Точка невозврата (окончание)
Когда я уже учился в политехе, проскочив туда по конкурсу «на бровях» (шесть человек на место и никакие мои грамоты и квалификационные книжки спортсмена здесь никого не заинтересовали), я, перво-наперво, заявился в редакцию институтской многотиражки «Политехник». Сразу несколько моих стихотворений симпатичная редакторша отобрала для публикации! Гонораров здесь не платили, и конкуренция среди пишущих технарей была небольшой.
Было время публичной поэзии. В Москве популярные поэты собирали стадионы слушателей. А мы, члены только что созданного при «Политехнике» литературного объединения «Откровение» каждую неделю по субботам проводили поэтические вечера. Закатывая глаза и подвывая, мы читали свои опусы. Каждый раз откуда-то появлялся в зале и читал нам мораль какой-то дядька. Откровения, видите ли, бывают только у апостолов, Иоанна, Петра, Матфея, а нам не пристало копировать поповские штучки.
Нам как-то не хотелось спорить с ним на эту тему, нам вообще не хотелось спорить ни о чём, мы пели друг другу дифирамбы, сменяли друг друга на подиуме. Девочки балдели от наших завываний!
Несколько раз нас приглашали на телевидение. Не помню, чтобы над нами работали гримёры, похоже, что тогда ещё это не стало нормой. Мне кажется, это был прямой эфир, дублей точно не было.
Среди моих поклонниц была, пожалуй, только одна, которая относилась с искренним, неподдельным интересом к моей писанине. Родство душ? Скорее всего. Некоторые из моих стихов она знала наизусть, цитировала всегда к месту. Сама она стихов не писала, её страстным увлечением был балет. Сейчас-то я понимаю, что с её физическими данными, с внешностью Анастасии Волочковой, ей был заказан тогда путь на сцену. Она не была хрупкой девочкой. И ей кто-то тоже сказал, что надо получить надёжную профессию. Она танцевала в любительской студии и училась по специальности «гироскопические приборы и устройства».
Она была красива такой неземной, недоступной пониманию красотой, что у меня никогда даже не возникало ни одной глупой мысли, вроде того, чтобы взять её за руку или попытаться обнять за талию, когда мы с ней гуляли по Приморской набережной, говорили о чём-то возвышенном, читали стихи. Она, чаще всего, Есенина или Блока, я – всегда – свои.
Сейчас я думаю, а что, если бы я её поцеловал тогда? Скорее всего, это прервало бы наш полёт, наше почти физическое парение в облаках над землёй и морем. Мы залетали так далеко к горизонту, что море казалось бескрайним во все стороны, берега пропадали, таяли, только верхушки сопок ещё обозначали путь домой. Мы пребывали между обмороком и восторгом.
Она осталась в моей памяти некрасивою походкой балерины летящей по вечерней Владивостокской набережной. Как легко у меня на душе! Я не сделал тогда этой глупости. А если бы сделал? Я НИКОГДА не узнаю, что бы было тогда. И не хочу этого знать!
Вскоре я перевёлся учиться в Москву. Мы не переписывались и не созванивались. Мы не разрушили нашего светлого и лёгкого ощущения целомудренного полёта.
В МВТУ нас запрягли в учёбу так крепко, как это умеют делать только здесь. В отличие от Владивостокского политеха второстепенных предметов просто не существует в бауманке. Начиная от начертательной геометрии, теоретической механики, сопромата или промышленной электроники и заканчивая историей КПСС, марксистско-ленинской философией, английским и даже физкультурой, все предметы – главные. Профильные кафедры постепенно и как-то незаметно стали родными. Где-то с четвёртого курса преподаватели и профессора знали всех нас в лицо, знали, как облупленных. Мы учились с упоением.
После пятого курса (нас теперь называли дипломниками, такого понятия, как шестой курс, почему-то не существовало, традиция?) к нам потянулись «купцы», так мы называли представителей министерств, которые вели долгие и настойчивые беседы с каждым студентом. За несколько месяцев до защиты дипломов все мы определились с будущим местом работы.
На свидание с комиссией по распределению молодых специалистов мы шли, как на очередное рутинное мероприятие. Зайти в аудиторию, поздороваться с деканом, преподавателями, купцами. Расписаться в официальных бумажках…
- Владимир Михайлович, - ко мне чуть ли не впервые в жизни обратился по имени-отчеству незнакомый мужчина, - мы предлагаем вам работу во Всесоюзном НИИ железнодорожного транспорта. Ближайшее Подмосковье. Работа интересная. Оклад 110 рублей. Через три года защитите диссертацию. Общежитие у нас комфортабельное, а там и квартиру получите.
Как обухом по голове! Я ведь уже договорился, что буду работать в другом Всесоюзном НИИ, НИИ экспериментальной физики в Горьковской области. Я уже знал и конкретную географическую точку, это – Арзамас-16, он же, несколько ранее, - Москва, Цептр-300, он же, это уже секретные сведения – Саров. Там мне тоже обещают интересную работу, но не конкретизируют, какую. Оклад даже повыше. Но, диссертация через три года… У меня поплыло в глазах…
- Я согласен, - произнёс кто-то моим голосом.
Расписался, вышел за дверь. Никто не задавал никаких вопросов типа: Ну что? Куда? Все давным-давно знали, кто куда.
Я пошёл по коридору, голова продолжала кружиться. Что я скажу своим физикам? Как посмотрю им в глаза? Они рассчитывают на меня, держат для меня место. В конце концов, они «пробили» меня и моих ближайших, и не очень, родственников по каким-то там каналам, убедились, что никто «в плену и оккупации не был», «не судим» и т.п. Не будет ли моя выходка расценена, как подрыв обороноспособности страны? Хотя в комиссии должен был быть и мой купец. Что же это он промолчал? Нет, это я никого не стал больше слушать, я слишком быстро сказал: согласен.
Заглянул в широкий лестничный пролёт, в голове что-то крутанулось, встало на место, прояснилось.
Развернувшись на месте, я, как опаздывающий на поезд пассажир, полетел по лестничным маршам и коридорам в сторону деканата.
- Можно? Извините, я что-то не то сделал. У меня была договоренность с министерством среднего машиностроения. Могу я всё отыграть назад?
Декан хмыкнул. Члены комиссии очнулись от своей полудрёмы.
- Распишитесь вот здесь.
Я ещё раз расписался. Очередная точка невозврата пройдена.
Жизнь пошла так, как она пошла.
Сколько в этой жизни было ещё таких точек невозврата! Этих мгновений и поворотных пунктов, которые, в пятый раз повторяю, не вернуть НИКОГДА,
Да и хочу ли я их повернуть?
И хочу ли я ЗНАТЬ:
Был ли поломан тот злосчастный выключатель?
Написал ли бы я больше стихов, и были бы они мне дороже тех, что написаны?
Поцеловал бы я свою балерину, и что? Помнил бы я сейчас о ней?
Защитил бы я эту диссертацию кандидата железнодорожных наук?
Нет уж. Как говорится, умерла, так умерла!
