Wowk

Илья Олегович Фоняков (17 октября 1935, Бодайбо, ныне Иркутская область — 23 декабря 2011, Санкт-Петербург) — советский, российский поэт, журналист, переводчик.

Родился 17 октября 1935 года в городе Бодайбо Бодайбинского района Восточно-Сибирского края, ныне Иркутской области, где в это время работал его отец Олег Антонинович Фоняков (1899, Луганск — 1938), главный инженер геологоразведочного управления треста «Лензолото», 31 декабря 1936 года арестованный и расстрелянный в Читинском лагере 2 февраля 1938 года. Мать — Наталья Николаевна Фонякова (урождённая Колоколова) (1912—2002), филолог.

После ареста мужа мать с маленьким Ильёй вернулась в Ленинград. После эвакуации из блокадного Ленинграда они жили в селе (ныне город) Макушино Курганской области с 1942 по 1945 год, затем вернулись в Ленинград, где в 1952 году Илья окончил 222-ю среднюю школу (быв. Петришуле) и в 1957 году - отделение журналистики филологического факультета Ленинградского университета.

Работал литературным сотрудником в газете «Советская Сибирь» (Новосибирск, 1957—1962) и собственным корреспондентом «Литературной газеты» по Сибири: в 1962—1974, в 1974—1997 — собственный корреспондент по Ленинграду.

Печатается с 1950 года (стихотворение «За мир» в газете «Большевистское слово», город Пушкин). Первая журнальная публикация — 2 стихотворения в журнале «Звезда» (1955. № 9). Первая книга стихов «Именем любви» выпущена Ленинградским отделением издательства «Советский писатель» в 1957 году.

Судьба лирического героя Ильи Фонякова в значительной степени обусловлена осознанием исторического поворота середины пятидесятых, приведшего в результате — через 40 лет — к распаду Советского Союза и смене социального строя в России.

Неудивительно, что поздние стихи поэта прямо перекликаются с его юношеской лирикой («Воспоминание о студенческой стройке», «Ностальгия»), критически вбирая в себя приобретенный поэтом жизненный опыт. Задаваясь в 1990-х вопросом — кто виноват в случившемся со страной? — иронизируя: «Тиран жесток, безжалостна Система, но и соседи хороши…», поэт нелицеприятно высказывается о народе, видя в нём самом причину всех бед: «А может, хватит плакать о народе, / Сочувствовать ему и сострадать? / При всякой власти, при любой погоде / Все от него — и зло, и благодать.» («А может, хватит…»).

Постоянно совершенствуя форму и заботясь о проработке художественной ткани своих стихов, Фоняков проявлял подчеркнутый интерес к сонету («Сонеты с улицы и двора», «Сонеты встречных», «Карабахские сонеты» и т. д.) и палиндромону («Стихи с палиндромонами», «Парад палиндромонов»). Излагая свои поэтические принципы («Письма о поэзии к другу в Иркутск», 1984), он в первую очередь воздавал «похвалу точности».

Диапазон литературных акций Ильи Олеговича Фонякова весьма широк, в частности, заслуживают внимания составленная им антология «Поэты, которых не было» (российские поэтические мистификации XX века), Санкт-Петербург, 2000, (второе издание вышло в 2005 году).

Илья Олегович Фоняков умер 23 декабря 2011 года в Санкт-Петербурге. Похоронен на Комаровском кладбище.

 

Осенняя песня

 

Что там говорить о прошлом лете?

Наступила новая пора.

Едет осень в золотой карете,

Едет мимо нашего двора.

 

Раздает червонцы фаворитам —

Ей богатства некуда девать.

Мы с тобой в краю, ветрам открытом,

Остаемся зиму зимовать.

 

Будут петь за окнами метели,

Будет сниться давняя весна.

«Все ли вышло в жизни, как хотели? —

Станет нас расспрашивать она. —

 

Все ли получилось, как мечтали,

Все ли, что задумали, смогли?

Сколько прогуляли-промотали?

Что на черный день приберегли?»

 

И ничем тут не отговориться,

И не будет завтра, как вчера.

Едет осень, как императрица,

Едет мимо нашего двора!

1970

 

Уже мне не взойти на Эверест...

 

Уже мне не взойти на Эверест,

Не защищать футбольные ворота,

Не избираться на партийный съезд

Какой-то, от кого-то, для чего-то,

 

Не бить китов, не умыкать невест,

Не выдрать из болота бегемота —

На многом для меня поставлен крест,

Во многих списках сброшен я со счета.

 

Меня уже в каких-то смыслах нет.

Все понимаю и не протестую.

Как много прожито на свете лет!

 

Как много сил потрачено впустую!

Но, черт возьми, я дописал сонет —

И, следовательно, я существую!

1983

 

Отъезжающему - остающийся

 

Никогда я тебе не поставлю в вину

То, что ты покидаешь родную страну.

 

Здесь и вправду кислотные льются дожди.

Здесь и вправду неясно, что ждет впереди.

 

Ты, наверное, прав. Ты решился, ты смог.

Прах — на то он и прах, чтоб отряхивать с ног.

 

Ты сильнее меня. Я, наверное, слаб.

Ты свободней меня. Я, наверное, раб:

 

Той земли, той делянки, где спину я гнул,

Той любви, что не втиснешь в дорожный баул.

 

Ты сумеешь войти в свою новую роль.

Ты сожмешь в кулаке неуместную боль.

 

Я, наверное, трус: слишком боли боюсь,

Потому-то, наверное, и остаюсь,

 

Драгоценной свободе предел положив.

Я, наверное, слаб. Тем, наверное, жив.

1970

 

Бабушка моего приятеля

 

У моего приятеля

В качестве воспитателя

Была – да славиться ей в веках! –

Бабушка, говорившая на пяти языках.

 

Бабушка не была ни переводчиком, ни лингвистом.

Она когда-то окончила институт благородных девиц.

Она ходила в халате, засаленном и обвислом,

Читала философию и не любила художественных небылиц.

 

Она читала беспрерывно, бессистемно, бессонно

(Дольше всех светилось её окно в темноте)

Маркса, Пифагора, Кьеркегора, Ницше, Бергсона,

Конта, Канта, Ганди, «Униту» и «Юманите».

 

Семья моего приятеля вымерла во время блокады.

Промежуточных звеньев не стало: были только бабка и внук.

Юноша, лишённый родительского догляда,

В пору ломки голоса абсолютно отбился от рук.

 

С ним беседовать было некогда, он возвращался поздно,

Бывало, что выпивши, бывало, что не один.

Бабушка самоотверженно продолжала отыскивать подступ

К интеллекту внука – утешения её седин.

 

Почерком девическим, изящным до умопомрачения,

Пронесённым сквозь годы старения и потерь,

Она выписывала из книг наиболее примечательные изречения

И кнопками прикалывала их потомку на дверь.

 

Клочья экзистенциализма и диамата,

Словно коллекционные бабочки под стеклом,

Красовались, касаясь друг друга крылом,

И дверь была от записок лохмата.

 

Мы с приятелем смеялись, рассматривая её в упор,

И только недавно поняли, разобравшись толково:

Способ воспитания был не хуже любого другого.

Некоторые изречения помнятся и до сих пор.

 

Что вообще сберегли мы, а что – растратили?

Вспоминаю квартиру тесную на втором этаже.

Ну и бабушка была у моего приятеля!

Нынче таких не бывает уже.

1963

 

Таинственный замок

 

В поселке вырос непонятный замок:

Две башенки, ворота гаража,

И окна цокольного этажа

Уткнулись в облицованный приямок.

 

Все явно выбивается из рамок,

Соседей в напряжении держа:

Там женского не слышно галдежа

И не видать ребяческих панамок.

 

Кто там живет, вернее — не живет?

Бывает, ночью двигатель взревет,

Метнется свет — и снова тихо, глухо,

 

Лишь иногда на каменном крыльце

Сидит простая русская старуха

В платке, с печалью вечной на лице.

1983