Глава сороковая "Мои усовершенствования"

 

 

 

 

§3. "Древний Киев"

 

 

Весной 1991 года, незадолго до того, как Союз рухнул в бездну, мне посчастливилось успеть побывать под предлогом очередного повышения квалификации в благословенном граде Киеве.

Всегда мечтал побывать в этом городе — историческом центре древней Киевской Руси.

 

Ехал туда с тем же чувством, что и советские евреи, возвращающиеся на свою историческую родину.

С распростёртыми объятиями.

Для того, чтобы обнять родных братьев-хохлов.

 

Крещатик поразил меня необычайной лёгкостью своей энергетики.

Можно было бесконечно прогуливаться по этой широкой, как проспект, улице и ни капли не устать.

Я реально прочувствовал древние родовые корни под брусчаткой Крещатика...

В городе ощущалось много пространства, его отличала кипень пышной свежей зелени...

 

Здесь свободно дышалось: чистый прозрачный воздух Киева напомнил мне родниковую воду в деревне, которую можно было пить до бесконечности, наслаждаясь её непередаваемым родным вкусом...

Взгляд с холмов на величественный Днепр, пересечённый мостами, напомнил мне Горький и Оку.

Мне показалось, что в Киеве я мог бы жить вечно!

 

В комнату общежития поселился я, как и в Ереване, вместе с двумя «лицами местной национальности!

Один из них, Вовка, добродушный малый среднего роста не мог обходится без регулярных уколов инсулина.

Он был хроническим диабетиком.

 

Другой, Сашка, ростом ниже среднего, в очках, претендующий на интеллигентность, занимал должность заведующего лабораторией.

Если с первым мы на первых порах задружили душевно, то со вторым обнаружились чудовищные контры.

 

Сашка был ярым националистом.

Он ненавидел всех русских за их национальность, а также всю Российскую Федерацию, как чуждое сердцу истинного хохла государственное образование!

Он стал уверять меня в том, что именно русские являются злостными поработителями его многострадального народа.

Все руководящие посты во время Советской власти заняли кацапы, которые превратили бедного украинца в раба, пригодного лишь для исполнения всех гнусных прихотей приезжих господ!

 

Он был настолько одержим националистическим бредом, что стал изнурять меня вопросами типа: «А зачем ты приехал к нам учиться? У вас же в России много своих институтов усовершенствования врачей! А зачем ты ходишь в наши кинотеатры, столовые, магазины? Зачем ты покупаешь наши продукты и вещи? Иди и покупай у себя свои!».

 

Вовка, слушая всё это, демонстративно молчал, боясь обнаружить сочувствие той или иной стороне спора.

Я парировал Сашкину провокацию констатацией факта развернувшейся в последнее время борьбы за самоопределение бывших республик Союза, в том числе и Российской Федерации:

«У вас Кравчук борется за независимость Украины, а у нас Ельцин — за независимость РФ! Все мы в одинаковом положении. Никто никого не стремиться поработить. Успокойся».

 

Возразить мне Сашка не смог: нечем было.

 

 

Перед отъездом в Киев я успел оформить чековую книжку на общую сумму в две тысячи рублей.

Эта предусмотрительность помогла мне, когда запас наличных в моём кошельке непредсказуемо иссяк.

О чеках в магазинах тогда и слыхом не слыхивали.

 

Когда я, пожелав купить жене набор импортной косметики, предъявил чек, продавцы чуть с дуба не рухнули, сбежавшись посмотреть на него, как на заморскую диковину.

Продавщица, обслуживавшая меня, смотрела на мою бумажку, как коза на афишу, думая, что её разыгрывают.

Я продолжал настаивать на принятии чека.

Тогда она побежала к администратору.

Тот подтвердил моё законное право отоварить чек.

(Такую форму оплаты ввели совсем недавно, в том же 1991 году).

 

Чтобы не столкнуться с подобной ситуацией и в других магазинах, я прислушался к совету администратора обналичить все чеки в ближайшем отделении Сберкассы.

Так я и сделал, чтобы не трепать нервы людям и себе.

Киевские магазины реально предлагали более широкий ассортимент товаров, чем где бы то ни было.

 

 

На нашем курсе училась дама средних лет (не более 30) из Липецка, обладающая броской интересной внешностью.

С полным правом её можно назвать спелой красавицей.

Я стал выказывать ей недвусмысленные знаки внимания.

 

Вместе с ней мы ходили на почтамт звонить своим благоверным.

Тогда ещё не было иного способа связи по межгороду, кроме использования для этих целей узла связи, где телефонистка объявляла тебе номер кабинки для переговоров.

 

У липчанки была одна надуманная, с моей точки зрения, проблема во взаимоотношениях с мужем, которого она оставила на «попечение» своей лучшей подруге.

Перед отъездом на учёбу продолжительностью в несколько месяцев она озадачилась вопросами бытового характера оставленного мужа: кто ему будет готовить, стирать, обихаживать, заботиться.

Муж, по-видимому, по дому никогда ничего не делал.

Он был беспомощен, как ребёнок, брошенный заботливым родителем...

 

Тогда она нашла выход из затруднительной ситуации: решила попросить свою сердечную подругу навещать его хотя бы один раз в день, чтобы домашнее хозяйство не пришло в совершеннейший упадок на время отсутствия жены.

 

Но муж — это не растение, которое можно поручить поливать соседке.

У него тоже могут возникнуть желания иного рода, кроме как поесть...

Эти мысли возникли у неё почему-то только спустя пару недель пребывания в Киеве.

И не отпускали её встревоженные мозги до конца учёбы...

 

В порыве отчаяния она поделилась со мной своими докучающими подозрениями насчёт верной подруги.

Вдруг вспомнив какие-то нюансы взаимоотношений между мужем и подругой, она сделала вывод, что её отсутствием близкие люди могут подло воспользоваться.

 

Липчанка не находила себе места, посещая междугородний узел связи по два раза в день и пытаясь на расстоянии из телефонного разговора понять, что там происходит.

В воздержание мужа она не верила, поэтому старалась наводящими вопросами выпытать у мужа и подруги, не «подружились ли они организмами».

 

Но каждый новый день, новый звонок только добавлял ей очередную толику беспокойства в копилку изнуряющей ревности...

 

Я быстро понял, что при такой увлечённости дамы моего сердца своими семейными проблемами ловить мне, собственно, нечего.

Если она в ужасе от перспективы быть обманутой собственным мужем и лучшей подругой, то что говорить о вероятности её похода «налево»?

 

Я перестал домогаться расположения пухленькой аппетитной блондинки в расчёте на то, что та сама рано или поздно найдёт оптимальное решение своего полового вопроса.

В конце-концов воздержание половозрелой сексуальной дамы сделает своё дело.

Женщине, привыкшей к регулярным половым сношениям, тоже трудно будет выдержать длительное испытание на прочность.

 

Каждую пару недель я испытующе забрасывал удочку, тестируя её готовность к коитусу.

Сначала она отнекивалась под тем предлогом, что в общежитии она этим заниматься не хочет, а на гостиницу у меня, якобы, денег не хватит.

Почему она так решила?

Заглядывала ко мне в кошелёк?

Или использовала разведданные?

 

Потом, видя мою нерушимую решимость и упорную настойчивость, она придумала версию наличия у неё трихомонад.

Я, не сморнув, тут же парировал: «А я надену презерватив и ничегошеньки от тебя не подцеплю!».

Возразить против такого весомого аргумента было нечем, она отмолчалась.

 

Спустя месяц я плюнул и прекратил свои приставания, убедившись в том, что она ловко сочинит новую лживую отговорку, пострашнее прежней.

Наврёт с три короба, лишь бы отмазаться!

Эдак я шарахаться о неё начну, как от прокажённой!

А портить впечатление от её сногсшибательной красоты я не хотел...

 

В первый же день учёбы хохол и сосед по комнате Сашка заявил нам, что дама из Липецка будет принадлежать только ему.

Мы с Вовкой возмутились такой наглости.

Тогда хитрожопый Сашка что-то задумал...

 

Параллельно с моими прогулками с липчанкой он периодически приглашал её в кино в компании с Вовкой.

То ли Вовка решил посоперничать с корешем, то ли она поставила его присутствие условием совместного с Сашкой просмотра кинофильмов, не знаю.

Я отошёл от дел соблазнения знойной красотки, предоставляя ей возможность самой во всём разобраться.

 

Во время свиданий втроём Сашка продолжал лить грязь на русского, дабы настроить липчанку (хотя она сама была русской!) против меня как конкурента, представляющего серьёзную угрозу его планам по оседланию строптивой кобылки.

 

Липчанка не делала попыток восстановить со мной дружеские отношения, я попросту выпал из её поля зрения.

И сделал это сознательно, чтобы заинтриговать её своей молчаливой изоляцией.

Такие приёмы мне удавались ранее.

Те, кто читал главу «Спортлагерь», уже хорошо информированы об испытанном на практике о подобном приёме Смородина-соблазнителя...

 

В день отъезда она всё же не выдержала и пришла ко мне, зная, что все мои соседи по койкам уже отбыли к местам своего проживания.

Я только что принял душ и упаковывал вещи.

 

Чтобы завязать разговор, липчанка попросила меня показать ей все мои приобретения, которые я везу домой.

Я сослался на то, что покупки надёжно упакованы и времени на их показ у меня нет: через два часа улетал мой самолёт.

 

Как она ни крутилась, выискивая тему для разговора, я упорно отмалчивался, затягивая паузу до степени неудобства.

«А Сашка про тебя говорил такие гадости!» – с большим сожалением по поводу своей доверчивости сообщила липчанка, наконец догадавшаяся, в чем, собственно, состояло дело.

Я не стал комментировать очевидное для меня.

Поняв, что я не имею желания поддерживать бессмысленную перед отъездом беседу, липчанка расстроенно удалилась...

 

Когда я принялся застёгивать разбухшие от приобретённых подарков чемоданы, то оказалось, что последние категорически отказываются со мной сотрудничать.

Я побежал к оставшимся курсантам за верёвкой.

Они всучили мне какую-то длинную бечёвку, с помощью которой я наконец укротил строптивые чемоданы.

 

До регистрации оставалось совсем ничего и я крикнул подъехавшему таксисту: «Гони, что есть мочи!».

Даже бывалый таксист, знавший расстояние от общежития до аэропорта, сильно сомневался в том, что я успею.

Но я изловчился, чудом успев запрыгнуть в самолёт.

 

...Спустя примерно месяц по адресу моей работы пришло покаянное письмо от неприступной липчанки, в котором она искренне горевала по поводу нашего несостоявшегося любовного свидания и корила себя за нерешительность.

Я не ответил ей.

Не было смысла.

Любовь, как и история, не терпит сослагательного наклонения...

 

Не ехать же мне в Липецк по причине её запоздалого раскаяния ради нескольких минут приятных судорог!

Я только подумал: «Интересно, в чём она убедилась, возвратившись домой?»