Шелест Владимир

Николай Владимирович Байтов (настоящая фамилия Гоманьков, псевдоним произведён от термина байт; родился 23 мая 1951 года) — российский поэт, прозаик, бук-артист.

Проза Байтова отличается изощрённым интеллектуализмом и сравнивалась критикой с творчеством Хорхе Луиса Борхеса. Его рассказы часто, как и у Борхеса, строятся на явных или неявных отсылках к кардинальным проблемам философии и культурологии XX века; особенно занимает Байтова диалектика подлинного и фиктивного в самых разных её проявлениях.

В ряде текстов Байтова читателю не представляется возможным определить, имеет ли он дело с тонкой стилизацией на грани пародии или с техникой ready-made, до Байтова в русской литературе не употреблявшейся за пределами центонов и коллажей.

В поэзии Байтова сразу обращает на себя внимание редкая изощрённость стихотворной техники: среди его излюбленных приёмов аллитерация, сложные и необычные виды рифмы. С чисто лирическими (в том числе пейзажными) стихами у Байтова соседствуют стихотворения, представляющие собой того или иного рода культурологический эксперимент и тем самым сближающиеся с его же рассказами.

 

***

Поздний час. Несколько тёмных изб.

Липа, колодец, забор, сирень, бузина.

Мне показалось, кто-то крикнул: “Заткнись!”

Шоркнула дверь - и снова везде тишина.

Здесь Интернет-то есть у кого-нибудь?

Молча цветёт липа в прозрачной тьме.

Запах её висит, заслоняя путь.

Сложно себя в чужом опознать уме.

Затарахтел мотоцикл на другом конце.

Фарой сверкнул и сразу умолк, исчез.

Так никогда ночь на моём лице

местному даже мельком не даст прочесть.

Чем половодье ночи мощней растёт,

тем состязанье кузнечиков на задах

звонче - словно, натянутые внахлёст,

пересекаются струны в траве, в кустах…

Может, какая только локальная сеть:

спорт, реклама, погода, сельская жизнь? -

Вряд ли она покажет, тот ли я есть,

кто тут стоит, глядя на несколько изб.

 

***

Благословенье в небе бледном,

присутствующее со мной,

по естеству бывает летом,

а по молитвам и зимой.

Дожди, туманы, жары, росы,

снег, оттепель и снова дождь

улыбками мои вопросы

благословят, - а я всё тот ж.

Да мне ли в их словарь проникнуть? -

Течёт ученье по лицу.

Пожалуй, скоро инвалидность

по лености я получу.

Пришёл Миллениум умильный,

словно близнец, с Фомою схож.

Упёртый в небо перст - вихрь пыльный -

мне указует всё на то ж.

 

* * *

Свет сквозь ветки тихо висит.

Поздний поезд где-то свистит.

Тени тянут белые выи,

переплывая

ночью Стикс.

 

Странно спрятан хитрый мой дом,

сшитый до щиколоток хитон. –

Словно саван некий дощатый,

он мне защита,

а я – никто.

 

Я завязан в куст бузины.

Блики слиплись в тусклые сны.

С листьев льется блеском напрасным

бледный и пресный

вкус росы.

 

Кто там в комнату внес дрова?

Вспышка спички и звон ведра...

В слабых всхлипах дальнего ветра

только веранда

мне видна.

 

* * *

Скажи кизил, который я сказал:

не вкусом — лыком сам язык вязал.

Не ликом весел враль:

Забыл с Кавказа в рай не взял словарь.

 

Я сто акцентов знал. Давно старик.

А вот лишь по церквям дразню заик.

Устал, забыл, ослеп.

Скажи кизил, Господь наш Логопед.

 

Кто кровью окропил холмы вокруг,

окрасил привкус мне слюны во рту? —

Я вырастил куст слов.

Свяжи кисель в раю Твоим узлом.

 

* * *

Сатор Арепо запряг свою лошадь.

В поле поехал репу сажать.

Старая кляча —сплошная оплошность.

Сложно поэту не оплошать.

Век бы не плёл кружевного узора,

в поле не ездил, лежал на печи.

Вместо поэзии всюду угроза.

Страшная буря настигла почти.

Едет Арепо на’ смех и на’ смерть.

Страшная туча оскалила пасть.

Вместо поэзии всюду опасность.

Трудно поэту её описать.

 

* * *

Интриганы каверзные злы,

хищные воители заядлы.

В тучах подступающей грозы

копятся смертельные заряды.

Царь угрюмо жмётся в уголке,

топчется, томится и тоскует.

А царица всюду на доске

держит, контролирует, рискует.

 

* * *

Выступает рыхлый рельеф лица

в собрании лунных теней.

Он что-то бормочет, сходя с крыльца

в оттепель, тьму, метель.

Вот пути перепутались в саду,

и ключи поблескивают в снегу.

“Так что ты учти, ты имей в виду —

отпусти, не то убегу”.

Перевыпукло-кругло большое “О”

ползёт, как пузырь изо рта.

С тихим вздохом лопнуло его тепло,

и вопрос повис до утра

на рябине среди терпких кистей

в белых шапках снега, —

и что теперь? —

И ныряет, закрыв за собою дверь,

в оттепель, тьму, метель.

 

* * *

Уже я не пойму, зачем, за что

я был объявлен, призван, взыскан,

взвинчен.

Лишь облако туманное взошло

и просияло мягким голенищем.

И маршал проскакал во смотр войскам.

Он был педант, — возможно,

Рокоссовский.

Я с ним, как мог, бок о бок проскакал,

внимательно нахмурив лик свой плоский.

Теперь давно я старший лейтенант,

уважен я за ордена и раны.

Лишь облака туманные летят,

влекомые осенними ветрами.

Посыпал дождь над серою водой.

Лик озера он морщит и таращит.

В плаще мой дядя, умерший давно,

сидит — в чине полковника — рыбачит.

 

* * *

Убежал из мысленного Египта,

горы пересёк — оказался в Гоби.

На камнях сидят там немые боги,

едет кибитка.

Был рабом, а стал вдруг желанным гостем.

Что хотел сказать, позабыл за чаем.

Только б не обидеть кого молчаньем

трудным и косным…

Фараон чуть не схватил меня, — но отстал ведь,

а я чуял смерть за собой уже! —

Следовало б мне это чудо Божье

громко прославить…

Смотрит, улыбаясь, мне в рот хозяин.

Дети прибежали и сыплют искры.

Должен я платить за гостеприимство

щедрым рассказом.

Да не знаю слов их — вот ведь неловкость!

Нем, как истукан их на плоском камне.

Неужели это мне теперь истуканью

жертву приносят?..

 

* * *

Над пропастью заклятья бормочу.

Ремни перекрестил я чересчур.

Внизу долина видится сырая.

Скользя, я осыпаюсь и сползаю.

Скользя, я просыпаюсь и пою.

Вот упоенье бездны на краю.

Я рассыпаюсь соловьиной трелью…

Я засыпаю, покрестив постелю. —

Когда ещё проснусь…

 

* * *

Нет растянутых моментов.

Все мы дышим экономно.

Поднимаясь по ступеням,

безошибочно молчим.

Наши пачки документов

высятся столбоподобно.

В поэтическом смятенье

мы подмигиваем им.

Скажем, лестница на даче

что-то шепчет по привычке.

Тусклый запах древесины,

паутина, хлам и тлен, —

но зато какие пачки

документов возле печки!

Много мудрости и силы,

и журналов, и поэм.

Мы с подружкой бесполезно

лезем поздним краснолесьем.

Бродят тучи, дуют ветры,

льют октябрьские дожди.

Пусть кому-то интересно

хвастать лисьим басноречьем, —

не завидуй, Лита Вета,

безошибочно молчи.

Наши пачки документов

очень пламени съедобны.

Накануне возле печки

я сложил их штабеля.

Крики наших манифестов

улетят в трубу сегодня.

Ляжет снег, и дым, как песня,

убежит играть в поля.