Сталинградский кот

В коммуналке на Волошской

вид из окон хоть куда –

на окурки и калоши,

полы мрачных макинтошей

и приблудного кота.

Жмётся он к прогнившей раме, утонувшей в тротуар,

и подсовывает память: Сталинград, позёмка, март,

Тася в старенькой шинели. Ветер колкий, низовой.

Шмыг, а из подвальной щели кот – задрипыш, но живой!

Забрала бы, но куда тут, ведь сама бурьян-трава,

безутешная солдатка, третий день уже вдова.

 

И пошла она на ощупь, на фиалковый закат,

осенило – хлебец тощий где-то в дебрях рюкзака

отыскала, возвратилась, огляделась… Пустота.

Отступила божья милость – ни надежды, ни кота.

 

В коммуналке на Волошской

кухня в семь больших столов,

алюминиевые плошки,

вместо коврика рогожка,

зверобой, болиголов…

На плите помятый тазик, в нём закисшее бельё,

еле слышно входит Тася за вчерашним киселём.

Хруст капусты, запах хлеба, дружный смех под стук ножей:

«О, гляди-ка, наша леблядь вышла в люди… ППЖ!

Вот же бог послал нахалку, девки, прячьте-ка мужей!

Нам еще тут не хватало хворей всяких. Или вшей…»

 

Тася год уже не плачет, не хватает слёз на всех.

Санитарка, повар, прачка – неподъемный бабий век

выпал в стылые семнадцать, ей, постылой сироте.

Было некуда податься – только там, среди смертей,

было-было-было счастье – впопыхах, в крови, в грязи,

и король червовой масти на руках её носил.

И любили, и мечтали, и ребёнок мог бы быть,

Сталинград, победа, Сталин – слишком близко от судьбы...

Не дожил майор червовый до гвоздик и до ракет.

«Значит так, ещё хоть слово… –

колченогий табурет полетел в пустые лица,

над кастрюлями, в компот, –

ППЖ … мне все простится, я контуженная – вот!»

Распрямилась, вышла гордо в оголтелой тишине –

Боевой походкой, твердой, вверх по лестнице – к весне.

 

В коммуналке на Волошской

вид из окон хоть куда –

везделужие калоши,

воробьихи делят крошки.

...Тася режет в суп картошку

под урчание кота.