Герой

-- А сколько раз ты ходил в море, дядюшка Христиан?

 

-- А капитан был строгий?

 

-- А кормили тебя хорошо?

 

-- А в каких дальних краях ты побывал?

 

-- А ты Англию видел? А Голландию? А Германию? А Италию? А Новый Свет?

 

-- А когда ты снова отправишься в плавание?

 

Старый Христиан кашлянул, дав мальчишкам понять, что на столько вопросов сразу ответить не сможет, и степенно продолжил:

 

-- Капитана моего первого звали Отто. Далеко мы с ним не ходили, так – вдоль берега, промышляли селедкой, да и команда на судне была не то чтобы очень бравая – мальчишки да старики. Но кормили хорошо, хотя с той поры я не выношу селедочного запаха. Как стал постарше – нанялся на корабль получше, вот с новым капитаном… как бишь его… Ларс… нет, Ханс… в общем, не помню – ходили и к шведам, и к русским, и к англичанам. В Новый Свет не плавали, врать не буду, а в Англии мне не понравилось. В портах запах какой-то гнилой, люди злые, бежишь по доскам – они под тобой так противно скрипят, будто вот-вот провалятся. Россия больше понравилась – там сытно было, и люди приветливые. И как-то просторно, да и на дом родной больше похоже. Город построили, представляете – специально для кораблей, назвали его пышно – Санкт-Петербург… А дома там строили высокие, каменные. Вот такие!

 

Христиан задрал голову к небу, показывая, насколько высокие дома ему удалось увидеть. И сразу же почувствовал, как хрустнула шея. «Стар я уже становлюсь, эх, досадно-то как!» Мальчишки ничего не заметили, они с восторгом смотрели на дядюшку такими же как у него блестящими черными глазами, и ждали продолжения рассказа. Все восемь племянников, как на подбор – здоровенькие, крепкие, точная копия его сестрицы Ингрид. Вот таким же мальцом он с упоением слушал рассказы деда Расмуса, чуть постарше удрал из дома и тайком пробрался на корабль. Эх, юность-юность..

 

-- Дядюшка, а ты почему не женился? – это внезапно подошла единственная дочурка Ингрид -- Рамборг, светленькая и кругломорденькая, как ее отец. Недолюбливал Христиан своего деверя, который отирался при торговле и ни разу даже не смотрел в сторону моря, но семью, надо признать, деверь обеспечивал хорошо. Не голодали даже в самые тяжелые времена.

 

-- Да, правда, неужели нигде в мире не сыскалось красотки вроде меня, чтобы ты за ней хвостом ходил? – это уже сама Ингрид смеется, -- ну не поверю, чтобы ты не оставил где-нибудь тоскующей женщины… а то и не одной!

 

-- Да вот встретил, -- с неохотой пробурчал старый моряк, -- встретил как раз в России, есть там город такой, Архангельск называется. Представляешь, сестрица – иду я по причалу, а навстречу мне бежит кто-то, и вдруг как схватит меня в охапку, как с дороги рванет… Оказалось, я так зазевался, что не заметил, как бочка здоровенная сорвалась и чуть было меня не раскатала… Поднимаю глаза – а там она… Никогда не думал, что такие бывают: светлая, словно утренний луч, глаза сверкают, а сама – крупнее меня чуть ли не на голову…

 

-- Ой ли не врешь? – изумилась Ингрид, -- ты вроде не малявка, в нашем роду все хоть жилистые, да крепкие.

 

-- Не вру, сестрица, чем угодно поклянусь. Русские красавицы это… ну не опишу, это видеть надо. И характер под стать. Встречались мы с ней две недели, пока мои в порту стояли… а потом уехать пришлось. Сказала, что ждать будет. Вряд ли ждет, конечно, сколько времени прошло…

 

-- Дядюшка, она дождется! – воскликнула Рамборг, и прижалась к маминой щеке, -- вот увидишь, она обязательно дождется! Ведь ты же герой!

 

-- Настоящий морской волк! – подтвердил щекастый Ламберт

 

-- И ты обязательно еще доедешь до того.. в смысле этого.. Нового Света! – завопил крошка Йен.

 

-- А мы тоже, как вырастем…

 

-- Ладно, герои… -- засмеялась Ингрид, -- Вон отец идет, пора за стол. Пойдем, братец!

 

-- Ты иди, иди. Я приду попозже. Хочу посидеть тут, на крылечке, посмотреть на море…

 

Он еще полчаса смотрел на море и думал. Думал и смотрел на море. На такое близкое, такое далекое, такое недоступное море… Малыши искренне считали его героем, а ведь он когда-то совершил поступок, которого не может себе простить по сей день. Тогда, уже на обратном пути из Архангельска в Берген, почти совсем дома он, полный радужных надежд, вдруг почувствовал беспокойство. Он доверял своей интуиции и сразу понял: что-то идет не так. Корабль дал течь. Сразу. Это была верная гибель. Он закричал – но никто его не услышал. Он побежал искать капитана и понял, что никто ему не поверит, никто, никто! На него душной волной навалилось отчаяние, он сразу понял, как хрупок и мал в этом огромном грубом жестоком мире, и единственный способ спастись – это спрыгнуть с борта и добраться до суши.

 

Дальше он не помнил ничего – ни как плыл, ни как очутился на берегу. Он лежал у самой кромки воды, уткнувшись носом в песок, а рядом… Рядом в воде лежали обломки корабля, а капитан Торольд… вот как, оказывается, его звали – старый добрый Торольд плавал лицом вниз как дохлая рыба. И веселый молоденький кок, и высоченный боцман, прозванный командой «дядька Лось», и веснушчатый юнга Карл, для которого это плавание было первым. Они все погибли. А он жив – потому что предал своих товарищей, сбежал, удрал, и теперь никогда, никогда не сможет больше вернуться в море. И в далеком Архангельске ждут его напрасно. Или нет. Предателей не ждут.

 

Он никогда и никому об этом не рассказывал, но все время думал о том, что каждый может крикнуть ему в спину: «Трус! Ничтожество! Предатель!» и будет прав. Но что он мог поделать с могучим, как сама жизнь, инстинктом самосохранения? Ведь он был всего лишь маленькой корабельной крысой, и тысячи поколений крыс до него поступали так же…

 

Закат догорал, а Христиан все сидел, вглядываясь в очертания прибрежных скал. И море показалось ему красным и пылающим, как рубиновые глаза его любимой. Он еще раз взглянул на рыбацкую хижину, в подвале которой жило семейство его сестры, и решительно двинулся к причалу. Еще все можно исправить. Он сумеет. Обязательно сумеет.