Еврейский вопрос
Как-то, вот, подумалось: интересно складывается у меня по жизни. По отношению к еврейскому народу, к евреям.
Ещё в институте, во студентах, у меня был хороший товарищ. Мы симпатизировали друг другу. Звали его Янек, как он всегда представлялся. Яков Михайлович. А фамилия - очень украинская, ну, украинистее не бывает. Мы с ним ходили по футболам, по театрам («На Таганке», «Современник», «Ленинского комсомола», хватало в Москве хороших театров), давали один другому почитать любимые книжки. Девок кадрили.
Моя тётя Тося (Антонина, но её муж, Станислав, звал её именно Тося, а не Тоня, и это имя к ней пристало), у которой я жил тогда, не уставала задавать мне один и тот же вопрос: наверное, этот Янек твой - еврей? Я удивлялся вопросу, но ответ был в том духе, что Янек на еврея совсем не похож.
Здесь надо оговориться. Все мои знакомые по Дальнему Востоку евреи были рыжими и конопатыми, и фамилии у них были: Каплан, Клейнерман, Розенблюм…
И ещё надо оговориться. У моей тёти Тоси было несколько подружек - евреек. Так что у неё был, похоже, обострённый «нюх»…
Самая моя любимая из её подружек - Евгения Моисеевна. Но о ней - чуть позже.
Янек был жгучий брюнет, что в моём представлении не ассоциировалось с еврейством. Ну, чуваши, удмурты, марийцы, татары, мордва (Стоп, татары бывают разных мастей, о мордве вообще поговорим как-нибудь отдельно, в другой раз. Это у меня просто вырвалось - назвать мордву в одном ряду с другими народами Поволжья, блондины под стать скандинавам - не из этого ряда). Коренные народы Поволжья, вот то - брюнеты, а евреи - как можно такое подумать.
Моя тётя увидела Янека (Яшу) только через год после того, как впервые услышала о нём. Она провожала меня на какую-то очередную практику, приехала со мной на Савёловский вокзал, благо мы жили недалеко от него, и там, у вагона, среди прочих моих однокурсников сразу вычислила его.
- Это он, твой Янек? Ну и пархатый! - Произнесла она с каким-то восторгом, что ли. Тут же осеклась, и добавила: не говори так никогда о евреях. Это нехорошее слово. Они обидятся. Ведь, почему-то, о русских или украинцах так не говорят. И о них не надо.
Её тирада заставила меня запомнить это слово на всю жизнь. Но оно мне не пригодилось, ни разу я его нигде не произнёс вслух.
А Яша будто почувствовал пристальный взгляд тёти Тоси, оглянулся, понял, что разговор о нём. Видимо, понял и то, что у моей тёти не возникло никаких отрицательных эмоций по отношению к нему. Может быть, даже разглядел некую симпатию в её взгляде. В ближайшие же дни он необыкновенно разоткровенничался.
Он с упоением рассказывал мне о себе. Отметим, что до этого мы говорили с ним о чём угодно, только не о проблемах еврейства в Союзе.
- Папа у меня - украинец, а мама - еврейка. Они развелись, когда я был совсем маленьким, и мама записала меня евреем. Проблемы начались при поступлении в институт. Я знал, что всех евреев, пытавшихся поступить в «бауманку» в предыдущие годы, валили на экзаменах. У меня не было никаких шансов.
- И что же? И как же ты поступил?
Здесь надо отметить, что мы с Яшей оказались в одной группе Бауманского училища на втором курсе. Я перевёлся из Дальневосточного политеха, где начинал учёбу, так как мой отец в очередной раз сменил место службы. После бесчисленных дальневосточных застав, комендатур и погранотрядов он оказался в Литве, в Клайпеде. Там он не собирался служить долго, до пенсии, и мы на семейном совете решили, что мне лучше всего продолжить учёбу в Москве, а не, скажем, в Вильнюсе. Лучшего технического вуза в СССР, чем Бауманское училище не существовало, и я оказался там. Расскажу, попутно, как я переводился. В отделе кадров МВТУ посмотрели на мою академическую справку и заявили, что я их устраиваю. Вот, только, вначале надо прописаться в Москве, и тогда будет оформлено моё зачисление. Как вы правильно догадались, в паспортном столе от меня потребовали справку о зачислении. И тогда никаких проблем, жилплощадь моей тёти позволяет. В институте объяснили, что такие справки они выдают только первокурсникам, а мне вначале необходима прописка! Я бегал по замкнутому кругу, пока один товарищ отца не подсказал нестандартное решение вопроса. В институтской справке надо написать: ЗАЧИСЛЯЕТСЯ, то есть проблема находится в процессе решения. Это для института так, они, мол, скоро зачислят. И никаких инструкций при этом они не нарушают. Ну, зачисляется… В институте пошли навстречу, а паспортный стол проглотил, и я стал студентом второго курса МВТУ.
У Яши всё было несколько проще. Они с мамой жили в Москве. По совету друзей и знакомых он поступил на вечернее отделение, туда евреев принимали. После первого курса Яша перевёлся на дневное обучение. При этом никаких экзаменов сдавать не надо было, и его не могли «завалить».
Мы и подружились с Яшей потому, что группа за год учёбы, как это всегда бывает, крепко «спелась», и нас не сразу приняли за своих.
Самое время вернуться к рассказу о Евгении Моисеевне, любимой подружке моей тёти Тоси. Они много лет проработали вместе. Тётя была директором заводской столовой, а Евгения Моисеевна работала у неё. Не знаю даже на какой должности. Не подружиться с Евгенией Моисеевной было нельзя. Это был человек щедрой души, совершенно открытый, без затей и «подтекстов».
Они часто ходили друг к другу в гости, часами обсуждали какие-то свои проблемы, очень вкусно кормили друг друга. Я иногда тоже бывал дома у тёти Жени, как она просила себя называть. Общих разговоров у нас не было, но общая любовь к вкусной еде так объединяет! Тётя Женя была не-превзойденной мастерицей в готовке. Перед каждым походом к ней в гости у меня текли слюнки! О, эта шейка! Не гусиная, как у Поняковского, а, ко-нечно же, фаршированная куриная. Скоро обед, и у меня нет сил вспоминать другие её блюда, можно и подавиться слюной!
Ещё много лет я бывал в гостях у тёти Жени. Уже когда умер дядя Стася, а тётя Тося переехала в Одессу, где теперь жили мои родители. Одесса - последнее место службы отца. Здесь он нашёл и свой последний приют. Мы с женой жили и работали в одном из закрытых городов, да что там темнить, это уже давно не секрет, в Сарове (как он теперь называется, ему вернули историческое название, а тогда все эти города были с номерами, Арзамас - 16, Челябинск - 40…). Из Сарова есть прямой поезд до Москвы, и мы часто бывали в столице. В командировках и просто так. Мы останавливались на квартире у Евгении Моисеевны на правах почти родственников. Она сильно постарела, но оставалась всё той же оптимисткой, хотя жила на крохотную пенсию, около 70 рублей, как помнится. Мы являлись к ней с котомками продуктов и бутылкой вина. И как же она нас кормила! У неё находились какие-то общие разговоры с моей женой. Тепло и уют этого дома были так притягательны для нас!
Через пару лет после того, как мы уехали из Сарова, мой сын Алёшка поступил учиться в московский физтех, и теперь уже он иногда посещал тётю Женю. Может быть когда-нибудь он тоже расскажет что-то об этом светлом человечке, о Евгении Моисеевне Карлинской.
Ещё об одном человеке хочу здесь рассказать. Мы подружились с Геннадием Штерном при следующих обстоятельствах. Оказалось, что я не там искал потомков легендарного Григория Михайловича Штерна, который стал главным героем задуманной мною книжки. Концепция этой книжки на тот момент уже улеглась у меня в голове. Она будет состоять, как я решил, из отдельных снов (маленьких рассказиков) трёх главных героев: Григория Штерна, Петра Терёшкина, пограничника, героя Хасана, и моих снов. Как ни странно, о старшем лейтенанте Терёшкине мне было известно гораздо больше, чем о комкоре Штерне. Я искал родственников комкора, рылся в интернете. Но кроме скелета его биографии нигде ничего не было. Случай-но в Черкасском историческом музее я обнаружил стенд, посвящённый комкору Штерну. Экскурсовод просто поразил меня, заявив, что у них часто бывает племянник Штерна. И живёт этот племянник в Черкассах! А я ведь тоже жил тогда в Черкассах! Работники не дали мне ни адреса, ни телефона Геннадия Штерна. Мол, на это необходимо его согласие. Много дней я пе-резванивал в музей, но тщетно, как мне говорили, Штерн не объявлялся. В черкасском городском телефонном справочнике оказалось несколько Штернов, и я настойчиво названивал и по этим телефонам, но никто не брал трубку. И вот, наконец, трубка ожила. Младший Штерн вернулся из очередной поездки на встречу с ветеранами или пионерами (нет, уже пионеров не было тогда, ну, так со школьниками). Мы договорились о встрече.
Белый как лунь мужчина уже ждал меня в обусловленном месте, в самом центре Черкасс, когда я подошёл на десять минут раньше назначенного срока. Он пригласил меня к себе домой, а это было в трёх шагах, и мы несколько часов проговорили, не замечая времени. У нас оказалось столько общих тем, интересов, любимых писателей, артистов, певцов…
Гена уже много лет собирал материалы о комкоре Штерне, писал биографическую книгу о нём. Ещё он пишет песни. Правда, ни разу не пел их мне, утверждает - голоса нет. Но стихи почитать дал, и я их пропел про себя с удовольствием. Петь вслух мне тоже не дано.
Общий интерес к Хасану и комкору Штерну при наших нечастых встречах оставлял нам очень мало времени на разговоры о чём-то другом. Главное - мы никогда не обсуждали «еврейский вопрос». Этот самый вопрос всегда держал меня в некотором напряжении. Тот факт, что все мои знакомые евреи относились ко мне так душевно и тепло, постоянно наталкивал меня на мысль, что они считают меня тоже евреем. Тут я вспомнил ещё об одной еврейской семье. Мой сын, Алексей, довольно долго дружил с одной еврейской девочкой во время учёбы в Станфорде, в Калифорнии. Мы с женой по очереди по несколько раз там бывали. Так вот, родители этой девочки принимали нас у себя дома (мама - в Москве, папа - в Сан-Франциско), всячески развлекали нас и вели задушевные беседы, в общем, «держали» нас почти за родню. С ними я никогда не говорил на «еврей-ские» темы. Хотя понимал, что считать меня евреем было одно основание. Даже не основание, а так, предпосылка, что ли - имя-отчество моего отца.
Со Штерном я решил поговорить.
- Знаешь, гена, я хочу тебе сказать, чтобы не было недоразумений, я - не еврей.
Я рассказал Геннадию, что мой отец, Михаил Яковлевич, носил это «еврейское» имя-отчество так, по стечению обстоятельств, как в святцах выпало. Он не был ни Мойшей, ни Ицхаковичем, или как там ещё. Его родного брата звали Иваном, а сестру Антониной. Его отец - Яков Фролович, дед - Фрол Герасимович. Его мама, моя бабушка - Матрёна Петровна. Она, к слову, вместе с мамой, втайне от отца, крестила меня в православной церкви. По линии моей мамы вся родня - почти чистокровные хохлы. Только прабабка моя была, по слухам, по легенде (никто точно не помнил) то ли гречанкой, то ли венгеркой.
Главный аргумент я не озвучил, хотя всё время держал его в уме. Вы можете назвать мне хоть одного еврея, который стеснялся бы своих еврейских корней, отрёкся бы от них. Рано или поздно такие корни вылезли бы на свет божий, если бы они были.
Интересно, кстати, почему наши евреи так полюбили эти давно обрусевшие имена? Ведь, еврейское имя Иван стало главным русским именем, а они его знать не хотят. А ещё - Борис. Это уж вовсе - старославянское имя. Но у нас оно - еврейское. Загадки, да и только.
- В общем, Гена, извини меня, если что не так. Если я невольно завёл тебя в заблуждение. Если это, понятно, как-то тебя беспокоит.
- Совсем не беспокоит, - ответил Гена, и непринуждённо рассмеялся.
Таким образом я облегчил душу, но так и не понял, почему ко мне столь благосклонно относятся евреи (а я назвал здесь далеко не всех моих знакомых и друзей - евреев).
Итак, выясняется, что для меня никакого «еврейского вопроса» так же как и польского, молдавского, якутского или любого другого национального вопроса не существует. И Бог с ним, и закроем тему.
