. Но, Андрей Львович психологически сломался прежде, чем его бедное сердце лопнуло от перегрузок. Он бросил пилу, послал радушного хозяина ко всем х_ям, выбрался из оврага и упал в густую траву в тени старой разлапистой берёзы. И долго, очень долго лежал там, обливаясь потом, мучаясь одышкой и кляня свой слабый непротивленческий характер и вечное стремление придти к компромиссу там, где антагонизм заложен на уровне экзистенциальной оппозиции, как у лисы и курицы или козла и капусты.

 

Вернулся он (в смысле я) в сумерках, отоспавшийся и уже принявший твердое решение. За ужином висело напряжённое молчание, которое хозяйская тёща неудачно прервала робким вопросом:

– Ты уж, наверное, к нам больше не приедешь?

Её слова чётко и рельефно обозначили то, что нам с хозяином и так было ясно и о чём мы по сложившейся со школы традиции ни в коем случае не собирались говорить, – однако они прозвучали. Их невинные вопросительные интонации ещё витали в воздухе, когда столовая ложка Сергей Иваныча, ударившись о стол, со звоном отлетела в угол комнаты.

– Да, Вас-то, бл_ть, кто спрашивает! – взорвался он и, резко поднявшись, в бешенстве вылез из-за стола. Злобно матерясь и ни на кого не глядя, он выскочил на веранду и нервно закурил. Впрочем, он всегда курил нервно, да и большинство самых обычных дел он тоже делал нервно. Более того, вносил нервозность в самый безмятежный и сплочённый коллектив. Поэтому, делая с ним что-либо, даже его собственные дела, от него хотелось избавиться. И мы, – те, кто ему помогал, – обычно от его помощи нам, ему помогающим, отказывались, и его дела делали для него без него. Так было проще. И значительно, нет, бесконечно спокойнее. А он в это время ходил по соседям и нервно курил, выясняя у хозяев разные хитрости и подробности их домашнего благоустройства, или хрен знает, о чём он там с ними трепался.

 

В общем, на следующее утро я уехал и больше ему не звонил, и домой к нему не ходил. Он тоже у меня не появлялся. Я полагал, что на этом наша школьная дружба завершилась, но ошибался. Лет через 7-8 он вдруг появился, как ни в чём не бывало, будто вчера расстались. Характер с годами не меняется, лишь обостряются или размываются те или иные его черты. В нём обострилось занудство. Он скучен и однообразен до оскомины. Постоянно обитает мыслями в далёком прошлом, в школьных годах, в нашей общей юности и молодости, обращаясь при каждой встрече всё к одним и тем же моментам этого давно ставшего для меня чужим фильма о каких-то других людях, хорошо мне известных, но как бы уже не обо мне самом и не о моей жизни. Меня там ничто не волнует, не тревожит, не вызывает ностальгии – там нет нерешённых проблем, не прощённых обид, нереализованной безответной любви. Это просто архивное дело, все долги по которому погашены, нет ни кредитов, ни кредиторов, ничего. Просто документ минувшей эпохи.

 

Хреновый из меня стилист, меняю форму повествования чуть ли не в каждом абзаце, съехал с почти трактата по психологии и почти проповеди на постмодернистский роман с обсценом. И это – всего лишь один раз оторвав зад от стула.

***

Касаемо вопроса власти, думаю, ты сама понимаешь, что для меня всё по Писанию: Несть власти не от Бога. В молодости я был аполитичен и не патриотичен. Многолетним духовным поискам и практикам это соответствовало. Приход в Церковь ничего не изменил, понеже Церковь отделена от государства, а священству и вовсе возбранено заниматься политикой. Патриотизм, однако, во мне пробудился, а ныне, в связи с актуальными событиями просто пламенеет. А потому и политику уже стороной не обойдёшь.

 

Мне не понятен этот Александровский (твоего друга) тезис: Президент не человек, а функция. Тогда и суды не нужны, и прокуроры с адвокатами, загрузите кодекс в комп, и он выполнит роль функции во сто крат лучше человека. И Конституцию с библиотекой документов – тоже в машину, а Президента на покой, пусть рыбу ловит. А муж и отец – это человек или функция? А Учитель?

 

Вот я был функцией мастера на производстве и сбежал, понеже 20 человек в подчинении с бесконечными требованиями и перманентным недовольством – обуза для меня непосильная. Я послал «Станкозавод» к его далёким истокам и ушел в дворники. Из инженеров. По заветам товарища поэта Андрея Вознесенского в его манифесте 1978 года:

 

«Люмпен-интеллигенция»

 

Опять надстройка рождает базис.

Лифтёр бормочет во сне Гельвеция.

Интеллигенция обуржуазилась.

Родилась люмпен-интеллигенция.

Есть в русском "люмпен" от слова "любит".

Как выбивались в инженера,

из инженеров выходит в люди их бородатая детвора.

Их в институты не пустит гордость.

Там сатана правит бал тебе.

На место дворника гигантский конкурс –

музы носятся на метле!..

Двадцатилетняя, уже кормящая,

как та княгинюшка на Руси,

русская женщина новой формации

из аспиранток ушла в такси.

Ты едешь бледная - "люминесценция"! –

по тёмным улицам совсем одна.

Спасибо, люмпен-интеллигенция,

что можешь счётчик открыть с нуля!

Не надо думать, что ты без сердца.

Когда проедешь свой бывший дом,

две кнопки, вдавленные над дверцами,

в волненье выпрыгнут молодом...

Тебя приветствуют, как кровники,

ангелы утренней чистоты.

Из инженеров выходят в дворники –

кому-то надо страну мести!

 

Я был безмятежен. И я был счастлив. Получал 80 советских рублей, питался геркулесом, гречкой, сырыми овощами: морковью, свёклой и картошкой. Вставал в 5 утра, бежал через лес на озеро, купался, возвращался домой, принимал душ и завтракал. В половине седьмого я был на участке, а к девяти уже шел с работы свободный на весь день. А навстречу мне из микрорайона Кузнечиха-2 двигался поток хмурых людей с нездоровым выражением лица и недовольным цветом кожи – им ещё только предстояло отдать треть своего суточного лимита времени в обмен на свой хлеб насущный. Моё блаженство удесятеряло свою ценность на фоне их скорбного шествия. Дома я ежедневно наводил порядок, мыл полы, стирал свои шмотки, готовил идеальную пищу: большой судок тертой моркови со свёклой с добавление сырого картофеля и сыра, всё это заливалось растительным маслом (чаще горчичным), приправлялось яблочным уксусом и слегка подсаливалось. Моё вегетарианство не поощрялось (в том смысле, что для меня моего сырого и постного меню не готовили), но мой судок жена и тёща регулярно опорожняли, поругивая за несъедобность. Пофиг. Овощи стоили от 5 до 20 копеек за кило. В овощном я шел не в торговый зал, а прямо на склад, и там накидывал себе отборной каротели, буряков и картофеля по мешку, отваливал за добычу трёшницу и мог две-три недели в хрен не дуть, не беспокоясь о провианте.

 

С участка я заходил в гастроном, брал упаковку кукурузных хлопьев или палочек и литровую бутыль молока. Охомячивал всё это добро на свежем воздухе и шёл на турник возле дома или на школьный двор, где были ещё и брусья, и канат, и подвесной шест, как у пожарных. Я был в отличной форме. Ежедневный часовой бег и плавание плюс упражнения на гимнастических снарядах (тоже примерно по часу). В оставшееся время читал книги. Массу книг. Хотя выбор и доступный ассортимент в те поры был далеко-далеко не тот, что ныне, когда и читать-то уже ничего не хочется, потому как ничего нового узнать практически невозможно, а на то новое, которое таки есть, ума не хватает.

 

Но, увы, как сказал Карсон Малышу, доедая торт со взбитыми сливками: Всему, даже самому хорошему на свете приходит конец. Пришлось устраиваться ещё на одну работу, ночным сторожем и дворником в детский сад. Зимой участок в ЖЭУ и охрененный двор в детсаду – это, я тебе скажу, тот ещё спорт, два ватника просыхать не успевали, потому как зима выпала невероятно снежная. Кому и знать про снежные зимы, как не дворникам. Но я добавил к бегу ещё и полынью. Мой рекорд отрицательной температуры зимних купаний: – 43 градуса. В тот день из почти сотни записных «моржей» до проруби добралось только 11. Возле дырки во льду стояла Яна с багром и ковыряла замерзающую на глазах лунку. На ней был синий шерстяной тренировочный костюм, вязаная шапка-петушок и какая-то задрипанная болоньевая куртка. На ногах красовались кеды в ледяных чехлах, а на руках меховые рукавицы.

– Давай, – сказала Яна. – Заныривай. Ты десятый, я тут уже два часа стою, никто больше не придёт. Искупаешься, потом я, и всё. У меня, кстати, сегодня десятый день голодания на моче.

– Ух, ты! Супер! – подивился я скрытым мощностям этой невзрачной старушки за шестьдесят (в мои тогдашние 26 дама за 60 казалась такой древностью, что само слово дама могло быть применено к ней лишь в ироническом смысле). Лет через десять я случайно увидел её в автобусе. Выглядела она ужасно: помешанная старуха с нечёсаными патлами и бессмысленно блуждающим взглядом. «Боже мой! – пронзила меня горькая мысль. – Какой печальный конец. И к чему тогда были все эти старания, ЗОЖ, моржевание, уринотерапия?» Яна скользнула по мне помутневшими глазами, и я подумал: «Прости, Яна, вопрос риторический…»

Но вернёмся от моих баранов к твоим. К вопросу власти.

 

Был эпизод у нас в семинарии. Давно, я ещё в монастырской пекарне трудился. Случилась какая-то несправедливость в ходе учебного процесса, не помню сути конфликта, но семинаристы решили устроить нечто вроде акции протеста с подачей петиции, содержавшей их требования. А, наврал. Я уже алтарничал в Знамении БМ, и рассказал мне о происшествии семинарист Саша С..ов, который тоже что-то делал у нас в алтаре, в смысле тоже алтарничал. Кончилась революция будущих попов тем, что ректорат семинарии выявил зачинщиков и безжалостно всех исключил.

 

Саша, поведав мне все тонкости и перипетии сей истории, вопросил, каково мнение корифея (то бишь, моё) по оному вопросу. Я, что естественно, предложил смириться и заняться образованием в рамках существующей системы. Но так нельзя, это не справедливо, мы имеем право! – вознегодовал безусый семинарист с девичьими, пухлыми и розовыми, как наливные яблочки, щеками. – И как же, мол-де, ты предлагаешь действовать, чтобы изменить систему? Единственный известный мне способ, отвечаю я, это закончить семинарию, потом духовную академию, принять монашеский постриг и священный сан, пройти по ступеням иерархии священноначалия, принять хиротонию во епископы, занять должность митрополита Нижегородского и уж тогда, облекшись полнотой власти, решить вопрос по своему умудренному опытом произволу. Саша похлопал на меня белёсыми ресницами, о чем-то подумал и …сник. Видимо, представив сей долгий путь, он утратил уверенность в том, что с высоты митрополичьего престола нынешняя несправедливость узрится ему именно таковой и посему требующей радикального вмешательства и перестройки всей семинарской образовательной системы. А может, и нет, может, ему просто кушать захотелось, и продолжать со мной дебаты сделалось скучно.

 

Ты юрист, тебе и половник в руки. Я точно не помню, что такое суд равных, но идею понимаю, как «подобное познаётся (а потому и судится) подобным»: о качестве президентской деятельности максимально адекватно могут судить только другие президенты (или близкие им по уровню власти и компетенции). Впрочем, суд равных, это вроде бы не об этом, но: свободного судит консилиум свободных, а рабов судит господин, или типа того, не важно. Я о суде рабов над господином: досужий трёп не имеющих и грана компетенции. Ты на своём месте собственные твои обязанности исполнил в совершенстве? Нет? Тогда иди, исполняй! А если мнишь, что исполнил, то говорю тебе, лжёшь или заблуждаешься. Совершенного в своём деле и на своём месте система сама поднимает выше: раб становится вольноотпущенником, всадник – сенатором, сенатор – цезарем.

* * *

О-ох! О-ой! Время – половина двенадцатого (твоё письмо пришло ровно 12 часов назад), писать ответ сел в 2 часа – спина деревянная, а минувшие два дня провалялся с какой-то кишечной инфекцией (провалялся – это метафора, лучше сказать совершил 1001 короткую перебежку между диваном и волшебной комнатой). Это к вопросу о здоровье, которое переменчиво, как погода: то понос, то золотуха – мир праху моей бабушке, у которой я позаимствовал это присловье. Но слава современной медицине: активированный уголь и синтетические антибиотики творят чудеса – 48 часов и я опять вернулся к нормальной диете вместо черного чая с галетами и раствора нормобакта из двухкамерных пакетиков от обезвоживания и для восстановления солевого баланса и микрофлоры кишечника.

 

Таки ты меня растормошила. Лучший стимул пошевелить мозгами и пальцами – это когда задают вопросы, а уж если накинут пару приятных слов о предыдущих ответах и прочих словоизлияниях, то тут уж только держись: когда кони сытые, они бьют копытами, а мы, бояны безудержные, и «мысью по древу» растекаемся, и «серымъ волкомъ по земле», и «сизымъ орлом подъ облаками».

 

Н.Н, 02.02.2023, 23ч57м.