Перцевая Людмила

Время от времени забредают ко мне в дневник добрые люди и ужасаются: «О Боже, где твой ум, как ты можешь об этом всерьез говорить?!»

Или помягче, как давеча дядя Вова: «Да перестаньте, что вы так волнуетесь, купите лучше себе фруктов, это очень успокаивает…» (Сразу вспоминается другой, знаменитый дядя Вова: «Мужа жди по себе упрямого, чтоб на спусках не тормозил, кушай кильку посола пряного, кушай, детка, не егози!»)

Куда-то пропал друг Сережкин, который тоже всё пытался меня вразумить: «А ты попроще, о вещах, людям доступных и близких, глядишь, и тебя читать станут…»

Одна сетует, что тексты тягомотные: «…разбей на кусочки, чтобы глотать легче было», другая сердится, что как-то неучтиво у меня получается, третья вообще дверью хлопнула: «Да я к тебе больше ни ногой!»

И я невольно вспоминаю, что меня учили, таскали за уши, ставили в угол, одаряли выговорами и повестками в суд всю мою сознательную жизнь. (В детстве-то как раз ни-ни, ни пальцем, ни словом грубым!)

И всё исключительно не за противоправные действия, а за невоздержанность на слова. Разводили руками: «Да у вас на все свое мнение!» и тут же завидовали: «Ты-то можешь себе это позволить, у тебя такая репутация, что другого от тебя никто и не ждет…»

Вот на этом надо, наверное, и прекратить затянувшуюся преамбулу. Порадоваться, что я кажусь кому-то юной, способной пластично прогнуться под любое поучение, писать о кошках, о листопаде, что заметает все неприятности и огорчения. Поиграть с очередной отломившейся веточкой и превратить ее в Принца в Оранжевой шляпе. И сочинить вместо ернического – сентиментальный стих. И тогда тебе не скажут: «Мне не хватило чувства, простите, НЕТ».

Но. Что поделать с этой сопричастностью всем и всему, вопреки указаниям ходить по одной половице?

Вот с этим:

«Что он Гекубе, что ему Гекуба .

Что б он натворил,

Будь у него такой же повод к мести,

Как у меня? Он сцену б утопил

В потоке слез, и оглушил бы речью,

И свел бы виноватого с ума,

Потряс бы правого, смутил невежду

И изумил бы зрение и слух…»

 

Правда, здесь не театр, но это моё пространство, единственное, где мне еще дозволено срываться на возмущение и восторг, задумываться, вспоминать, соотносить …

Да вот хоть с Хорхе Луисом Борхесом, почти моим современником, подумаешь, разошлись на какие-то полвека, подумаешь, оказались на разных географических широтах и параллелях. Но все равно ведь на одной планете! Да еще с одной несокрушимой страстью – к книгам, библиотекам, слову, явленному то ли богами, то ли мудрецами, то ли вообще приснившемуся.

Вот она, зачитанная моя любимица, книга «Письмена бога», она вся сплошь состоит не из непосредственных ощущений-впечатлений-размышлений от жизненных реалий, а из погружения в написанное, озвученное, придуманное в разные времена, разными писателями и мыслителями. Книжник до глубины мозга, до соучастия в чужих мыслительных процессах, когда уже трудно отделить его от Кафки, Шопенгауэра, Уитмена или … Список огромен, порой странен, иногда очевиден, рассуждения восхитительно красивы или… постигаешь только с третьего раза.

Я была совершенно уверена, что есть у него там, в краткой проговоренности, и про Конфуция, и действительно довольно быстро нашла в его Бестиарии (из «Книги о вымышленных существах»), в раздумьях о драконе, вот это:

«В «Исторических хрониках» Сыма Цяня читаем, что Конфуций однажды пришел за советом к архивариусу или библиотекарю Лао Цзы и после встречи с ним заявил:

«Птицы летают, рыбы плавают, животные бегают. Бегающего можно поймать в западню, плавающего – сетью, а летающего – стрелой. Но как быть с драконом? Я не знаю, как он мчится на ветре и как взмывает в небо. Нынче я видел Лао Цзы и могу сказать, что видел дракона».

И чуть ниже Борхес добавляет: «В И Цзи («Книге перемен») дракон обычно означает мудреца».

Я задумалась, мне всё это очень понравилось, и уже хотела достать с полки «Книгу перемен», полистать ее. Но что-то останавливало мое движение, наверное, просто жаль было так быстро откладывать Борхеса. Я полистала – и как оказалось, промедление было не напрасным. Потому что открылась новелла «Роза Парацельса». И хотя в ней не было прямого упоминания о Конфуции, суть была та самая, об учениках.

Новелла невелика, боюсь, не оказался бы пересказ ей равным, так бывает с гениальными вещами – каждое слово значимо!

Достигнув небывалых высот в своей учености, Парацельс страстно мечтал об учениках. И к нему пришел человек с кошелем золота, заявил, что готов поступить в ученики и щедро оплачивать уроки, если Парацельс докажет, что слава его – истинная, а не дутая. Докажи, что ты так искусен! Вот живая роза, я брошу ее в огонь, а ты – воскресишь.

Парацельс взял розу и стал вертеть ее в руках.

- Ты так доверчив, - ответил учитель. - А мне не нужна доверчивость, я требую веры.

После долгого диалога ученик не выдержал и, схватив розу, швырнул ее в огонь. Моментально от нее осталась только горстка пепла. Парацельс лукаво произнес, что все аптекари, называющие его шарлатаном, наверное, правы, и эта роза никогда больше ею не станет. Сконфуженный ученик убрался вместе со своим золотом, ему было жалко старого человека, которого он заставил признаться в своем мошенничестве и ничтожестве.

И вот как Борхес завершает новеллу:

«Парацельс остался один. Но прежде чем загасить лампу и опуститься в усталое кресло, он высыпал в горсть нежный пепел и тихо произнес какое-то слово. Роза воскресла».

Нет нужды напоминать моим просвещенным читателям, что Парацельс – фигура историческая (его настоящее имя Фили́пп Аурео́л Теофра́ст Бомба́ст фон Го́генгейм) - , средневековый целитель, философ, астроном, алхимик. В отличие от Конфуция, который всего- то был Учителем десяти поколений, книг не писал, Парацельс оставил после себя немало солидных трудов, в том числе и такой замечательный, как «Книга о нимфах, сильфах, пигмеях, саламандрах, гигантах и прочих духах».

Но что их несомненно роднит, невзирая на огромное расстояние во времени, так это страстная потребность в учениках, в передаче знаний, понимания сущего, догадок и прозрений из уст в уста, непосредственно от человека – человеку.

И я даже понимаю, почему.

В солидных трудах ученого абсорбируется то, что найдено, проверено, зафиксировано.

В диалоге Учителя с Учеником, в живом собеседовании, мыслительный процесс, поиск продолжается, он провоцируется жадным вниманием Слушателя; он оформляется, шлифуется, совершенствуется – или вдруг опровергается наивным вопросом, восклицанием, недоумением, которое даже не высказано, а только отразилось на лице. Это и побуждение взойти на невероятную высоту, и поощрение верой, и понимание того, что высказанная догадка теперь уже не пропадет втуне, будет подхвачена, а может быть, и разгадана.

Сколько бы ни говорили о нынешних технологических прорывах, об успешности дистанционного обучения, самостоятельного постижения истин с помощью учебников и книг, этого живого общения Учителя с Учеником ничто и никогда не заменит. И чем выше уровень постигаемых знаний, тем больше один человек нуждается в сопричастности другого на этом пути. Даже если они при этом говорят не прямо о предмете поиска, а о вещах посторонних, о всякого рода околичностях.

Вот я слушаю, как разговаривает президент Курчатовского института Ковальчук со студентами (замечу, что Михаи́л Валенти́нович —физик, специалист в области рентгеноструктурного анализа. Член-корреспондент РАН с 2000 года), рассказывает, как в детстве ходил в гости к старику Лихачеву, общался со своими учеными папой и мамой, их коллегами, образовывался умишком уже тогда. Он сыплет учеными терминами и цитатами, непрерывно декламирует стихи, яростно доказывает, что отставание россиян в науках – несусветная ложь. «Если вы себе позволите так думать, вы никогда ничего не достигнете ни в науке, ни вообще в жизни!»

Студенты слушают, как зачарованные, они впитывают не только какие-то знания, но и понимание, как расти, как быть стойкими, неудержимыми на пути поиска. Я им завидую!

Вот такого живого общения я сейчас почти лишена. Хотя… Моя ученическая страсть может удовлетворяться и беседами Михаила Пиотровского, и лекциями Ирины Антоновой, и выступлениями Ковальчука на самые актуальные темы. На худой конец – сама с собой, в этом дневнике)))

«Есть многое в природе, друг Гораций, что вашей мудрости не снилось даже!..»