— узнать тебя.

Мечтая на мысу,

острозаточенно мерцаешь тонкой спицей,

дрожишь излуненной преломленною птицей —

воздушный замок бледным фоном дорису…

 

— узнать тебя.

Кулисами кустов

и непросохшими махровостями елей

отгородив покой заржа́вленных качелей,

расслабишь спину в тёплом клетчатом пальто.

 

— узри меня.

Из охры и экрю —

по полю сизому — клубничные куртины

в попоне осени до сонности субтильны.

Под пледом крапчатым весну плодотворю.

 

— узри меня.

Меняют полюса

оттенки волн и неба, сырости подвластны.

Устала яркость, наземь сыплется и гаснет,

маня пастельно-акварельное писать.

 

— услышь меня.

Ищу идей и тем

в невнятном шорохе каштановых ладоней —

они, опавшие, легенды лета гонят

за клином, жалобно курлычущим, лететь.

 

— услышь меня.

По стилю и перу,

отведай лакомства диковинной лексемы.

Нагими буквами насытясь, насовсем мы

забудем пройденное вне касанья рук.

 

— молчи меня.

Под щупальца корней —

когда инстинкт палеозоя первороден —

строфой, бегущей аппарелями в блокноте,

ростком грядущих ярых ягодных когтей.

 

— молчи меня.

Прислушайся. Они —

в безгрозовой тиши ноябрьского ненастья —

стихи-прелюдии солёности и сласти,

овладевая, не приемлют болтовни…

• • •

счастье – не законченная программа, счастье тогда счастье, когда чередуется обыденность с чудом, тогда и чудо на фоне рутины прорисовывается чудодейственнее... В гендерном зеркале ценится не только себяшность, но и те, кто рядом неслучайными попутчиками отображаются...

• • •

Её губы-сабельки

хоть остры —

рассекают воздух,

но не спешат,

заглотят горошинкой-стоном

крик.

Как в глазурь, залачена

в шоколад.  

 

Впрочем… сон из памяти

словно скрит,

будто бы зияющий алым

спрут,

из него муравчатый

глаз блестит,

в том глазу вкрапления —

чаек круг.  

 

Кружат, кружат белые,

не спешат,

да кричат тревожно,

как вороньё.

Словно им подкинули кукушат,

что завёрнутые

в тряпьё  

из пожухлых листьев,

когда чадят.

 

Снег и воздух – будто

икринки льда,

их раскрасит алым когда

закат.

Или ночь уже

навсегда?

• • •

...кладезь всего в птице — и турбулентность, насыщенная шампанским, и летающая клубничка в складках юбки… и поясок катаной держит форму ночи́, отсекая лишнее...

• • •

от снегов и штормов и до самого края

подарю без дождя этот день

поутру

свитый свет от костров я тебе предлагаю

очертаньем кольца

потому что лю…блю  

 

этот день без дождя принесу на ладонях

осторожно волью в кофе чаши твоей

все оттенки в глазах не считая запомню

потому что лю…блю эту чайку морей

 

знаешь снится окрыл неразменности птицы

и меж перьев её аквилона ветра

тенью бабочки стыл меж ресничек лучистых

пролетая теплом согревает тогда

 

потому и брожу в этих карих аллеях

сам не свой не в себе в дни окрепших дождей

дань отдав муляжу и в улыбке робея

не подамся в побег от раскрытых дверей

• • •

...но падали звёздами вновь и вновь в сосуд уготованный... придёт ли к ним ностальгия, интересно, о чём?

• • •

Резонируя струнам, звучащим в пространстве вселенной,

пропуская весну через каждую пору и трещинку, 

покоряя астральную высь, в лунном озере плещемся,

кружим рядом в шаманском безудержном танце тотемном.

 

Равновесье — туманность ветвей заскучавшего сада,

неизбежности шов в межсезонной черте непрерывности. 

Мы, из первых, в весне покидаем ковчег заунывности,

где метели запрём… И пройдём свою точку возврата.

 

А в котомку — безумье, до пары — реальности небыль…

Запускаем рингтоны скитальцев в протоки венозные.

Выпивая вино, из разлитого неба амброзию, 

заедаем отщипанным счастьем от горечи хлеба 

 

бытия и разлук. Напитавшись мелодией, дека

срезонирует вспышками яркости в блёклые улицы.

По степи, под завьюженный сон ковыля и багульника,

инь и ян в завихрениях смерча кружат оберегом.

 

Выгибаясь натянутым луком навстречу ладоням

в предвкушении дрожи, что тело пронзит электричеством,

постигая в истоме схождение сутей кармических,

утопаем в аффекте биения рифм разделённых.

 

Бездорожья зигзаг никогда нас в тупик не заводит, 

и осколки из дней собираем в картину единую.

Каждый трепетный вдох принимает тебя, как любимую…

Каждый сорванный вскрик, как дорога к тебе — шёлководен.

 

До глубин проникая, сплетая энергий потоки,

притяженья аккорды битбоксим сердечными ритмами.

Безрассудством весны наполняются души, открытием,

беззастенчиво-жадно в сакральном сходясь диалоге.

 

Остаётся мечта – совмещаться – пусть тянется пеплом.

Ветрянные порывы разгонят туманное марево,

возродимся из манны небесной – не надо выманивать.

Нас от точки храни... Бесконечность камлает и теплит...

• • •

...one night stand без повтора к танцам и рейвам: интерес, возбуждение, романтика и фантазия... нити своего рода, которые ткут картину истинных желаний, петельки – прятки с интуицией в реальных закоулках латентной эротики рая – изменчивость – каждому по заслугам... но ходить по небу не запрещено, оттуда и сказки падают...

• • •

Синь воды околоплодной заглушила звуки криков.

Сжатый воздух стал смертелен. Kissлород чистейший — яд...

 

Занырнула лодка в море, да застряла между рифов.

Руль заклинило, от встряски сдетонировал заряд.  

Гром пророчеств раскидал, и провода по переборкам —

как ажурной сеткой — нервы, в них запутан адмирал.

Твари хлынули с водою и вцепились хищно в глотку:

рвут, кромсают да сжирают — им назначен кровный бал.

 

Всё в забвение уходит, и ошибки скроет остов.

Проржавевшие металлы — нужен станет ли штурвал?

Да — затянет илом, впрочем, тот подводным станет остров,

или сквозь кораллов кожи грот — разинутый оскал.  

Всё циклично. Море вечно! Звёзд коварность в нём сгорает,

и песчинкою ничтожной человека интеграл —

в суетливости гонимый...

Может в бездне скрытность Рая?

 

Отчего же чайка стонет так по-женски, между скал...

• • •

...la rive - берег, la mer - море... страсть и гибель... инь и ян... две стороны сущего...

• • •

В чароитовой глади утопится лунный серп,

мир до первых лучей будто слеп, непроглядно сер.

Глубоко, возле самого дна зародятся волны,

побегут хороводиться с ветром и кружева

беспокойным прозрачным рукам разрешат срывать,

груди гребней от пенных одежд избавлять фривольно,

в шелковистую гальку вжимать водяной спиной,

зябкость зимнюю, капля за каплей, менять на зной —

до кипения соли в подкожных сетях-сосудах.

Разбиваться на брызги, на тысячи мелких «я»,

диамантовой крошкой в падении вверх сиять,

разделённо безумствовать в ветреных ласках блудных.

 

К ним в агонии ревности чайки летят, кричат —

в каждом пёрышке белом оставил мистраль печать

амортенцией запахов, прытью воздушных танцев.

Им бы в токах прохладных, где чувственный парадиз,

распластавшись, парить и парить, не спускаясь вниз,

навсегда в средоточии неги и грёз остаться.

Но отчаянье чаячье, вязкое, как туман,

гонит мстить, оставляя на водах десятки ран,

рассекая упругую плоть уголками крыльев.

Только дерзким разлучницам к боли не привыкать —

их давно гнев огня выносить приучил закат,

и касания злые экстаз остротой усилят.

 

Полутьма в полусвет незаметно перетечёт,

солнцем тронуты, шалости станут почти не в счёт,

успокоится море, утихнут, задремлют птицы,

день подарит янтарь чароиту холодных вод.

Но наступит пора — деспотичное торжество

раннеутренней жажды нахлынет... и воплотится.

• • •

– Я не чавкаю, а чамкаю, – сказала вдруг корова, – а это две большие разницы.

– Ох..пупеть, – сказал я корове, – ты говорящая? Впрочем, это же сон.

– Сон, – ответила чамкающая корова, – ща начамкаюсь и буду давать ромашковое молоко.

– Да пока ты молоко начнёшь давать, я уже проснусь.

– А мне пофиг, – невозмутимо ответила корова, – много вас тут шляется...

• • •

Напишу в твои сны из тревожных своих.

 

С почтальонами — серыми совами —

перешлю:

в пару строф — неоконченный стих,

тонкий профиль,

углём прорисованный

на изысканном фоне из белых цветов

с алым абрисом неба закатного.

А под грифом: «Секрет. Распечатать потом»,

в плотный крафтовый свёрток упрятанный,

страх молчания.

 

Той ледяной пустоте,

что ночами шуршит между стёклами,

отдавать не хотела — и ты не хотел! —

многословное,

лёгкое,

тёплое.

 

Краски,

голос,

шаги от двери́ до двери́,

звёзды — хлебные крошки с обочины,

их в ладонь собери…

говори…

говори.

Словно лезвия, фразы отточены —

отсекают бескрайность безжизненных вёрст

до кровящей и дышащей близости,

до искусанных губ.

 

Невопрос невсерьёз

потеряется в шёпоте лиственном,

упадёт и утонет в высокой траве.

Ловким змеем струясь между вязами,

обойдёт, уведёт за собой неответ,

неуслышанность

и недосказанность.

• • •

— Моё молчанье дождь озвучил.

Твои шаги съедало эхо.

Моё молчанье дождь озвучил —

не выдавая твой отрыв.

 

Неслись сплошною массой тучи,

скрыв всю отчаянность побега.

Неслись сплошною массой тучи,

был гром моляще говорлив...

 

— То просто дождь, а не слезинки, —

ты уходила и шептала.

То просто дождь, а не слезинки,

не выдавали молний гнев.

Не закружиться бы чаинкой,

и не упасть цветком сандала.

Не закружиться бы чаинкой

в стакане горечью осев.  

— Жжёт крестик твой — клеймом пожизнен.

Не оглянусь, хотя бы малость.

Жжёт крестик твой — клеймом пожизнен. Твои даянья не сорвать.

 

Луна покусана — для нищих.

Остатки туча доедала.

Луна покусана — для нищих.

Мне б крошку света — путь искать.

 

— Вновь, предвкушая век грядущий,

на землю хлынет тёплый ливень.

Вновь, предвкушая век грядущий, забродит соком мускатель.

И, выдувая сок, идущий

из вен лозы — Зефир в порыве.

И, выдувая сок идущий,

узнаешь в ягодах мой хмель.  

• • •

...моё завтра – светло, наше завтра светлее, чем наше вчера и наше сегодня, и надо стремиться чтобы наше послезавтра было не хуже нашего позавчера…

• • •

А на улице снежно и вьюжно… Под белый шум

обнимаемся, слушая смех между жизни строк…

Мой теплёнок, в объятьях тебя, как никто, держу.

Сны цветастые — наш обитаемый островок.  

 

И под звёздами пьяными мы, как всегда, в ладу.

Только глупые падают, сразу сгорая, в бриз.

Не гадаем — поверим в летящую вниз звезду.

Сколько выпадет — столько с тобой будем падать ввысь.  

 

Как на бархатных лапках, крадётся неслышно ночь.

И пантерой в броске — твои ноготки так нежны.

Слов крупицы роняешь — рисуй по спине, песочь…

Замирает не сердце одно, но и волн шумы.  

Их повисшая пауза вычертит след бедра.

Словно слышится: — ты подожди, через век вернусь…

Или шепчет то снег за окном, иль схожу с ума?

 

— На чуть-чуть хоть останься… — спросонья за тенью мчусь.  

 

И колотится сердце об берег, как чудо-кит

об тот остров, опять. И фонтан — как песочный впрыск…

 

Но всё так же укутала тень, в переливах вид

за окном — глупых двое всё падают плавно в ввысь.

• • •

...ну вооть... пошёл лесом по небу, оставляя кожу на облаках —  как флажки — не заплывать за них...

• • •

Двум ятаганам оттенка личччи веленье ночи — касаясь, жалить

по коже дрожью, и нет различий — ожоги снега, ожоги жара.

Медовость света стечёт по стенам, в углах растает каймой дрожащей,

ответ зеркальный заменят тени, придав распущенности изящность.

Мани пантеру кошачьей мятой за многоликостью наслаждений.

Так надоело во взгляде прятать то, что, прорвавшись, тебя изменит,

шептать прикажет почти бессвязно, сжимать, врываться неосторожно.

И всё, что в грёзах бессонных дразнит — вдруг станет явью, вдруг будет можно.

Добавим пряный и жгучий перец в коктейль из вишен и шоколада.

Пускай не первая и не первый под градом летнего звездопада —

давай забудем о заоконном, задверно прибранном и застенном,

шагнём с обрыва, крича... утонем... и возвратимся — пенорожде́нны.

• • •

...Если носим волшебство в себе, рано или поздно приходится искать к нему новые дороги. А когда они находятся — можно возвращаться домой...

• • •

А в созвездиях ноября нет бродяжьей твоей звезды.

Улыбаешься, вверх смотря, куришь трубку.

Душистый дым

беспокоит глаза слегка — не слеза ещё, но почти.

 

Свет погасшего маяка

где-то в мире летит,

летит —

потому что не любит свет поражение признавать.

Вновь зачатые из словес

(но не тех, что хранит тетрадь)

новоявленные лучи крепнут шёпотом в тишине,

после — я́рки и горячи — разбегаются жить вовне.

 

Путы путников ноября тяжелее и ледяней.

Дни предзимние говорят

зарисовками на окне,

сединой на сухой траве,

косохлёстом по мостовой.

Ты услышишь — речей ловец — поздней осени разговор

и оставишь пустынный дом под охраной семи ветров.

И в попутчиках — только дождь, неуёмный знаток дорог.

 

Будет вечер — меж облаков пробкой неба взойдёт луна,

прикоснётся к ветвям щекой,

подмигнёт, подавая знак,

на границу густых теней бросит бликов искристый дар,

что вернётся в тебя извне

и останется…

до всегда.