Двадцать лет, как минула война
1.
Машина завелась не сразу и Евгения Дмитриевна даже сплюнула в сердцах. Ну вот почему сегодня, именно сегодня, когда предстоит долгая дорога, эта проклятая колымага начинает капризничать? И даже позвать некого – муж в командировке в Будапеште, сын – в экспедиции на Урале. Ну да где наша не пропадала? Она же не просто «енаральша», как ласково называл ее муж, а отцова дочка и руки приделаны все-таки к нужному месту, а не к заднице. Полчаса уговоров – и «Москвич» все-таки соблаговолил тронуться с места. Ох, как хорошо, что вышла заранее! Ох, как хорошо, что не оделась как «городская фифа».
Летнее утро обнимало Москву, струилось в открытое окно машины и ласково ерошило пышные рыжеватые волосы. Евгении было уже сорок. Сорок лет – бабий век, как говорится. Ну да для своего возраста выглядит она более чем, мужчины заглядываются, муж ради шутки ревнует, подружки сына принимают за старшую сестру – разве плохо? А сейчас она едет с ветерком, высокая и стройная, в ярко-синем свитере, который муж привез ей из Копенгагена, в самосшитых синих брючках, любуется видами уже даже не Москвы, а Подмосковья. Муж который год пеняет ей, что не надо гонять как ведьма на помеле, но она только посмеивается: у меня водительский стаж больше твоего, товарисч енарал, так что ты командуй, пожалуйста, своими офицерами, а жену в покое оставь! Тем более, что у жены разряд по стрельбе, да и сковородкой мимо твоей фуражки не промахнется. "Ох, Женька-Женька, сгубила ты мою волюшку..." -- притворно вздыхает муж, прижимая ее к себе, словно боясь потерять. Каждый раз, с того самого мига. когда встретились они в конце войны, на разбитой снарядами, расквашенной дождем весенней дороге...
На заднем сиденье лежали подарки: игрушки детям, сувениры друзьям, армейский спецпаек – презент от мужа. Жаль, не достала апельсинов, мандаринов — ну да ладно. Простят. Зато вот коньяк настоящий, армянский, хлопнем по рюмашке….
2.
В издательстве было шумно, тесно, не продохнуть. Галина Николаевна стояла у окна и близоруко вглядывалась в серую ленинградскую дымку. Под ней были крыши, острые и плоские, почти волшебные, умытые летним дождем, и миниатюрная изящная женщина чувствовала себя приподнятой над всем миром. Сумка преданно лежала у ног, поезд через два часа, главное – не опоздать. Сначала поезд, потом автобус, а там… Хотя бы три дня можно отдохнуть на природе, наговориться вдоволь, побродить вокруг сонных свинцово-голубых озер, подышать лесным воздухом. И конечно, набраться впечатлений, которых даже в самом прекрасном городе начинает не хватать. Она и не думала, что станет ленинградкой, а вот стать писательницей ей, видимо, было суждено с рождения. «Фантазерка» — говорили про нее подружки в детдоме. "Фантазерка" -- вздыхали учителя, ставя ей очередную двойку за поведение. И прозвище это следовало за ней, приклеившись навек. Галя сначала расстраивалась, а потом задумалась – а так ли это плохо? После войны она поступила в Литинститут, не сразу – на второй год. Немного не хватило знаний. Закончила. Два сборника детских рассказов вышли один за другим, а потом она увлеклась историей Древней Руси, объездила всю Псковщину и Новгородчину, и, словно надышавшись воздухом тех удивительных событий, написала один детский исторический роман. Потом второй. Потом третий и четвертый. Почти двадцать лет на службе детской книги. Собственные сыновья и множество их друзей и ровесников выросли на ее историях, а значит - половина жизни прожита не зря. Галина еще раз оглядела мокрые крыши, подняла тяжеленную сумку и бодро зашагала вниз. К вокзалу.
3.
Алька быстро доел яичницу и, понукаемый мамой, которая обещала «огреть олуха полотенцем», припустил по лестнице. Сегодня был такой чудесный день, такой солнечный, ну только бы эта засоня Лилька не опоздала. Удивительно, что у такой дисциплинированной женщины, как тетя Соня, родилась такая чучундра. И Алька с улыбкой представил себе серьезные серые Лилькины глаза и растрепанную копну кудрявых волос. Сначала в кино. Потом на ВДНХ – кататься на каруселях и лопать мороженое. А потом – провожать Лильку до дома, пить чай и целовать ее на прощание. И думать о том, что когда-нибудь ему не придется уходить от нее, когда-нибудь у них будет огромная дружная семья. Он уже заканчивал институт и не какой-нибудь, а Горный. Ему с детства хотелось быть геологом. Как мама. И, стоя около кинотеатра в ожидании, он думал – а мама была когда-нибудь так же счастлива?
А мама ехала из Москвы в Кемь. Как обычно, на верхней полке – нижнюю она не переносила на дух. Ехала и думала о своем: как отнесется сын к тому, что у нее, сорокалетней женщины, всю жизнь любившей и помнившей только одного человека, вдруг появился ухажер. Да не ухажер даже – а по-настоящему любимый мужчина. Осудит? Или наоборот, хлопнет по плечу своей ручищей и скажет: «Маааам, ну что ты, в самом деле! Совсем отсталая? Ты вон какая красивая у меня, я тебя еще замуж выдам!» Глаза у Маргариты были прозрачные, ярко-синие, как вода, недаром на работе ее часто русалкой звали, поддразнивали по-доброму. Плакать она не любила, всегда была сдержанной — но сейчас слезы наворачивались сами. Ну да ничего, переживем-пережуем, вот сейчас с девочками все обсудим, под водочку, под селедочку…
4.
Разбудить все семейство – это задача под силу только героине, особенно в выходной день. Дочь-третьекурсница, глазищи сонные таращит, а ее в кино дожидаются. Два сына-подростка, у этих над головой хоть из пушки пали, набегаются за день и спят как убитые. И муж, приехавший вчера из Витебска, умученный, но счастливый. Прямо жалко. Ну очень жалко. Но хотя бы инструкцию перед отъездом она выдать должна, иначе вся эта орава даже супа в холодильнике не найдет.
— Вставай, не спи, кудря-ва-я, в цехах зве-ня, страна встает со славою…
— Маааааааа…. – басом отозвался двенадцатилетний Бориска и демонстративно надел на голову подушку.
— Вста-ем! – подушка полетела с кровати, — ты погоди, я еще кормить вас буду. Добровольно-принудительно. А также обнимать и прощаться, ибо через полтора часа у меня поезд. Вста-ем!
Семейство зашевелилось и с разной степенью утомленности жизнью поплелось к умывальнику. И быстрее всех – что удивительно – Лилька, ну да ей на свидание. Соня засунула в сумку подарки и неоконченную работу. Вот там, на природе, придут самые нужные, самые точные слова. Что-то не давалась ей эта баллада, черт бы ее… Вроде и начала хорошо, и шло поначалу ходко, ан нет. Ну Гейне есть Гейне, он только кажется простым.
Как же все-таки она любила свою работу! И возможность доказать людям, что немецкий язык – это не язык насильников и негодяев, а язык поэтов, ученых, ненавидевших любую подлость и восстававших против насилия. И в одиннадцатом, и в просвещенном восемнадцатом, и в романтическом девятнадцатом, и в нашем, бурном, прекрасном и страшном двадцатом веке…
Соня посмотрела в зеркало: на голове как всегда, воронье гнездо, как ни стриги, но огромные серые глаза сияют, купленное в Гродно платье сидит на сухощавой, но женственной фигуре как влитое. Ничего, повоюем еще… И в мирной жизни порой воевать приходится, что уж там.
5
В доме было тихо, но хозяйка уже встала. Завернув толстенную косу вокруг головы, она спустилась в погреб, так же тихо вышла с большим жбаном меда. Муж спал. Дети спали. Только старшая дочка, Сонюшка, стояла, прислонившись к косяку, и теребила такую же длинную и толстую, как у матери, косу.
— Ну что, помогай, что ли! – Сонюшка дважды просить себя не заставила, вернулась с праздничной скатертью и побежала раздувать самовар.
— Лизавета Иванна, когда девочки будут? – раздался со двора звонкий голос соседки Полины.
— Да вот к обеду обещались, ждем. Вы уж тоже заходите, и тетю Машу позовите. Я пока на стол соберу.
В доме было тихо. В простом деревенском доме, большом и добротном, как все северные деревенские дома. Сейчас проснутся младшенькие, муж встанет, выйдет во двор ополоснуться. Лизавета любила смотреть, как он мерно и красиво колет дрова, как шагает, осматривая свое подворье. Шутка ли – пятеро детишек, всех поднять надо. А раскулачивания уже можно не бояться, совсем по-другому люди жить стали. Вот сейчас вспорет тишину гудок машины – это Женька, как самая быстрая. Ленинградский поезд придет раньше московского, поэтому Галя опередит и Риту, и Соню.
Жизнь шла своим чередом. И взрытая снарядами земля возродилась, плодоносила, радовала цветением. Война кончилась двадцать лет назад. Вспоминалась, конечно, особ4енно когда наезжали фронтовые подруги. Но все-таки… Все-таки она отодвинулась за ежедневными заботами и радостями, за свежими утрами и медленными спокойными вечерами. В воздухе пахло медом – Феденька пасеку завел, себе и детишкам на радость – пахло медом, свежеиспеченным хлебом и чем-то особенным, неясным, чем
пахнет обычно в доме людей, которые просто любят друг друга.
А зори по-прежнему были тихие-тихие…
