Чернова

для тех, кто искал себе развлечение на вечер, а нашел очередной филиал ада на земле [зачеркнуто, нашел эту подлинную историю, конечно, и не читал книгу], хочу сказать: складывается такое впечатление, будто только ради голого торса Маккея нехорошие люди (сценаристы, режиссер и все причастные) перевернули крепкую литературную основу так, как они ее перевернули. В леденящих душу непогодах Австралии, среди прибитых к стенам британских флагов и эвкалиптов, цепляющихся за негостеприимное небо скрюченными пальцами ветвей, Маккей сверкает своим голым скульптурным торсом туда и сюда, поперек и вдоль, в нижнем белье и без нижнего белья, да не важно. И констебли его не берут, и мороз, и здравый смысл. Но что же поделать, такова актерская доля и режиссерская воля, назвался Недом Келли, полезай в ванну на костерке — вид голого торса со спины обязателен, а какой-никакой логически мотивированный сюжет — нет.

 

Хотя, давайте на минуту представим, что мы не имеем дела с логически мотивированными сюжетами, а только с аттракционом скрытых смыслов (и арт-хаусных картинок). Здесь неплохо вспомнить, во-первых, саму историческую историю, во-вторых, книгу.

 

И историческая история говорит, что был в конце позапрошлого теперь уже века в Австралии такой настоящий бушрейнджер (разбойник по-австралийски), как Эдвард Келли, который по-настоящему грабил австралийские банки и по-настоящему убивал австралийских полицейских, прочно вошел в континентальный легендариум еще при своей бурной жизни, а потом его повесили. Ну, с кем не бывает. Одни из соотечественников считали его мерзкой, отвратительной личностью, другие — кем-то вроде местного Робин Гуда: украл у плохих, то есть, заевшихся колонистов-англичан, отдал хорошим, то есть, еле сводящим концы с концами ирландцам и прочим депортированным на материк преступникам, все, как дома, в Шервудском лесу. Национальная борьба, революция, ИРА, традиционные развлечения.

 

Как там было на самом деле, и кто славы достоин, «пусть бессмертные боги решают». То есть, никто не знает, никому не интересно. Но, собственно, с незапамятных времен культурная традиция велит облагораживать разбойников (и бушрейнджеров), писать о них книги, снимать о них фильмы. И вот году этак в 2000 Питер Кэри написал какое-то количество страниц от лица Эдварда Келли и получил за это вхождение в роль премию имени Букера. И нужно сказать, что написал играючи, то есть, на мой взгляд прекрасно. Не смотрите, что там сплошной текст (недостаток знаков препинания — это тоже некая сложившаяся в определенной среде традиция вертеть и крутить предложение в сторону любого смысла, а вовсе не подстройка под образ главного героя, получившего только два класса образования, но возвращаясь, не смотрите на форму), а смотрите на содержание, которое смонтажировавший Подлинную историю Курзель по большей части поубивал ради фрейда и первобытной ярости (и голого торса Маккея, чуть не забыла).

 

Справедливости ради нужно сказать, что первые (ну, плюс-минус) полчаса с книгой расходятся не так, чтобы сильно, но в ключевых моментах, характеризующих героя. У Кэри (автора романа) эдипов комплекс разливается и в ширь, и в даль, и во все поля даже сильнее, но он и сильнее ориентирован в сторону преданности, а еще приводит к наипечальнейшему выводу, что как бы ты не пытался выбраться из ямы, любимая семья все равно утянет тебя на дно, именно потому, что она — любимая, и чем сильнее ты ее любишь, тем больше досок она под тобой сломает.

 

В целом, несмотря на то, что Курзель устами Ника Холта передает идею романа (мол, ты не будешь стрелять в меня, подлую скотину, не потому что я не заслуживаю, а потому что ты — не такой, чтобы стрелять, ты вот мальчишка), он в то же время поворачивает все мотивировки главного героя ровно в противоположную сторону.

 

Тут вот какое дело, тут дело в том, что в романе этот несчастный Нед Келли всё время с какой-то безумной упоротостью стремится прикопать ту яму, в которую его затягивает семья, обстоятельства, колониальная политика британцев, собственное нищенство, собственные взгляды на жизнь. Прикопать и как-то зажить нормально на месте радиоактивной воронки. Он там действительно вот этот мальчишка, в душе не знающий, как быть со всеми этими отходами жизнедеятельности, и постоянно находящийся в разных степенях экзистенциального ужаса, назовем так. Совершенно какая-то дикая сцена Курзеля с охотой на констеблей по кустам и отрезанием уха в романе — крайняя степень экзистенциального ужаса и никакого уха в ней, конечно, не отрезают. И нет у Кэри этих пародийных картинок с ку-клукс-клановскими колпаками, а сыновья сива сразу маркированы трусами и выродками, и не позируют на оптику автора в легком газе и кружевах.

 

Это не жалобы, не претензии, любой художественный вымысел имеет право на жизнь и если не мацать кота, зачем мы вообще его кормим [зачеркнуто], если не соглашаться с возможными интерпретациями неких исторических событий на старте, то не следует вообще смотреть смонтированное о них кино. У Курзеля, ведь есть другое. Вся мощь визуального ряда помноженная на инфернальный реализм [зачеркнуто]. Довольно жесткая критика социальной реальности и межличностных отношений вне зависимости от века на календаре. А еще — незалакированная, не расфокусная камера, подмечающая, что жизнь — это грязь, сплошная грязь, как бы вы ее не украшали.