после

Полинявшего неба бельмо на окне,

плачет мама: ну что же ты, глупая... -

прикасается робко,  тревожа во мне

незажившее, трепетно-хрупкое.

 

Закрываю глаза: всё, конечно, пройдёт,

время вычеркнет буквы из имени

и, надёжно запрятав, положит под гнёт

непрощённое мною "прости меня".

 

Будет хмуриться доктор, снимая бинты,

обещая, что раны затянутся.

Будет кто-то чужой (а не ты! а не ты!)

разукрашивать вторники-пятницы

 

и насквозь понимать и, обиды дробя,

в каждый день уносить на руках меня.

Буду я по ночам догрызать  второпях

килограммы поваренной каменной

 

и туда возвращаться, в подушку крича,

где мы оба без памяти чокнуты,

где обветренных губ немота горяча

и запястья ещё не зачёркнуты.