Чернова

Где-то в Европе (реж. Геза фон Радваньи, 1947)

 

в определении здесь больше подошли бы «генералы венгерских карьеров», потому что по сравнению с послевоенным Радваньи воплотивший Макаренко на экране Полока – это лютики-цветочки. По крайней мере, в советском 1966-ом на экране нет ни расстрелов, ни повешенных, ни убийства шофера, ни оживающего ужаса войны, транслированного через горящий парк аттракционов. Мне хотелось сейчас сказать «дети-то те же», но нет, они – не те же. Дети у Радваньи – ожесточенные романтики. Однако, идея здесь шкидовская. Пусть в первые полчаса зрителю кажется, что он имеет дело с модернизмом, но утопия и романтика плавно набирают ход, чтобы после помчаться на всех парах, и от модернизма остается только построение кадра по заветам [Ильича – зачеркнуто] советского экспрессионизма 20-х-30-х, и вошедший в пору становления неореализм. У нас всё еще оглушительная закадровая музыка, сопровождающая любое экранное действие и озвучивающая любую эмоцию, но уже никаких намеренных декораций.

 

Сюжет достаточно прост и не загадывает загадок. В лето 1944 года война катится танками по детским судьбам: у одного ребенка расстреливают отца, у другого – берут в плен, третьи оказываются без крыши над головой после того, как бомба обращает сиротский приют в развалины. Вариантов у новоявленных беспризорников немного. Они выходят на большую дорогу, постепенно собираются вместе, сколачивают некое подобие шайки и в первой половине фильма голодают, воруют, убивают кур, свиней и людей, в мрачных красках и с детской непосредственностью. Взрослые объявляют им войну и отвечают на мародерства ружейными залпами. Гонимая голодом и «моральным долгом честных граждан» волчья стая добирается до руин замка, где одиноко живет старик-дирижер. У дирижера запасы провизии/вина и доброе сердце. Первое заставляет банду впасть в неистовство «большой жратвы», с пьяным предложением тут же повесить старика – для чего? – для смеха. Доброе сердце приводит к тому, что дирижер относится к происходящему без патетики и философски, впоследствии играет волчатам Марсельезу, подряжает на ремонтные работы и, собственно, принимает их сторону в гражданской войне с обладателями свиней. Трагическая смерть самого трогательного ребенка (впрочем, как и в великой битве мальчишек, написанной тоже венгром) прилагается, как необходимая составляющая романтизма. Не реализма, несмотря на то, что виноваты в бедах детей – война и общество, а фильм по итогу неспешно выливается в судебную драму, которую до сих пор так нежно любит Голливуд.

 

Хорошо, отлично, с 1947 года такое снимали не раз, и даже не два, сообщение, заданное еще в 19 веке, давно прочитано, и уже не интересно, а утопии с реальностью несовместимы, это вам любой ребенок скажет. Но в защиту Радваньи встают прекрасные актерские работы, прекрасная для своего времени режиссура и не менее прекрасная идея, нет, не свободы, нет, не республики ШКИД, но того, что мир всегда принадлежит детям, потому что они – бессмертны. Смертны только взрослые.

Дети – нет.