1.

-- А он, представляешь, каааааак саданет кулачищем по столу! Бочонок кааааак взлетит и каааак сядет прямо на голову старого Урдо! «Клянусь тухлой печенкой морского спрута, я выпровожу отсюда любого, кто посмеет перейти мне дорогу и посвататься к Вашей дочке, любезный дон Кэрта! Я надену ему на голову не этот паааааршивый бочонок, нет, я привезу для этого бочку, которую сделали еще для моего покойного деда, пусть его на том свете шпарят во все дыры его же собственным мечом! Паскудник он, прекрасная дона – это он уже ко мне, слышишь? – паскудник он был премерзейший, но в вине толк знал и приказал бочару сделать такие огромные бочки, что для них пришлось разбирать вход в погреб!»

Со старой щербатой стены, огораживающей владения благородного дона Кэрты, свешивались четыре босые ноги. Две ножки подлиннее и две покороче, основательно измазанные травой, загорелые и исцарапанные. Такие и бывают обычно у юных девушек, живущих в провинции и не подверженных влиянию строгой и вычурной дворцовой моды.

-- Мои братцы уже и не знали как угодить гостю, ты представляешь! Они ходили за ним хвостиком и верещали: «Дон Пампа, покажите нам удар, которым вы разрубили пополам свирепого кабана!» «Дон Пампа, а когда вы женитесь на нашей сестре, вы возьмете нас с собой на охоту?» Хорошо еще что не просили научить их хлестать вино бочками или ухаживать за девушками, колошматя по столу. Хотя, боюсь, это у них впереди.

Со спины обе девушки выглядели просто превосходно. Стройные фигурки, крепкие и изящные одновременно – провинция, провинция! – одна повыше, каштановые кудри забраны высоко и открывают длинную смуглую шею, вторая пониже, на белые плечи падает огненно-рыжая грива. Говорила высокая, рыжая молча слушала, чуть склонив голову.

-- Да что там братья! Отец смотрел этому Бау в рот и глаза у него были… Ну как будто ему принесли в подарок доходы со всех соседних поместий!

-- А тебе-то он нравится? – тихо спросила рыжая, -- мне кажется, он хороший человек. Мужчина.

-- Знаешь… Я сама не поняла, мне же почти не дали с ним поговорить. У него плечи – еле в дверь пролезли, мощный, сильный, как дикий зверь, и за словом в карман не лезет… Но как на меня взглянул – словно язык проглотил. Хотел поклониться – любимый отцовский кубок плащом со стола смахнул, тарелку разбил... Мне кажется, он меня боится.

Человек незаметно подошел поближе и пригляделся. Судя по разговору, почтенный, но почти безземельный барон Ару дон Кэрта но-Урмида-но-Барку и что-то там еще выдает замуж единственную дочку за бешеного молодого Бау, прославившегося своими выходками на всю округу. Ну что ж, вмешиваться в чужую любовь – недостойная и бессмысленная затея. А вот как бы подойти, чтобы получше увидеть лицо рыжей молчуньи… Интересно, кто она? Вряд ли сестра или родственница, уж больно непохожи. И точно не служанка --- держится со спокойным достоинством, не суетится. Кто у нас там соседи: старый дон Вэду, но у него только один сын, потом вечно пьяный дон Мигра, старый холостяк и… Ах, да, вконец обнищавший Трэу дон Варху но-Сирда но-еще-что-то-там, ведущий родословную чуть ли не от какой-то давно истлевшей королевской династии. Вдовец с пятью дочерьми и тремя сыновьями, которым достанется полуразрушенный замок и два дряхлых одра…. Рыжий, кстати. Вот, значит, что это за девица…

-- Значит, ты скоро уедешь, -- задумчиво сказала рыжая, -- будет свадьба, все напьются, и на следующее утро ты проснешься баронессой Пампа дон Бау. Тридцать слуг и двадцать служанок, двести крестьян, крепкий замок, амбары с зерном, поля, луга, леса… и любимый муж. Ты будешь призвана ко двору, увидишь столицу, королевский дворец, родишь десяток красивых и смелых детишек… А еще недавно ты боялась, что никто к тебе не посватается.

-- Я и сейчас боюсь. И замужества боюсь, и уезжать боюсь. И боюсь, что он передумает и я его больше не увижу. Я, наверное, страшная трусиха. А вот ты храбрая, ты бы не испугалась…

-- Вот именно поэтому ко мне и не сватаются, - рыжая потянулась, платье обрисовало пышную грудь, -- храбрая, бедная… да еще и рыжая! Представь себе, Ини, три жениха сбежали, увидев мои волосы. Бежали и молитвы твердили. Чтобы зло не прилипло.

Девушки расхохотались.

-- Дураки потому что, -- Ини подобрала юбки и вскочила на ноги, -- пойдем к нам, ужин, наверное, уже на столе. Мама будет рада тебя видеть.

-- Пойдем, -- рыжая тоже встала, резко отряхнула платье и посмотрела прямо в сторону притаившегося чужака. Он в который раз порадовался своему умению становиться почти невидимым и вжался в шершавую прогретую солнцем стену. Поднял голову – девушки были прямо над ним. Высокая Ини уже сделала пару шагов, и он смог наконец увидеть лицо ее рыжей подруги, задержавшейся на несколько мгновений. Лицо, бледное даже под загаром, строгое и замкнутое, с высоким лбом и большими синими глазами. Девушка постояла, тряхнула головой, улыбнулась и пошла вперед,

-- Интересно, -- сказал он сам себе, -- как ее зовут?

 

2.

-- Ну и что мне с ними всеми делать? Ну скажите мне, почтенный дон… как вас? Рэба? Ну подскажите, как мне выкормить этих голодранок, как выдать их всех замуж, если из них у троих не головы, а медные кастрюли? Такие же тупые и такие же рыжие? И приданого – никакого. Ни-ка-ко-го! Ну да, мать их была красавица, но почему она умерла и бросила меня одного? Понарожала и умерла? Ну откуда мужчине знать, что делают с таким количеством детей? А? А?

Старый барон Трэу дон Варху но-Сирда был зверски, окончательно и беспросветно пьян. Он говорил бубнящим жалобным голосом и таращился на собеседника глазами побитой собаки, мутными и слезящимися.

-- А у меня еще и трое сыновей. И всю эту ораву надо накормить, одеть, хоть как-то выучить… Какое там! Женихов для этих дур нет и не предвидится, после того как старшенькая заорала вслед дону Ворте и дону Эзо что у них на плечах горшки с дерьмом. Они же рыжие, засранки, ры-жи-е! И я рыжий, ну? За что мне такое несчастье?

Вопли обиженного судьбой барона становились все громче, раздался топот босых ног и в дверях показалась примерно половина «оравы голодранцев и голодранок» -- девушка и трое чумазых мальчишек, младшие – явно близняшки. Видимо, их рождение и стоило матери жизни. Старшая была той самой молчуньей со стены. В старом холщовом платье, с повязанным на тонкой талии передником, с туго заплетенными и уложенными вокруг головы косами, она стояла, сжимая и разжимая кулачки, словно думая – стукнуть ей отца скалкой или подождать. А может быть, не отца, а гостя – вид у нее был решительный.

-- О, вот они, явились, дармоеды несчастные, ну? Идите сюда, идите, пусть почтенный дон полюбуется, до чего довели старую аристократию! У мальчиков нет ни одной целой рубахи, у девчонок – ни одного целого платья! А? И чем прикажешь их кормить? Чем? Я и прошения королю писал, я своим боевым товарищам писал – молчат. Молчат, стервецы! Ну что ты на меня смотришь, что? – барон приподнялся и указал дрожащим пальцем на дочь, -- Вот, старшенькая моя, Окана. Любимица моя, да? Выросла лошадь с меня ростом, титьки во, глазищи во, еще и грамотная, тогда мы могли учителя нанять… а женихам не нужна! Рыжая – не нужна, и хоть ты тресни! Уууууууу…. – барон снова упал в кресло и завыл, как раненый пес.

Гость сидел, разглядывая потемневший от копоти потолок, старые щербатые стены, в которых даже летом было холодно и неуютно, надколотую посуду, засаленные рукава рубахи пьяного дона Варху. Потом перевел взгляд на девушку. Она стояла, приобняв братишек, очень прямая, безмолвная, как статуя, с горящими ненавистью и стыдом глазами. Отвернулся. В голове начал складываться план. Если эта девушка действительно та, чем кажется – он счастливчик. Просто счастливчик. Надо бы с ней поговорить и немедленно забрать ее отсюда.

-- Почтенный дон Варху, -- сказал он доверительно и сочувственно, -- я занимаю небольшую, но важную должность при королевском дворе. Если Ваша дочь действительно умна, грамотна, хоть немного умеет петь и танцевать – то я берусь представить ее ко двору Ее величества. Молодой королеве нужны юные и красивые фрейлины, а что до цвета волос – в столице не настолько подвержены предрассудкам. Часть ее жалованья будет выплачиваться семье, поверьте, для провинции это немалая сумма. Вы сможете на эти деньги купить все необходимое младшим детям, нанять грамотного управителя…

Ему пришлось повторить свою речь трижды – с первого раза барон тоскливо хрюкнул и уронил голову на руки, со второго начал прислушиваться и только с третьего что-то понял. Рэба налил барону еще и пожалел, что вместо вина не взял с собой рассол. Девушки и мальчиков в дверном проеме больше не наблюдалось, но он был уверен – стоят недалеко и слышат каждое слово. Чуть возвысив голос и придав ему уверенность в завтрашнем дне и искреннюю заботу, он продолжил:

-- Я оплачу Ваш с дочерью приезд в столицу, Вы сами будете ее охраной и защитой. А если Окана понравится королеве и будет честно и усердно выполнять свои обязанности – то Ее величество выдаст деньги на приданое ее младшим сестрам, дабы они могли найти себе хорошую партию или тоже прибыть ко двору, когда подрастут.

-- Благодетель! – взрычал Варху и чуть не опрокинул стол, пытаясь поймать руку Рэбы. – Благодетель! Ко двору, да? Я там не был двадцать лет! Двадцать! Как мне вас благодарить? Вы сами женаты? Нет? Так берите любую из моих дур, они вам ноги целовать будут! Окана! Да где ты там? Окана!

-- Но для начала я бы хотел поговорить с Вашей дочерью с глазу на глаз. Вдруг ей не понравится мое предложение, и она откажется. Она девушка гордая и неглупая, мне не хотелось бы принуждать ее.

-- Откажется? Да вы с ума… Простите, благородный дон… Она не может отказаться! Это же спасение для всей семьи! Если она откажется, я ее… Я же ее собственными руками…

-- И все-таки, позвольте мне с ней поговорить. Я тоже должен убедиться, что она подходит на должность придворной дамы. Это непросто, ей придется расстаться со многими привычками, научиться держать себя совершенно иначе. Где я мог бы побеседовать с прекрасной доной Оканой?

-- Комната ее матери справа по коридору. Небось там уже торчит. Уговорите ее, любезный дон, ууууу…говорите и я в долгу не оооо… -- барон снова уронил голову на руку и, похоже, беспробудно уснул.

 

3.

-- Я еду с Вами.

Это было первое, что он услышал, войдя в комнату. Девушка действительно поджидала его там. Голос у нее оказался звучный, грудной. Она несомненно боялась – и отъезда из дома, и непонятного туманного будущего, обозначенного абсолютно незнакомым человеком. Боялась – но все уже решила до того, как он успел даже открыть рот.

-- Вы уверены, госпожа Окана? Вас устраивает то, что я предложил Вашему отцу? – он специально дал понять, что догадался о том, что девушка слышала все, от первого до последнего слова. Обычно подобное обвинение вызывало слезы или упреки оскорбленной гордости, но девушка абсолютно спокойно подтвердила:

-- Да. Меня устраивает даже то, что скорее всего я должна буду стать либо Вашей любовницей, либо короля, либо кого-то еще из придворных. Это, как мне рассказывали, в порядке вещей – я не выхожу замуж, защитить меня будет некому -- следовательно, мне придется стать мелкой разменной монеткой в Вашей игре. Возможно – предательницей, шпионкой, отравительницей, словом – полностью утратить себя в угоду Вашим прихотям. Забыть все, что я любила, что мне было дорого. Но… Но мой отец не замерзнет в собственном замке, мои братья и сестры будут обеспечены, крестьяне не умрут от голода и мне не будет стыдно хотя бы перед своей семьей и памятью моих предков. Это достойная плата, если Вы сдержите слово, дон Рэба.

Он оторопел. Трижды счастливчик! Четырежды! Так просто не бывает.

-- Вы очень умная и благородная девушка, дона Окана. Вы красивы и горды. И абсолютно правы в том, что только что произнесли. – он на секунду задумался и продолжил, -- Вам действительно придется стать иной, чем Вы были все это время. Настоящей придворной дамой – насквозь фальшивой, опытной, ветреной, безжалостной. Забыть про стыд и благородство. Уметь видеть то, чего нет и закрывать глаза на то, что очевидно. Научиться жить интересами двора и моими интересами. Сейчас это почти ничего от Вас не потребует, но в будущем… Может быть, даже в самом недалеком будущем… У меня огромные амбиции и планы, я буду идти наверх и идти по головам и трупам. И самое сложное – Вам придется сохранить себя нынешнюю под слоем придворной грязи. И научиться понимать сердцем, для чего я совершаю те или иные поступки. Делать вид, что Вы меня не боитесь, хотя будете бояться и ненавидеть до дрожи. Доверять мне даже тогда, когда Вы будете уверены, что я пришел Вас убить.

Девушка молчала, комкая край передника. Губы ее дрожали, но в глазах таилось понимание.

-- Я буду спасать и лечить эту страну. Как могу. И как считаю нужным. Меня будут называть фанатиком, интриганом, убийцей и безумцем. Вас будут считать моей любовницей и сообщницей. И Вы будете ей – любовницей и сообщницей безумца. Вы научитесь любить меня, даже проклиная в душе. Согласны? Тогда завтра с утра мы едем ко двору и завтра начнется Ваша новая жизнь. Если нет – я уеду, и мы оба забудем наш разговор. Пока это еще возможно. Если бы я предложил Вам это лет через пять, то в случае отказа вынужден был бы уничтожить Вас. Возможно, что и не только Вас, а всех в этом замке и его окрестностях. Решайте. Выбор за Вами.

Окана молчала. Вглядывалась в стоящего перед ней человека – на первый взгляд ничем не примечательного. Не очень высокого, худощавого, с бледным смугловатым лицом. Одетого скромно и строго, как и полагается путешествующему по делам благородному дону. Но в каждом его слове была правда, и в темном немигающем взгляде тоже была правда – неумолимая, как смерть.

Он ждал. Он уже знал, что она ответит. Словно случайно перевел взгляд на ее губы, шею, грудь, ноздри его расширились, как у хищного зверя, уголки рта приподнялись. Он был действительно страшен, как бывает страшен мужчина, возжелавший власти, крови и женщины.

Она первая подала ему руку и еще раз повторила:

-- Я еду с Вами.

4.

Через полтора года.

«Милая моя Ини! Наконец я смогла выкроить хоть несколько минут, чтобы написать тебе!

Ты спрашиваешь, скучаю ли я по дому – конечно, скучаю. Хотя первый год некогда было предаваться скуке – меня учили танцам, музыке, манерам. Правильному составлению писем и правильному их пониманию. Да-да, я не шучу. Помнишь, у моих младших сестренок была раскрашенная кукла в пышном синем платье? Вот такой я стала. Кавалеры здесь приторно-галантны и одинаково противны. Редко, когда можно услышать умное и тем более искреннее слово.

Рада была прочесть, что отец меньше пьет, очень хотелось бы увидеть его снова таким, каким он был при жизни мамы – веселым, шумным, хлебосольным хозяином. Может быть, еще раз женится – дому нужна женская рука.

Как твой сынишка? Уже ходит? Начал говорить? А на кого он больше похож? Когда я видела барона при дворе (вот кому при дворе точно не место!), он только и рассказывал, что о тебе и сыне. «Клянусь печенкой святого Мики, когда мой мальчик вопит, в роще падают деревья!» «Мой Вэрда в свои девять месяцев умнее, чем все придворные поэты!» и тому подобное. Когда ему представляли придворных дам, он кривился, как будто его угостили тухлым пивом, а потом в ближайшем кабаке долго объяснял своим собутыльникам, что в столице ни одна из «этих безмозглых свиней» не сравнится с баронессой ни красотой задницы, ни чертовым бабским умом. Меня он, кажется, даже не узнал. Хотя я и сама себя не узнала бы.

Поцелуй от меня мужа, родителей, моего отца, всех наших с тобой братьев и сестричек. Посылаю красивые башмачки для Вэрды и самый-самый модный веер для тебя.

Окана»

5.

Еще через полгода.

«Милая Окана! Как я рада твоему письму!

И как я рада, что ты тоже ждешь ребенка. Не буду спрашивать, кто его отец – при дворе, наверное, все и так все знают. Захочешь – сама приедешь и все расскажешь. Ну, когда малыш подрастет и ты сможешь приехать вместе с ним навестить отца.

Твоя сестра Эса вышла замуж за моего брата. Она, наверное, и сама написала тебе. Была красивая пышная свадьба, да еще в сезон урожая – вся округа гудела дней десять. Она очень рада, что ей не надо ехать ко двору – скромное счастье с другом детства ей гораздо более по сердцу. А вот Дикка бредит столичной жизнью, так что ты скоро ее увидишь. Она стала ужасно похожа на тебя.

Посылаю тебе домашних сладостей, я научилась готовить абсолютно бесподобные фрукты с орехами и медом. Мой Пампа страшный сладкоежка, но и ты их оценишь.

Пиши мне почаще,

Ини»

6.

Еще через полгода.

«Дорогая Ини!

Мне очень тяжело писать, месяц назад я потеряла своего маленького сына. Здесь даже горевать невозможно – все время исполняешь какие-то обязанности. Но может быть, оно и к лучшему, иначе я просто сошла бы с ума.

А так никаких новостей. Надеюсь, что у тебя все хорошо.»

7.

Еще через три года.

«Дорогая Окана!

Как я рада, что ты передала мне весточку!

Я все никак не могу приехать, прости меня. Забота о поместье, детях и муже отнимает все мое время. Мне кажется, ты очень грустишь, хотя твои дела, как я понимаю, идут в гору. Пампа рассказывал, что ты первая красавица двора, что у тебя свой круг друзей и поклонников, ты все время улыбаешься и никто не видел тебя печальной. Никогда не считала своего мужа особенно чутким человеком, но он, похоже, прав – тебе надо хоть ненадолго приехать домой. Не может человек всегда улыбаться – это значит, что он уже ничего не чувствует.

Надеюсь, что я не обидела тебя.

Твоя Ини»

8.

Еще через три года.

«Дорогая Ини! Прости, что мои письма приходят все реже. Мне кажется, я уплываю от самой себя как лодка от берега. Я абсолютно не помню дома. Как будто меня вынули из стены каких-то дворцовых покоев или я – оживший старинный гобелен.

А так у меня все замечательно. Через неделю во дворце огромный праздник, принцу исполняется семь лет. Может быть, все-таки приедешь?

Окана»

9.

Еще через три года.

«Дорогая Окана!

Очень обеспокоена, что от тебя совсем нет писем. Ты здорова?

Что-то странное происходит вокруг, но я не знаю, стоит ли об этом писать. Равно как и упоминать твоего высокопоставленного любовника. Как будто над миром нависла огромная туча и скоро настанет конец света.

Я боюсь за тебя. Пожалуйста, напиши мне.

Твоя Ини»

10.

-- Мать твою, Кортес! Еще раз мать твою и еще! Мать! Мать! Ты вообще понимаешь, что ты натворил?

Легендарный Арчи Стивенс метался по кабинету как вепрь Ы в клетке, размахивал руками и громовым ревом выдавал в пространство все, что думал о своем не менее легендарном сотруднике.

-- Нет, я не про то, что ты устроил в Арканаре, это хотя бы соответствует программе, хотя на хрена было в таких масштабах… Ладно! Но скажи мне, ублюдок лошади и кофемашины, кто, ну кто тащит людей ОТТУДА? Ну кто? Только такой дебильный дебил как ты! Да еще сразу двоих! Почему не всю планету, а? Ты чем думал, безмозглый жопоглаз? Задницей? Капсула расчитана на одного, а если бы вы просто аннигилировались по пути? Мне срать на твою бабу, я ее знать не знаю, но за тебя я отвечаю перед начальством, и изволь хоть раз в жизни не нарушать инструкций. Ну вот что ты стоишь тут как столб? Что мне с тобой делать, а?

Кортес молчал. Он хорошо умел молчать, этот Франсиско Алонсо Хорхе Лусия Кортес-де-Монрой-и-Писарро – голова чуть наклонена вперед, темные широко расставленные глаза смотрят прямо в мозг собеседнику, один угол рта приподнят в паскудной полуулыбочке. Совсем не изменился, сволочь, только шевелюра чуть повылезла. Опасный стал, черт, невероятно опасный. Такой сожрет и не подавится после двадцати лет полевой работы в одной из самых горячих точек вселенной. И попробуй возрази – планету он спас, вот он, чертов Арканар, болтается на своем месте в своей галактике, трахнуть бы его вместе с Кортесом чем потяжелее…

Вот так же двадцать с хвостом лет назад Кортес, тогда совсем еще мальчишка, молча выслушивал проект «Петля», задуманный еще шефом Стивенса, покойным Антоном Векслером. Слушал-слушал о том, как одна из планет-близнецов Земли была фактически уничтожена за пятьдесят лет благодаря вмешательству первых прогрессоров – в том числе и самого Антона -- и глупости аборигенов… а потом изложил свой план. Глядя прямо в глаза шестерым прогрессорским зубрам, с той же гадской полуухмылочкой, очень тихим загробным голосом. Изложил кратко и четко, закончив его словами, которые тоже совсем молодой тогда Стивенс запомнил на всю жизнь:

-- Я еду один. И требую невмешательства в мою работу в течение двадцати лет. Можете «присматривать» за мной отсюда, если вам нравится смотреть на кровь, эпидемии, казни и смердящие трупы. После этого я жму на кнопку вызова, а вы посылаете мне спасательную капсулу и забираете домой. Если я ничего не добился – значит, я сдох, не завершив задачи. Если не сдох – добьюсь. Еще раз. Я. Еду. Один. Dixi.

И он добился! И как! Первое время Стивенс глядел на это все как на оживший боевик из средневековой жизни. Но только первое время. На двадцать пятой по счету казни очередного ученого его вырвало, и он смотреть перестал. Казни были впечатляющие. Два его зама, Денисов и Вернье, продержались дольше. А затем назначили ежедневные дежурства у экранов, после которых приходилось идти к психологу и глотать успокоительное. Стивенс в глубине души всегда считал, что у каждого из его подчиненных – прекрасно подготовленных, корректных, добрых и сострадательных людей – в глубине души таятся отвратительные демоны, просто им не дают вылезти на поверхность и они копошатся где-то внутри. Но Фрэнк Кортес отыгрался за всю прогрессорскую братию – его демоны вылезали на свет тысячами, они множились и множились, опутывая, калеча и уничтожая людей. Он высадился еще до прибытия Векслера, Громова, Дихтера и прочих прогрессоров-первопроходцев. До этого еще три года вгружался в историю Арканара и других «близнецовых» планет, средневековую политологию Земли, техники психологического воздействия, ходил на какие-то странные по мнению Стивенса курсы – актерского мастерства, риторики, ножевого боя, исторического танца…. Как ни странно, над ним не смеялись – ему достаточно было посмотреть на собеседника своими глухо-черными, похожими на полупритухшие костры глазами, и тот начисто терял нить разговора и желание задеть Фрэнка. Испанская аристократия, мать ее за ногу… Наследие завоевателей, авантюристов и сволочей. Вот и Стивенс сейчас потихоньку терял боевой запал, хотя мог распекать сотрудников часами, почти не повторяясь.

-- В общем… Чеши отсюда, благородный дон. Послезавтра будет разбор полетов. Мойся, брейся, пристраивай бабу и пацана… Блин, я даже не знал, что он твой.

-- Покойный король не мог иметь детей. Помочь его величеству обзавестись наследником было проще, чем вылечить его даже нашими средствами, -- ровным голосом пояснил Кортес, -- Его не менее покойная супруга далеко не с первой попытки родила от одного из придворных, а может, конюха или истопника. Мне не хотелось бы сейчас вдаваться в подробности. Ребенок родился с серьезными патологиями и прожил ровно месяц. Королеве не хотелось, чтобы муж в припадке истерии расправился с ней, поэтому преданная фрейлина дона Окана с согласия Ее величества отдала ей своего новорожденного сына, младше принца всего на десять дней. Никто ничего не заподозрил – в этом бардаке можно было подменить половину придворных, а не только маленького мальчика. Как видите, это был очень простой ход, не потребовавший никаких затрат. Но когда во дворце началась неразбериха, я забрал сына. К счастью, он унаследовал острый ум и тягу к знаниям – первое время ему придется непросто, но он приживется здесь.

Кортес вдруг улыбнулся – почти как нормальный человек.

-- Самое сложное было найти ответы на все вопросы, которые он мне задал за эти несколько дней. Поверьте, действовать, решать и… даже подписывать смертные приговоры было гораздо проще.

-- Сгинь, Кортес, -- у Стивенса заломило виски – До послезавтра сгинь. Видеть тебя не могу. Вопрос о присвоении тебе звания, ордена, денежной премии, отпуска и черта в ступе будешь решать уже не со мной, а с Маринелли. Свободен!

-- Благодарю! – Фрэнк отвесил издевательски-вежливый поклон и вышел, тихо прикрыв дверь. Стивенс постоял еще минуту и запустил в дверь бутылкой виски.

 

11.

Она сидела в баре на восьмом этаже -- невысокая красивая женщина в темно-синих джинсах и белой футболке, рыжие волосы заплетены в сложную косу, в руке – бокал красного вина. Земная повседневная одежда не обезличила ее, но словно протянула невидимую нить между ней и его родной планетой. Сотрудница Центра, зашедшая расслабиться и поболтать с друзьями? Чья-то жена или подруга, ожидающая любимого человека после рабочего дня? Почти неотличимая от тысяч других красивых рыжих женщин, сидящих по вечерам в барах и слушающих тихую музыку. Авантюристка, инопланетянка, чужачка, вырванная из привычного мира. Одна из многих тысяч любящих и любимых женщин. Единственная для него.

Он видел, как ей неловко и страшно, как она молча, без жалоб и претензий, справляется с этим страхом, как вглядывается в абсолютно незнакомую жизнь, как старается не подвести его перед коллегами. И каждый раз мысленно кричал ей «Браво!» Ей придется пройти через огромное количество гипнопедических курсов, прочитать горы материалов на пока что незнакомых ей языках, научиться пользоваться техникой, водить машину, носить незнакомую одежду, выправить новые документы, найти работу, смириться с тем, что она никогда не вернется домой. Самой воспитывать сына-подростка, которому тоже придется привыкать к матери и к новой жизни. Готовить еду. Может быть, родить еще одного сына или дочку…

Молодец, Фрэнк Кортес, Франсиско Алонсо Хорхе Лусия, ты снова поставил перед собой хитровывернутую задачу, которую придется с успехом решить. Поскольку сейчас на карту поставлено больше, чем судьба целой планеты – судьба твоей жены и твоего сына. Вот и действуй.

Почувствовав его приближение (вот ведь звериное чутье!), она обернулась.

-- Приветствую благородного дона, -- с очаровательной улыбкой сказала она по-английски, -- Надеюсь, что я порадовала Вас? Мне очень понравилось такое обучение, и я прекрасно выспалась. Это называется «базовый курс разговорного английского языка», я не путаю?

-- Нет, что ты!

Он присел рядом, взял ее за руку и добавил на ее родном языке:

-- Я восхищаюсь тобой. А где Аридо?

-- Уже подружился с местными ребятами, они утащили его развлекаться. Сказал, что придет не очень поздно, я купила ему с собой поесть. Правда, не уверена, что это достаточно съедобно. Мне кажется, еда здесь имеет совсем другой запах и вкус. Но мальчишкам нравятся эти… сэндвичи. Правильно?

-- Правильно. – Фрэнк подозвал официанта и заказал два стейка и бутылку красного, -- Значит, осваиваетесь? Я очень беспокоился за тебя.

-- А я очень боялась тебя подвести. Это было невыносимо – чувствовать, что в тебе живут два разных человека и не понимать, который из них настоящий. Знаешь, каково это – одновременно знать, что ты меня сейчас убьешь и быть уверенной, что ты пришел меня спасти?

-- Знаю. – он помолчал, собираясь с силами, слова почему-то рассыпались и язык завязывался узлом, -- И знаю, что, возможно, буду кричать по ночам, когда ко мне начнут приходить те, кого я убил. Мои предки говорили: «Делай что хочешь, но плати за это». Мне придется расплачиваться – дурной славой, дурными снами…. Как бы я себя ни оправдывал необходимостью и долгом -- грехов на мне слишком много. Я не знаю, кем я стал теперь и насколько это необратимо. Там, -- он мотнул головой куда-то в сторону предполагаемого Арканара, -- это было неважно. Все равно что на войне. Убить сотни людей для того чтобы спасти десятки тысяч, -- он покосился на подошедшего официанта и продолжил почти шепотом, -- А сейчас… Сейчас я пришел с войны и в руках моих – пепел. Если ты сейчас скажешь, что не хочешь оставаться со мной после всего, что случилось – я пойму. Но я не могу тебя бросить в чужом мире, позволь мне хотя бы помогать тебе и принимать участие в воспитании сына. Он теперь не просто принц захудалого королевства, захлебнувшегося в собственном дерьме… он продолжатель старого и уважаемого кастильского рода, Родриго Фернандо Эстебан Кортес-де-Монрой-и-Писарро-и-Арканара. Сын двух цивилизаций. Мой сын. Но… я не имею права навязывать тебе своей любви. Решение за тобой.

Окана помолчала. Покрутила пустой бокал в руке, налила себе еще, медленно отхлебнула и посмотрела на своего спасителя, палача, друга, собеседника и любовника долгим, немигающим взглядом, которому научилась от него самого. И точно так же усмехнулась одним уголком рта. А потом расхохоталась – неудержимо, весело, как девчонка.

-- Интересно, я буду первым человеком, который сказал всемогущему дону Рэбе, что он полный и окончательный идиот?