Wowk

Игорь Бухбиндер родился 11 октября 1950 года в Новосибирске. Учился там же, в университете (факультет математической лингвистики), в этот период он общался с Вадимом Делоне.

За участие в акции против ввода войск в Чехословакию Игорь был арестован, исключен из университета и выслан в город Фрунзе (ныне Бишкек). Там он работал машинистом на фрунзенской ТЭЦ.

Сокрушительные жернова судьбы, неизвестно где и кем предначертанные этому человеку, начали свою адскую работу. И как всякий одаренный поэт, Игорь Бухбиндер явственно слышал скрежет этих жерновов и предчувствовал страшную, нечеловечески тяжкую судьбу и раннюю мучительную смерть.

…Дом спалив,

Стоял я над своим разверстым гробом,

Как бы боясь перед собой уйти,

И смерть спокойным панцирным сугробом

Калила мозг и леденила стих...

(«Качался дом... И ночью…»)

Его жена Наталья Соколова (умерла в 2012) тоже писала стихи и прозу, как и их дочь Мария. Помимо стихов, Игорь писал рассказы, немного переводил с французского (например, Сименона). Входил в местные ЛИТО («Горные зори», «Время»), друзья вспоминают, что про подающих надежды начинающих авторов в то время говорили «ну, тебе прямая дорога к Бухбиндеру». Его стихи распространялись через самиздат (например, альманах "Майя", его стихи есть в первом выпуске, позже они опубликованы в приложении к тому 3а «Антологии новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны» Кузьминского). Те, кто хорошо знал Игоря, рассказывают, что он был очень интеллигентным и эрудированным человеком, обладал прекрасной памятью, владел несколькими языками — английским, французским, мог цитировать хокку на японском; неплохо знал физику, математику. После того, как его стихи вместе с альманахом «Майя» оказались опубликованы на Западе, у Игоря снова были неприятности с властями. Игорь Бухбиндер умер 4 июля 1983 от астмы в том же Фрунзе.

 

Сколько долгу на мне — не считал,

Сколько лет на кону — бумеранг.

Бог Поэзии, принц Нищета,

О не все ж без конца выбирать!

Слово — жить — бумеранг — умирать.

Игорь Бухбиндер, 1970

 

До сих пор поэты и литературоведы цитируют Игоря Бухбиндера, хотя о нём самом почти ничего не известно. Слава Лён упоминает Игоря в своём «Древе русского стиха». Стихотворение Игоря Бухбиндера «Погоди… На ладонях смола…» в Израиле цитируют люди, никогда с Игорем не встречавшиеся. По меньшей мере три поэта посвящали стихотворения Игорю Бухбиндеру. Так, Евгений Шешолин в своё время написал стихотворение памяти Игоря «Этим вечером пахучи травы, провожая брата, — он ушел…» Также посвятили стихи Игорю Вячеслав Шаповалов и Михаил Озмитель. После смерти Игоря его друзья (скульпторы Юрий Пономарев и Евгений Синявский) сделали надгробный памятник из гранита и мрамора, позже разрушенный вандалами.

 

* * *

Жил бедный еврейский мальчик

За крайним окном от входа,

Жил бедный еврейский мальчик,

А солнце жило поодаль,

Лучи его попадали

На крашеный пол местами,

Но это такой подарок,

Что нынче ж его не станет.

Он рос и играл на флейте,

На чёрной костлявой палке,

Совсем как другие дети,

Только пореже плакал.

Его колотили братья,

А он не ходил в задирах –

Иного рода занятье

Душою его водило.

Он – верно, один из класса –

За книгой сидел ночами,

И грозный мир простирался

За узенькими плечами.

Его населяли скалы,

Индейцы, моря, растенья,

И вёрткая нить рассказа

Ввергала его в смятенье:

Ему хотелось иного,

Совсем несложного века,

Пригодного шириною

для бога и человека, –

О, только без рук в карманах,

Предательства и скандалов!

И чтобы душа прямая

Одну любовь постигала.

Но, мальчик, за годы эти,

Что можешь ты в ней постигнуть, –

Любовь не одно столетье

Держали в закрытых книгах.

Уж так повелось на свете,

И незачем тут виниться:

Тайком вырывают дети

Из нашей любви страницы...

 

Мой мальчик, глуха ли похоть

К горячим увещеваньям?

Ты хочешь добра эпохи? –

Но ей ведь и так неплохо,

С машинами и вещами.

 

ВОПРОСИКИ

 

Ты родился впотьмах,

Белый снег, на ладони не тающий?

Как туманны твои очертанья в дымах –

Все не та ещё?

Что-то мягкое снится – но это пройдёт, не волнуйся.

Темнота на ресницах –

Плывём, не забыть бы вернуться.

Этим городом ранним,

Ранним – им дышать не придётся.

Не родившись, теряем –

Дешёвый смешок парадокса.

Чуть колышимый ветром,

В развалинах снов уценённых,

Словно маленький Вертер

Проходит босой пацанёнок, –

По обманному мху,

По ладони, усеянной иглами,

Я играть не могу:

Мы с партнёром по детству не сыграны.

Разве в пыльных музеях,

Средь праздно изваянных граций,

Мне в свою одиссею

До гроба дано наиграться.

Что в игре уцелеет? –

Короткие крылья заката

Да младенческий лепет

Времён, погребённых когда-то,

Где бреду я неузнан

И как бы в ином измереньи,

Далее имени узы

Сменив, ненавистные зренью.

Как вздымается грудь!

Я невольно ступени считаю.

Путь прерывисто-крут –

Вместе с ним до небес вырастаю.

Наклонённые башни,

Обещанный миг холодящий!

Это я, но вчерашний,

Это ты, но в сегодня входящий.

Наши роли просты:

Надо вжиться в единое время –

Не оно ль с высоты

Нас объемлет столетьями всеми,

Замыкаясь в кольце,

Как зыбучее тело трясины?

Это грех на отце

За распятого внуками сына.

Это авелев крик

На устах неповинного камня,

Удушающий миг

На гортани твоей замыкая.

 

* * *

Сколько долгу на мне – не считал,

Сколько лет на кону – бумеранг.

Бог Поэзии, принц Нищета,

О, не всё ж без конца выбирать!

Слово – жить – бумеранг – умирать.

 

* * *

Качался дом... И ночью

Забился дождь, как птица в кулаке,

Не представляя этот сон воочью,

Себе я снился. Где-то вдалеке

Качался дом...

 

Мимо разбитых стёкол, осквернённых кладбищ,

Прочь от покровов, содранных с земли.

Себе я снился, словно древний кладезь

 

Любви и ненависти. Дом спалив,

Стоял я над своим разверстым гробом,

Как бы боясь перед собой уйти,

 

И смерть спокойным панцирным сугробом

Калила мозг и леденила стих...

 

И понял я тогда, от скольких радуг

Освобождён летящий человек, –

Он пьян и не выносит неба на дух,

Но это с ним и это в нём навек.

 

* * *

Нет на свете земли, за которую стоило биться.

Под пятой энтропии прохладна она и чужда.

Словно демон пустыни, поводит ноздрями убийство,

Приходя в города.

 

О, мой ангел небесный, зачем говорить понапрасну?

Оглянись и увидишь, что пала бессмертная рать.

Если время земное тебе не покажется рабством –

Есть ли смысл умирать?

 

ЗРЕЛОСТЬ СВЕТА. СЕ3АНН

 

Красные руки ласкают,

Белые – хлеб подают.

Рушится красная скатерть

В детски-крахмальный уют.

Устлано иглами ложе

В дальнем сосновом раю.

Красный побег невозможен? –

– В белом раздумье стою.

 

* * *

Внезапно выравнивается росток –

Затем, что приходит пора возмужанья.

Душа степенеет – и прежний восторг

Сужает до кроткого самодержавья.

И что б ей томиться, по чём или ком,

Ступая, как в воду, в прохладную зрелость –

Покуда в земле, обожжённой ростком,

Хоть малому зёрнышку не отболелось?..

 

* * *

Погоди... На ладонях смола

Запеклась лиловеющей коркой...

Жизнь и вправду когда-то была,

И не жаль её, праздной и горькой.

Только нужно отбросить слова

И придти на песчаную пустошь,

И упасть, словно тень от ствола,

Но меня ты и впредь не отпустишь.

Ты мела волосами песок,

Собирая улов позолоты:

То его между пальцами ног

Запекая в ажурные соты,

То ревнуя его и гребя

На плаву непостижном руками...

Он сумел заарканить тебя,

Расцарапать о мокрые камни.

А когда ты спала на волне,

Неизвестно чему улыбаясь,

Что-то грубо вставало во мне

И о гордость мою ушибалось...

Мне казалось, гудел океан

За грядою грудных переборок

Или бредил угрюмый орган,

Неуклюже вступая за хором...

Знаю я, что тебя уже нет

На песке, замутнённом прибоем,

Я сумею глядеть тебе вслед,

Но не в силах идти за тобою.

Нет, проститься с тобой, до конца,

Невозможно стоять на причале:

Нет на свете такого лица,

Где бы губы мои не кричали!

Память, память! И всё ж не темна,

В тихом доме, где всё нежилое,

Где поёт молодая струна,

Не рискуя задеть за живое.

 

* * *

Вретище. Рубище. Чёрные звуки оков.

/Или вериги во мне ещё не отзвучали?../

Встретишься. Влюбишься. – Боже, но ведь не таков!

Не для меня эту кроткую жизнь завещали.

 

Ты как засада на тропах моих залегла,

В сердце вселилась и мысли стеснила оградой –

Так всемогуще – страданья живая игла

Вдруг озаряет пространство уснувшего Ада!

 

Негде расстаться и встретиться негде двоим.

В этом огромном – когда и кому доведётся! –

И, к молчаливым корням прилепившись твоим,

Слушать, как сердце в ночи безотчётное бьётся.

 

* * *

Так ускользает поцелуй из рук:

Пусть бабочкой – в какую оболочку

Вместится твой белоголовый луг,

Тот – бездыханный – безуханной ночью.

Пусть маленькие всадники разят!

Любовь – аркан с гремучею стрелою.

Прольются слёзы. Вытекут глаза,

И я опять от солнца рану скрою.

 

V.D. (VENERIAN DISEASE)

 

Багровой белкой растревоженная страсть,

Нагое лоно.

Я не могу, я не хочу в тебя запасть –

Ты непреклонна.

Прольётся ночь и не окончится добром,

Мой белый лебедь,

Мы ни крупинки друг из друга не вберём,

Но кто ответит, /кто ответит/.

О, почему недолговечен парашют

Раскрытый в тайну,

Когда я до смерти тобою надышусь –

Тебя не станет.

/Тебя не станет/ Ты уходишь в немоту,

К чужим столетьям,

До крайней косточки вместимая в мечту, –

Спасёшься ль этим?

Так ты уходишь и звучишь, как тишина,

Как зов нейтринный,

Невытравимо пронизающий, до дна

Невытравимый.

 

НЕ СУДЬБА

 

Погуби меня, обвей меня дыханьем трав,

О сестра моя, нежданная сестра!

Упади единый волос с головы твоей –

Удушу на сердце голубей.

Я не знал тебя подавно, да и знал ли кто

Порожденье пуха и смолы,

Привезли тебя в подарок – в голубом авто?

Иль на спинах тёплые слоны?

Мимо легких фанз китайских,

Мимо длинных стен

Чёрных лотосов прозрачные слова

Закружились, опадая у твоих колен,

Но тебя не тронула молва.

Я не знал тебя, не звал тебя на дне ночей, –

Это только выдумка одна,

Будто помнишь, погибая, как звенит ручей

И видны все камешки до дна.

 

* * *

И знаю я – всё сбудется с тобой,

Каких бы благ душа ни избежала,

Жужжит оса над сладкою губой,

И я, закрыв глаза, целую жало.

 

* * *

Эта нежность сродни великаньей,

Я не брошу обтёсывать камни:

Ваше имя когда-нибудь в них

Отзовётся печально и глухо,

Словно скрипка, прижатая к уху,

Словно нежность, гордыне сродни...

 

ГОСПОДЬ

 

Не знал я, что голубя ранят,

Без них не живущий ни дня.

Я столько столетий был занят,

Что радость щадила меня.

Писал сокровенные книги

И землю их кровью кропил,

И в память о прожитом миге

Лишь имя своё сохранил –

В нём горечь игры без актерства,

Изгнанье на все времена...

В какое доверие втёрся! –

– За всё рассчитайся сполна.

 

СЛЕД ЧЕЛОВЕКА

 

...Степень родства, степень робости, риска и рабства.

Горло пространства захлестнуто мёртвой петлёй.

Не разобраться самим. Нипочём

Не разобраться.

След человека затерян меж богом и тлёй.

 

Лучше слагать славословье могучему Пану

/Будь же ты проклят, нашёптанный кем-то напев!/

Лучше окончить свой путь не изведав обману,

Флейтой тугой и смолистой в ночи прохрипев.

 

Лучше пуститься отважной тропой росомахи.

/Чья это слава, чей крест на вершине горит?/

Кончены споры. Отброшены

Детские ссоры и страхи.

Время страстей миновало,

И разум царит...

 

Ах, понимаю, зачем жизнь похожа на горло!

Тот – человек – не спелёнутый мышцами хрящ –

В самом рожденье

/Как крик на полслове/

Оборван.

Саван его облачает плотнее, чем плащ.

 

ПОЭМА ОЖИДАНИЯ

 

Свитер зазнайства давно перешит –

Значит, и прошлого тоже не надо,

Что за печаль тебе, что за отрада

Тёмную душу свою ворошить.

 

Перебирая утраты, как струны:

В медленном вальсе, в исходном июне

Целую жизнь озаглавить: «3абудь».

Крыльями бабочки сны оторочить,

Крыльями бабочки, крыльями ночи.

/Ворох стрижей на открытую грудь/

 

В медленном сне, забываемом вскоре,

Где бы то ни было, – лишь бы не в школе:

Жирные стрелы набегов и дат.

Розовый Пушкин в ухоженных бачках,

Дети в обносках и дамы в собачках,

Римское право и рабский мандат...

 

Сколько возможностей нам для раздумий!

Мы тут такое кадило раздуем,

Что потускнеют лампады житий.

Чёрная радость и белая злоба,

Крепкая стража, глядящая в оба,

Вмиг отбивая охоту шутить.

 

Ненависть к детству, смердящему газом,

Запах чесночной, квартирной тоски,

Кубок Нике, присуждённый миазмам,

Страшного фильма немые куски:

 

Как, свирепея от пьяных регалий,

Вы над девчонкой моей надругались,

Тешась дрожащим её животом;

Как приходил я в себя накануне –

В медленном вальсе, в проклятом июне,

Не сознавая, что будет потом;

 

Как, заглушая любовные пытки,

/Не разрешайте спиртные напитки/

Я прижимался к сырому столбу,

Чувствуя тяжесть прощального гуда,

Даже без тени надежды на чудо,

Даже без крохотки мысли во лбу...

 

СТАНСЫ СО СКОБКАМИ

 

Слова, мой друг, слова,

А надобно призванье,

Светлейший пот со лба

/О прозы прозябанье!/

Слова, мой друг, слова,

 

Как мне поверить им,

Чужим или твоим

/Различно-безъязычным/

Первичным ли, двоичным –

Их код непостижим

Одушевленьям личным.

 

Бегут из-под руки,

Как цифирки легки,

По ленточке раздумий:

Нагнёшься удержать –

Одним дыханьем сдунешь.

/Как важно не дышать/

 

Слова, слова, мой друг!

Нам мучиться за двух

Загадкой икебаны, –

/Такая уж судьба нам:

Слова, слова, мой друг./

 

* * *

Я с ложью покуда управлюсь,

На лобное место взошед,

Но правда, голимая правда-с,

Гонимая вшами взашей?

 

ЗИМНИЕ МЫСЛИ

 

Под полом перекатывались мыши.

Январь, мою судьбу переменивший,

Казалось, никуда не убывал,

А становясь фривольней с каждым разом,

Прозрачно намекал лукавым глазом

На прогоравший в печке идеал.

 

Зима и не пыталась отпираться –

Следы непринуждённого пиратства

Лежали неминуемо на всём:

И том, как я постанывал ногами,

Как сдавливала горло мне клещами

И раннее удушье обещала

Болезнь, непритязательная днём;

 

Как ощущенье становилось бытом

/А может быть, натруженным, избитым,

Давно забытым трюком бытия?/;

Как рос перед глазами промежуток, –

Который был-то не настолько жуток,

Чтобы не свесть его к одной из шуток,

Какими покрывает нас земля.

 

Со стороны прямое сумасбродство –

Сдирать с души телесную коросту,

А между тем я сознавал, что в ней

Я гол и далеко не так надёжен,

Как обнажённым, с простодушной кожей –

Доверчивей? И, стало быть, древней?

 

О, жизнь моя, тоска по озареньям,

Ты и не снилась бедным назореям!

Твоя печаль – лишь чей-то пьедестал.

Ещё не поздно перейти на престо,

Дрова в печи не смеют возгореться,

Пока за пультом дирижёр не встал.

 

Играй же, мой оркестрик бесталанный!

Судьба моя, что не спросясь дала мне

И стол, и кров, – прошу тебя: звучи!

Воспламени продрогшие поленья,

Дай им подняться над золой и тленьем

Неистовыми искрами в ночи!