Перцевая Людмила

Давненько это уже было, заспорила я с коллегой по поводу выступления на радио «Эхо Москвы» завзятой оппозиционерки Юлии Латыниной. С нескрываемым ядом она комментировала результаты опроса деревенских жителей, которые как-то равнодушно отказались от всех благ цивилизации. «Вы можете поверить, что нормальные люди не хотят, чтобы им провели канализацию вместо этих уборных в огороде?» - с пафосом вопрошала она. И слушатели соглашались с ней, что тут налицо вранье официальных социологов.

Водопровод селяне не хотят! Газ им будто бы не нужен! Нет, ну нормально? – переспрашивали вместе с нею мои столичные коллеги.

Эх, не знают они провинции, не любят её, как я, иначе совсем по-другому поняли бы сокрушительные итоги соцопросов.

Вот представьте разбросанные по бескрайним просторам России деревни и поселки, хоть лесные, хоть степные, хоть гористые, но – маленькие. Нечем им было прирастать в отличие от столиц, постоянного богатого дохода они никому не сулили. А уж после перестройки, после окончательного и бесповоротного разворота (простите за тавтологию!) в рынок, остались эти поселки и деревеньки вовсе бесхозными. Нерентабельные колхозы, шахтенки и фабрички быстро закрывались, но люди, еще необученные безработицей мобильности, не спешили покидать свои дома и подворья. Перебивались и до сих пор перебиваются кто как может.

Тут буквально на днях Новак докладывал президенту, что даже подведенный до дому газ ввести собственно в дом очень многим провинциалам не по карману. Надо придумать еще какие-то льготы…

Вот теперь представьте, как людей, которые живут огородами да сборами лесных дикоросов, опрашивают, хотят ли они провести канализацию и водопровод? При этом надо на эти несчастные двадцать дворов разбросать расходы не только на трубы-баки-насосы-очистные сооружения, но и на регулярное их обслуживание! Деревенские жители не семи пядей во лбу, но гроши свои хорошо считать умеют (это же не миллионы Дерипаски!). И они спокойно отвечают: «Не-а, не надо нам всего этого, мы уж как-нибудь по старинке». Латынину они не видят, не слышат, и в уме не держат, у нее свои резоны, у них – свои.

А как по старинке, я хорошо помню, в частном доме выросла. Там сколько на коромысле ведрами в дом воды принесешь – столько потом помойным ведром и вынесешь. Из-под умывальника, после мытья посуды и стирки, после готовки и всего остального, включая детские горшки.

Я хорошо представляю такую деревеньку, заплутавшую в неоглядных заснеженных степях. Как она сюда забрела, всего-то десятка три домов взбежали на горочку, вытянулись, прижимаясь огородами и банями к реке, норов которой обусловлен рельефом.

Белым-бело, аж глаза слепит, все покрыто снегами, и река еле угадывается изгибистым провалом. Но спуск к ней ведет прямо в темную пасть проруби, где сильно и неутомимо пульсирует течение. Здесь и воду черпают, и белье полощут, поэтому заботливо ступени с утра прочищают.

…После того, как мать детей намыла, в бане или в доме бельишко постирала, уложила горкой в таз, вторым – накрыла. Укутала башку платком, застегнула старый плюшевый жакет, приладила ношу на бедро – и к реке. Там опустилась на колени, пустой таз – справа, полный - слева, шубенки за пазуху заткнула и айда полоскать!

Вода – холоднющая, до костей пронимает, но зубы сцепила и мотает, ходко, на раз-два, отжала, туго выкрутила, в пустой таз кинула. К следующей еще теплой тряпке руки прижала на миг – и опять в воду. Вот уже они, покрасневшие лапы, совсем не твои, но и белье всё перекидала! Опустевшим тазом другой, полный, накрыла, шубенки натянула, выпрямилась. Спину ломит.

Глянула в горку: «одолею, куда деваться!» Побрела… А самое-то самое испытание холодом еще впереди. Вон на изгородь веревка струной натянута: встряхнуть, расправить, набросить, прищепку нацепить. Да и без неё мороз сразу схватывает бельё пластами, мотает, стучит.

Ну, вот и всё! В дом, скорее в дом!

К печке припала всем телом, лицом, руками… оживает, господи, какое счастье!.. Тепло-то как, отходят потихоньку и руки, и спина… А еще скотину накормить-напоить, прибрать, до темноты еще раз к речке сходить – за водой.

- Мазохизм какой-то, - пробормотал коллега, - и какая-такая нужда полоскать в проруби, зимой?!

Я смеюсь совсем необидно, снисходительно. Разве ему (и Латыниной!) понять, какая сладость в том, что белье, прополосканное, вымороженное, отглаженное, пахнет свежестью. Что в доме намыты всегда полы, что протоплено с раннего утра и ребятишки плещутся, постукивая носиком умывальника. А мать только успевает, мечется с ковшиком туда-сюда, с половником, с горшками, пока выпроводит их – кого в школу, кого погулять. Зато здесь у них небо высокое-высокое, синее-синее, снег белый, легкий. Весной же такое благо, летом – такая радость… Разве в городе все эти перемены так значимы, счастье – такое полное?

Я было это полоскание в проруби хотела в конкурс зимней прозы отправить, да поняла, что среди позитивных и поэтических рассказов о зиме буду опять чужой, непонятой, как те деревенские бабы – Латыниной. Мазохизм какой-то, право слово. И осталась дома. Без меня есть кому зимним забавам радоваться. Удачи, коллеги!