Wowk

Анатолий Иванович Кобенков (9 марта 1948, Хабаровск — 5 сентября 2006, Москва) — русский советский поэт, эссеист, литературный и театральный критик, журналист. Переводил еврейских, латышских и польских поэтов.

Вырос и учился в Биробиджане, где дебютировал в областной газете «Биробиджанская звезда».

Учился в Хабаровске, старшие классы заканчивал в вечерней школе, одновременно в 1964—1966 годах работал слесарем, учеником токаря, потом токарь второго разряда. В 1966—1970 годах — рабочим геологоразведочной экспедиции в Уссурийской тайге. Поступил в Литературный институт имени А. М. Горького на заочное отделение, в связи с призывом в армию приостановил учёбу в Литинституте.

В 1973—1978 годах работал редактором радио Ангарского нефтехимического комбината (Ангарск, Иркутская область), в 1978—1991 корреспондентом газеты «Советская молодёжь» (Иркутск).

В 1978 году принят в Союз писателей СССР.

Творчество первокурсника Кобенкова со сдержанным гневом осуждал советский поэт Александр Жаров; дипломную работу Кобенкова — рукопись сборника стихов «По краям печали и земли» — со сдержанным восторгом поддержал советский поэт Евгений Винокуров.

В 1980 году окончил Литературный институт имени А. М. Горького.

В начале 1990-х годов внутри Иркутской писательской организации возник разлад, причины которого носили политический и национально-культурный характер. В 1992 году образовалось Иркутское региональное отделение Союза российских писателей, в которое наряду с другими 10-ю писателями вошёл и А. Кобенков. После ухода из жизни Анатолия Шастина и Марка Сергеева, возглавлявших его Иркутское отделение, А. И. Кобенков стал руководителем этой организации.

Стихотворения публикуются с 1963 года. Автор двенадцати поэтических книг и сборника литературных эссе, посвящённых творчеству поэтов Сибири.

С 2005 года проживал в Москве.

Анатолий Иванович Кобенков умер 5 сентября 2006 года в Москве.

 

Автоэпитафия

 

Ничего не остаётся –

Только камни да песок,

Да соседство с тем колодцем,

Что к виску наискосок.

 

Никуда уже не деться –

Успокойся, помолчи...

Пусть дорога по-над сердцем

Рассыпающимся мчит, –

 

Xорошо бы к ней пробиться

Чем-то вроде родника –

Пусть и птица, и девица

Припадут к нему напиться...

Выпей мой зрачок, девица,

Чрез соломку червячка!..

 

Русаку и иудею,

Как русак и иудей,

Я взываю, как умею:

Влажной смертушкой моею

Свою грядочку залей...

 

* * *

…искать табак, бродить по коридору,

пытать собаку, где он может быть,

четвёртого числа задёрнуть штору

и, может быть, к двадцатому открыть;

унизить спирт водою кипячёной

и, заплутав в подсчётах кораблей,

воспомнить друга, пьющего по чёрной,

а пишущего – прочих посветлей;

сыскать табак, по самую уздечку

забить им чашу – трубкой задымить:

сложить кольцо, завить его колечком,

помешкать и верёвочкой завить…

 

Возвращение

 

«Мадам, уже падают листья...»

Весь вечер под этот мотив

я с милой женою кружился,

действительный срок отслужив.

 

А вечер был тёплым и длинным,

и было открыто окно

в деревья, где пух тополиный,

и птицы, и полутемно;

 

и весел я был не от водки, –

я просто от радости пел,

и сын в моей старой пилотке

на нашей кровати сидел...

 

Я с милой женою кружился

и плечи её целовал,

и сын мой поэтому злился,

и я ему честь отдавал,

 

пока мы ещё не сдружились,

пока он командовал мной...

И жёлтые листья кружились,

когда я вернулся домой...

 

* * *

Мотивчик бы сыскать, чтоб – жизни не смешнее

и чтобы – из неё и, в то же время – над;

чтоб книги не слышней, но ангела слышнее,

и чтобы – этот миг и этот листопад:

и Репин и Сезанн: и охряной, и алый;

и Книга Бытия, и Книга Перемен…

Славянская фита и иудейский алеф;

и запад, и восток: и когито, и дзен;

и без стиха Платон, и без него стрекозы,

но братец им Франциск, а родственничек – Даль…

О, Розановский бес с крапивкой от Спинозы,

О, Эпикуров дух, рассыпавший миндаль…

Кому из вас подпеть – кому из вас темнее

без песенки моей? объединившись с кем,

жить, книги не слышней и жизни не смешнее –

кому мотивчик мой, кому его повем?..

 

Осень. Григорию Кружкову

 

Снег – за углом, а бабочки и птицы,

за сто земель, за тридевять морей...

То наркоман, то бомж к нам постучится,

то беженка застынет у дверей, –

 

И так их много, так их зовы часты,

Настолько мы навстречу им бежим,

что кажется: какой-то главной частью

мы не себе, а им принадлежим...

 

* * *

Я лодку оттолкну, и на весло –

со мною заодно – налягут разом

глухой Гомер, прищуренный Калло

и вверх ногами мыслящий Эразм:

плывём – живём; и не живём – плывём;

то птичка повстречает нас, то ослик;

плывём – поём; и не плывём – поём

(и перед смертью, и задолго после)...

уткнёмся в ад – свистулек наберём

да посвистим, и то-то будет посвист...