Лаврик Андрей

I

 

Агиоса-Психея проснулась в холодном поту. Испугалась, что проспала заветный момент. Её крохотная сырая камера находилась с восточной стороны «Обители Плакальщиц» - монастырской крепости, по сути являющейся тюрьмой. Каждое утро девушка первым делом благодарила судьбу за то, что та даровала ей несколько солнечных минут ежедневно. Большинство обитательниц здешних стен были лишены этой привилегии, вынужденные коротать жизнь в кромешной тьме подвалов.

Запрыгнув на грубо сколоченные доски, служившие кроватью, просунула лицо в крохотный проём в стене. Как раз вовремя для того, чтобы, зажмурившись от удовольствия, поймать тёплый солнечный луч. За мгновение до того, как светило покинуло её комнату, заметила между решётками недвижимую бабочку. Положив на ладошку невесомое оранжево-синее тельце, Агиоса-Психея села на ложе и заплакала – настолько жалко ей стало жизни этой прекрасной крохи.

Внизу двери распахнулось небольшое отверстие, в которое дежурный охранник зашвырнул тарелку с вязкой дурно пахнущей снедью – то ли супом, то ли кашей.

- Ты что там рыдаешь? – услышал стражник всхлипы. – Перестань сейчас же! Наскулишься ещё сегодня. Массовые похороны в центре столицы.

Несколько часов спустя тяжёлый замок призывно щёлкнул, и широкоплечий мужчина с арбалетом в руках велел девушке выходить на построение.

Во дворе уже собралось полторы сотни лучших плакальщиц. Наша героиня принялась высматривать Доротею.

- Я здесь, милая! – окликнула её худая измождённая женщина.

Улучив момент, когда надзиратели отвернулись, подруги быстро обнялись и встали рядом в длинной колоне, выстроенной по двое.

Доротея была одной из плакальщиц, вскормивших Агиосу-Психею с младенчества и воспитывающих в общем блоке до достижения той десятилетнего возраста. Затем предписывалась неизменная процедура сепарации подотчётных особей – так здесь называли местных обитательниц.

- Когда нас в последний раз выводили? – поинтересовалась Доротея, комната которой была лишена возможности отмерять время.

- Я подсчитываю солнечные лучики — вот здесь, - указала Агиоса-Психея на собственную голову, - С того дня, когда мы оплакивали полторы тысячи людей, которых забрала эпидемия мышиной ангины, прошло сто двенадцать рассветов.

Глаза их тут же повлажнели при мысли о тех похоронах.

- Не время рюмсать, бабы! Потерпите до официального мероприятия, - прикрикнула плечистая конвоирша с зализанными назад волосами.

Агиоса-Психея очень гордилась тем, что научилась считать. Не многие плакальщицы могли этим похвастаться. К сожалению, читать Доротея её не обучила, поскольку сама не умела. Да и попадись ей каким-то чудом в руки книга, она бы вряд ли сумела разобраться в её сложном языке. Вся литература являла собой исключительно строгие инструкции к той или иной профессии. Иначе и быть не могло. Хоть самые старые плакальщицы рассказывали небылицы, дескать в досверхновую эпоху существовали так называемые художественные книги. Там авторы описывали развлекательные сюжеты, а некоторые из тех историй даже происходили в головах самих писателей, а не по-настоящему. Этого девушка понять уж никак не могла. Ну как человек может описать то, что происходило не с ним, или – того хуже – вообще не происходило в реальности.

О древнем времени ходило множество легенд. Погибшим цивилизациям приписывали различные странности, как то сожительство биологически родственных особей под одной крышей так называемыми «семьями», или содержание дома животного в качестве объекта поклонения – «питомца».

Самыми популярными в их отсталом социуме считались лицедеи, которые абсолютно законно выдавали себя за других людей на экране или в специально отведённом для подобного вранья месте – театре. Видимо, дремучим предкам нравилось быть обманутыми, поскольку они платили немалые деньги за право видеть эту ложь, сидя в самом первом ряду.

Агиосе-Психее было бы ужасно интересно хоть одним глазком взглянуть на быт этих удивительных дикарей далёкого XXI века. Но после эпизода, вошедшего в сверхновую историю под названием «Всепланетный бум!», цивилизация обнулилась. Известно только, что существовало некое воинствующее племя, правил которым вождь по имени Безумный Ол-Йyx Ни-Туп. Этот мерзкий человечишка из зависти, а может по причине тяжёлого шизофренического расстройства, попытался взорвать ядерной бомбой государство, которое голоса в голове диктатора назвали вражеским. Естественно, в ответ другие державы направили своё вооружение на агрессора. В итоге планета, которая до этого развивалась долгие тысячи лет, была уничтожена вместе со всеми технологическими, культурными и социальными достижениями.

Немногие уцелевшие столкнулись с проблемой отсутствия желания жить. Шок от потери имущества, утраты родных и ужасающих перемен приводил к суицидальным наклонностям целых групп населения. К тому же, никто не мог гарантировать, что к власти в мире снова не придёт очередной умственно неполноценный правитель, и трагедия не повторится снова. И тогда эволюция в очередной раз позаботилась о сохранении вида. В течении следующих пяти поколений человеческая раса полностью потеряла склонность к эмпатии. Так как происходило это постепенно, народы успели подстроить свой социум под новые реалии, обязав каждого гражданина выполнять возложенные на него функции, выплачивая необходимые налоги и участвуя в контроле численности населения, посещая в указанное в законе время «Дом потомства», где половозрелых мужчин ожидали специально отобранные для селекции женщины, единственной функцией которых было рождение новых граждан. Воспитывались отпрыски все вместе в специальных учреждениях, где каждого из них готовили к тому или иному жизненному пути. Так как безусловная родительская любовь, как и любовь вообще, перестала существовать в природе, отцов и матерей не интересовало будущее их чада. Сами слова «мама» и «папа» стали архаизмами, место которых заняли соответствующие реалиям термины «донор яйцеклетки» и «донор cпepмы».

- Интересно, что там написано? – любопытно разглядывала Агиоса-Психея огромный плакат, висевший у дороги на входе в столицу – Кириосполис.

- Ясное дело – призыв представителей других профессий вступать в армию, глупые вы существа! - хмыкнул толстощёкий охранник, пожелавший лишний раз подчеркнуть своё превосходство над плакальщицами.

Их вообще не считали людьми. Скорее ошибкой природы. Посторонним элементом в идеально выстроенной модели мироздания. Дело в том, что в современном мире на сто тысяч нормальных, лишённых нерациональных эмоций людей, рождался один младенец с обострённой чувствительностью. В основном – девочки. Как только бдительные нянечки-кормилицы замечали дефект, дети тут же отправлялись в монастырь, где и проводили всю свою жизнь.

Неизвестно, кто основал эту традицию, но во время похорон обязательно должна была присутствовать хотя бы одна представительница их ордена. Во время массовых захоронений количество плакальщиц увеличивалось. Видимо, кто-то из древних правителей решил, что раз уж юродивые содержатся за счёт бюджета, так пусть хоть развлекают свой народ во время скучнейших погребальных служб.

- Да это же сам генерал Клеоник там – на вершине царственного холма, - разглядела расторопная Доротея.

На возвышении действительно стоял военачальник, гордо задрав вверх мужественную квадратную челюсть. Ему что-то монотонно втолковывал выборный парламентарий экклесии - высшего законодательного органа –– трибун Хрисанф.

Вокруг возвышения топталась скучающая толпа из всех жителей города.

Конвоиры вытолкали плакальщиц на большую площадь у подножия холма. Именно здесь стояло полторы сотни соломенных столов, на которых лежали трупы солдат.

- Уважаемые жители Кириосполиса! – безэмоционально молвил правитель. – Древний устав предписывает нам оказать последние почести павшим воинам из армии нашего славного Клеоника. Понимаю, что сей ритуал лишён смысла и забирает время у более насущных забот, поэтому давайте сделаем это быстро! Начинайте!

Женщин, пригнанных из монастыря, пинками вытолкали к телам.

- Такой молодой, - искренне разрыдалась Агиоса-Психея, взглянув на «своего» усопшего.

- Как жесток мир, прервавший твою жизнь! – выла рядом Доротея, вырывая со своей головы прядь чёрных, как наряд смерти, волос.

Выждав положенные пятнадцать минут, охранники принялись отгонять плакальщиц от усопших, при этом поджигая сухую солому. «Клиент» Агиосы-Психеи уже загорелся, но она продолжала смотреть сквозь пелену слёз на этого ещё в сущности мальчишку, лежащего перед ней, словно бледная фарфоровая кукла. Сколько рассветов он ещё мог увидеть? Какие закаты больше никогда не раскрасят янтарным блеском небо над его головой.

- Не положено! – рявкнул конвоир, отрывая от покойника нашу героиню, вцепившуюся в рукав павшего воина.

Агиоса-Психея не сразу отступила, поэтому охранник замахнулся и влепил ей увесистую пощёчину тыльной стороной ладони. Девушка упала навзничь, а поднявшись заметила, что во время удара пальцы стража попали ей по зубу, разрезав мизинец, из которого теперь текла на землю густая алая кровь.

Плакальщице стало невероятно жалко мужчину. Настолько, что даже её собственная боль притупилась. Девушка оторвала кусок от льняной монастырской рясы, ловко перевязав рану пострадавшего.

- Строимся назад в обитель! – скомандовал начальник охраны.

Толпа начала расходиться по своим делам, бросая на плакальщиц одинокие брезгливые взгляды.

- Они всегда пахнут как хорошо прожаренный бифштекс, - цинично заметил кто-то из толпы.

- Лучше бы на похоронах раздавали еду, чем устраивать это убожество с плакальщицами, - поддержал его апатичный женский голос.

 

II

 

Совсем скоро после возвращения смотритель снова явился в камеру, велев Агиосе-Психее выходить. Девушка ещё находилась в удручённом состоянии, продолжая оплакивать павших.

- Собирайся. Тебя желает видеть достопочтенный трибун Хрисанф.

- Меня? Зачем? – удивилась плакальщица.

- Откуда мне знать? – почесал охранник небритый подбородок краешком арбалета. – Мне платят не за то, чтобы я думал, а за исполнение приказов.

На этот раз за ней прислали карету, запряжённую тройкой гнедых лошадей. Впервые прокатиться в ней было приятно. Жаль только, что стражник из вредности запретил выглядывать в окно.

Коридор, ведущий к главному кабинету страны, мало чем отличался от монастырских – разве что побелка новее.

Навстречу им попался генерал Клеоник. Вид у мужчины был недовольный. Он даже немного замедлил шаг и смачно плюнул Агиосе-Психее под ноги.

- Мне велено ждать тут, - пробубнил охранник. - Смотри у меня! Без глупостей.

 

III

 

Трибун смотрел в окно, за которым огромная столица нежилась в объятиях вечернего зарева.

- Как это – чувствовать скорбь? – без прелюдий спросил народный предводитель.

- О, великий правитель! Это словно … словно пытаешься вместить в своё маленькое тело океан эмоций, а он там не помещается, и начинает выплёскиваться из глаз.

- Военачальник требует усилить его армию за счёт детей, - задумчиво произнёс Хрисанф, словно размышляя вслух. – Я вижу в этом всего лишь нерациональное использование государственного ресурса. А вдруг за этим стоит нечто большее? То, чего мне понять не дано.

- Вы для этого вызвали меня? – робко поинтересовалась девушка, чувствуя себя лишней.

- Что? Нет! Конечно же, не для этого. Я видел, как ты перевязала рану охраннику, который истязал тебя.

- Ему было больно.

- Но это чужая боль!

- Какая разница?

Трибун прошелся по комнате, с интересом разглядывая гостью.

- Понимаешь, в далёком детстве к нам в ученический корпус прибился щенок. Желая прогнать его, я принялся хлестать зверя ладонью изо всех сил. А он, вместо того, чтобы испугаться, принялся лизать мою руку. Руку, бьющую его! До сих пор порой вижу эту сцену во сне.

- И я напомнила вам о том событии?

- Верно. Этот поступок зацепил меня, потому что был лишён логики.

- А она должна быть во всём?

- Естественно! На этом держится наш мир.

Агиоса-Психея хотела возразить, но в последний момент осекла себя.

- Вижу, что ты не согласна со мной. Парируй. Я приказываю.

- Я слышала, что когда-то люди жили по несколько человек, заботясь друг о друге. Это было не логично, но от того не менее правильно.

- Что же тут правильного? Человек должен в первую очередь заботиться о себе. Это известно каждому. С чего начинать уделять чьим-то интересам внимание в ущерб себе?

- Возможно, из потребности близости? – осторожно предположила девушка.

- Если я нуждаюсь в близости, то вызываю к себе главную штатную гетеру. В случае её занятости другими членами парламента, обращаюсь к сотрудницам её отдела. Если же свободных женщин нет, отправляюсь в «Дом коммерчески обоснованной нежности». Подумай сама, этих женщин обучали ремеслу интимной близости с ранних лет. К тому же, на их стороне огромный опыт. Ни одна представительница другой профессии не сможет решить мою физиологическую проблему настолько же профессионально.

- Я имела в виду другую близость. Когда хочется поговорить с кем-то, и непременно быть понятым.

- В подобном случае я созываю внеочередной симпозиум. Не с гетерами же мне обсуждать политические вопросы?

- Просто мне кажется, что далеко не всё в человеке подчиняется логике.

- Одним из первых моих приказов на посту верховного трибуна было привозить древние книги с раскопок. Я надеялся найти там чертежи мощного оружия или ещё какую-нибудь ценную с практической точки зрения информацию. И среди этой литературы как-то вычитал о том, что древние люди изображали наш мир на полотнах. И некоторые делали это так мастерски, что их картины выставлялись в специальных домах – музеях. Представляешь, целое здание, где можно было разместить хлебопекарню или роту солдат, использовалось для того, чтобы там висели на стенах изображения людей, полей, цветов и ягод?! Но это ещё не всё! Я узнал, что во время одной из войн сотрудники музея умирали, отчаянно спасая эти картинки от пожара. Какой идиот будет ставить собственную жизнь ниже стоимости какой-то мазни?

- Значит, для них эти предметы представляли ценность.

- А ещё среди этих книг мне порой попадались абсолютно бесполезные: так называемая «поэзия» - мало того, что тексты её малопонятны, так авторы ещё и подчёркивали собственную расточительность – писали в коротенький столбик посредине листа! Непозволительное расточительство драгоценной бумаги.

- Никогда не слышала о подобном, - призналась Агиоса-Психея.

- Они ещё и зачем-то подбирали слова с похожими окончаниями, называя это «рифмой». Видимо, страдали от безделья. В одной из таких книжиц мне попалось стихотворение некого Есенина. Или ЕсенИна. Не поручусь за правильность ударения. Оно заставило меня вспомнить тот случай с животным в детстве. Там рассказывается о том, как собака ощенилась, и хозяин уносит её детей в мешке, чтобы утопить. И знаешь, что делает собака?

- Нет.

- Плачет! Сейчас, припомню. Как же там было? Следует признать, запоминаются эти-самые стихи легко. Кажется, так:

 

И глухо, как от подачки,

Когда бросят ей камень в смех,

Покатились глаза собачьи

Золотыми звёздами в снег.

 

- Красиво, - всхлипнула девушка. – И так трогательно.

- Потому я и позвал тебя сегодня. Если даже собака оплакивает своих детей, то, может, это с нами что-то не так?

Агиоса-Психея промолчала, поскольку не знала ответа. Хрисанф грузно свалился в кресло, и какое-то время они провели в тишине.

- Глупо было надеяться разобраться в этом, - наконец признал мужчина. - Охранник сопроводит тебя назад в «Обитель плакальщиц».

Девушка уже открыла двери, чтобы выйти, но вдруг обернулась.

- Мне кажется, что мы просто говорим о разных вещах.

- Как это?

- Вы нашли и культивировали в обществе наиболее действенные способы того, КАК жить. Но потеряли самое главное – ответ на вопрос – ЗАЧЕМ?