Холодно в балетках уже

Холодно в балетках уже, и дворик

вежливо выпроваживает домой.

Школьницей, наполучавшей двоек,

долго плетусь дорогою непрямой.

 

Голосом шизанутой виолончели,

знающей лишь фальшивую си-бемоль,

на посошок поскрипывают качели

с толстым подростком. Я не хочу домой.

 

Дома тепло, уютно и пахнет щами,

горкой портфели сложены на полу.

И вразнобой мальчишки ответят: "Ща мы!",

и полчаса не выйдут на зов к столу.

 

Стоит присесть, и на руки шмыгнет кошка.

Хочешь прилечь — платье слетает с плеч.

А у меня с души облезает кожка,

зимней Невой в подъязычье застыла речь!

 

Тут бы сглотнуть. "Водки вам или пива?" —

бросит на кассе бледная эта моль.

Мысль обжигает едкая, как крапива:

я

не

хочу

домой.

 

— Я не люблю людей, — поправляет Бродский,

щурясь мне и закуривая взатяг.

Крыльями машут пернатые перекрёстки,

в гнёзда уносят машины в своих когтях.

 

Это сегодня за глотку схватила осень,

завтра наступит самый обычный день.

— А повторить? — настаивает Иосиф.

— Я не люблю людей.

 

...

Дворик окутывает отсыревшей тьмой,

Бродский ушёл на Васильевский остров на ночь,

и я понимаю, как я хочу домой.

И что не люблю людей, забываю напрочь.

Звякнув в прихожей сумочкой и ключами,

я обнимаю любимого, и тогда

он говорит задумчиво: "Обещай мне...",

и я обещаю: "Да".