Dr.Aeditumus

Андрей Л. Храмушин. ПРИМЕЧАНИЯ, размышления, заметки и реплики читателя на полях романа Виктора Пелевина "Любовь к трем цукербринам". Часть I.

 

1. "Я просто пытаюсь объяснить наблюдаемую реальность в терминах, которые у всех на слуху, чтобы не придумывать слишком много неологизмов. (Стр.2)"

 

Азъ, грешный, уличён в подобной же профанации канонизированного в научном обиходе терминологического аппарата. Впрочем, моим диверсиям более подвергается область философии (с богословской лексикой я стараюсь не допускать панибратства и каких-либо вольностей и употреблять освященные духовным подвигом термины корректно, ибо здесь небрежность чревата ересью, хулой и прочими тяжкими грехами мысли, не обузданной деланием Заповеди и посему не просвещенной Самой Истиной, тогда как в философских спекуляциях погрешности могут быть оправданы несовершенством человеческого слова, посягающего объять Необъятное своим ограниченным ресурсом) и смежных гуманитарных дисциплин, хотя были у меня кое-какие немощные попытки нацарапать граффити и на граните точных наук. Я хочу сказать, что профану весьма затруднительно изъяснять свои мысли удобовразумительным образом, ибо отсутствуют потребные для сего аппарат и инструменты, которые приобретаются посредством обучения в специальных заведениях. Однако это вовсе не означает, что и простым умам Бог не желает ведения Своих сокровенных таин. (28.02.2015, 14ч, пос. ППК)

 

2. "Но даже если я заблуждался, мне все равно везло. Везением была сама возможность ошибки – в те дни ошибиться было еще можно, и именно сбои матрицы, как это всегда бывает, вели в непредсказуемый лабиринт чудесного. (Стр.7 «КОРОБКА №1»)"

 

Ошибки, сбои матрицы – это развилки существования, нравственно-онтологической дихотомии падшего бытия. Когнитивные заблуждения, не имеющие следствием порочного этического выбора в ситуации «или-или», мало значимы. Если у меня нет намерения сжигать на костре моих оппонентов, то наши разногласия по вопросу относительности вращения объектов мiроздания (ведь если вселенная бесконечна, то любая её точка есть, или может считаться, её центром, а значит, если я утверждаю, что весь космос вращается вокруг моей родной планеты, то моё суждение не может быть оспорено при утверждаемом условии бесконечности вселенной и наличии в ней спирального движения астрономических тел, ибо круговая и эллиптическая орбита – это всего лишь частный случай спирали, если не ошибаюсь) не имеют деструктивных последствий в наших душах, и не суть ошибки как таковые, а всего лишь недостаточное ведение, пробел знаний. То есть ни наши научные знания, – подлинно научные, а не принимаемые нашим неведением за таковые, – ни наши споры и разногласия вокруг них, не имеют этического веса, до тех пор, пока мы не делаем их поводом для личной неприязни и безнравственных действий, слов и помышлений в отношении персонажей, не согласных с нашей актуальной позицией (именно актуальной, ведь каждый согласится, что имеет опыт перемены своих суждений вплоть до диаметрально противоположных, за опровержение которых и защиту исповедуемых иногда готов был причинить вред и ближнему, и спасению собственной души), т.е. пока мы [искушаемые абстрактной вещью] не согрешаем делом или намерением против Второй Заповеди (Возлюби ближнего своего как самого себя) наши заблуждения не имеют онтологических (или, если угодно, кармических – в парадигме восточных учений) следствий.

Итак, чем же будет являться в нашей системе координат «непредсказуемый лабиринт чудесного», о котором мы все, как и Автор, имеем глупость грезить исключительно в радужных красках? Это даже, собственно, не лабиринт, ибо он имеет онтологически нисходящий вектор (а отнюдь не одномерную плоско-горизонтальную локацию), но скорее, многоходовая шахта (с дендритной, напоминающей древесный корень, структурой). Или можно представить этот лабиринт как лифт, внутри которого мы блуждаем в поисках Света, и в зависимости от того, приближаемся мы к Искомому или удаляемся от Него, лифт поднимается и сокращается в объеме (стремясь к геометрической точке), или опускается в многоветвистые туннели и расширяется, развивает свою собственную конфигурацию. Критерием же и импульсом, пусковым механизмом, так сказать, определяющим направление движения лифта, является нравственное состояние нашей собственной души в момент очередного выбора «или-или» на перекрёстке искушений, на развилке пути нашего экзистенциального странствия, имеющего своим итогом и конечным пунктом наше духовное спасение или погибель (т.е. радикальное изменение нашего онтологического статуса: либо «квантовый» переход в модус духовного тела (1Кор.15:44,50-54), либо энтропийное рассеяние). И если под "лабиринтом чудесного" понимается духовное путешествие к Истине, то да, я согласен, а если блуждание души по эмоционально-когнитивным состояниям, то нет, ибо критерии подлинного и ошибочного в этих двух «лабиринтах» если и совпадают, то случайно и формально, потому что понимание Истины и содержание сего понимания в этих двух системах [экзистенциально-духовного гносиса] не имеет корреляции и соприкосновения ни в одной из своих метафизических точек, хотя на физическом плане этот лабиринт суть мы сами, наше экзистенциальное тело, вся наша жизнь интегрально, а не её дифференцированные модусы в какой-либо специфической временной или пространственной нарезке. (02.03.2015, п. ППК)

 

3. "…если ты хочешь, чтобы высокое и тайное вошло под темные своды твоего «я», следует развить в себе благоговение и склониться перед неизвестным в молчаливом поклоне. (Пелевин. Стр.8)"

 

Полагаю, что он говорит это без тени иронии, ибо так учили не только Отцы, но (прежде них, вместе с ними, и после, и помимо них) и Платон, и Пифагор, и прочие философы, эзотерики, и мистики древности, – все, кто достиг сокровенного, войдя за завесу вещественности. Я бы даже усилил, сказал бы пасть ниц, а не просто склониться. (02.03.2015, посёлок ППК)

 

4. «Дело в том, что это не искатель истины становился бесконечностью... Все было наоборот – сама бесконечность становилась искателем истины. Она то могла это сделать, потому что способна была принимать любую форму, в том числе уже существующую. Я мог, согнув пальцы, изобразить на стене тень крокодила. Но тень крокодила даже при величайшем духовном усилии никогда не смогла бы стать моими пальцами». (Стр.9 «КОРОБКА №1»)

 

Когда благодать (бесконечность) приосеняет ум подвижника, уже невозможно сказать, кто кем становится, ибо в самом этом совершившемся становлении уже утрачиваются (упраздняются) векторы временных действий. Воплотившееся Слово не выбирало из существующего и не принимало имеющееся в наличии. Ибо Им, чрез Него и для Него сотворено всё, что сотворено. Он – Сын Человеческий, но вместе с тем Он до всех форм, сверх и после всех форм. Мiр чрез Него начал быть, но Он не начинал быть. Он Сын Божий и Сын Человеческий. Он был им всегда, превечно, Он был им уже тогда, когда творил этот мiр, хотя и пришел в него Иисусом Христом спустя тысячелетия после начала мiра. Он осуществовался человечеством, а не выбрал для Себя подходящее тело из уже имеющихся. Но, конечно, глубочайшая правда в том, что «сама бесконечность становится искателем истины», ибо благодать предваряет своего избранника во всем: и в мысли, и в воле, и в пожелании, и в молитве, и в познании, и в делании. Первичный импульс «и еже хотети, и еже деяти» нам подается от Духа Божия, "без Него бо не можем творити ничесоже". Духом получаем ведение Пути, ведущего нас, как световой луч, к Истине. Тварь не достигает нетварности собственными трудами, разумением и пожеланием (Рим.9:16), как тень руки не может стать рукой ни в каком подобии действия. И конечно, Бог не становится ипостасью подвижника, искателя Истины, но живет в нем Своим Духом, наполняя энергиями благодати его добрые (т.е. душеспасительные) дела. (27.07.15, ППК.)

 

Как же мне бесконечно приятен Пелевин, как созвучны моим собственным его мотивы, как резонируют в моем уме его мысли, как мне лестно, что даже некоторые элементы его лексики тождественны с моими излюбленными словами и оборотами. Ну вот, хотя бы этот искатель Истины, он же и соискатель вечных благ, разве в моих текстах он годами не вышагивает из строки в строку, не странствует из страницы в страницу? И ещё эта бледная лояльность к канону, это пренебрежение школой и презрение к условностям. Это смешение сакрального и профанного, священного и низменно бытового. Как органично вплавлено созерцательное ведение в живое восприятие и передачу реальности, как далеки образы изложения его духовных постижений от языка пыльных кабинетов, сонных аудиторий и причесанных диссертаций академического мейнстрима. И в то же время никакого болотного тумана и надутой болтовни салонных эзотериков, напудривших парики своих тщательно скрываемых комплексов нафталином интеллектуальной эклектики чужих дурно переваренных и плохо перемешанных тайных учений. И ещё, меня сильно греет его глубокая начитанность в Св. Писании, что проявляется и в лексической, и эпистемологической насыщенности его речи аллюзиями на Откровенное Слово. (12.03.2015)

 

"Однако вечность делала это не по выбору соискателя, а по своему собственному разумению. И тогда действительно все углы спрямлялись, все невозможности исчезали и все гордиевы узлы падали в траву сами собой". («КОРОБКА №1»)

 

Штука в том, что ум аскета, восходящий к созерцаниям неизреченного, все же пытается по возвращении в обычное, рациональное состояние как-то для себя трактовать и интерпретировать полученный опыт. И результат этих усилий будет полностью зависеть от имеющейся у данного ума в наличии, усвоенной всей его предшествующей жизнью интегральной духовно-культурно-бытовой парадигмы: рассуждения сложившегося ума о совершенно новом опыте не могут быть начаты с чистого листа, ибо ум уже не пустая чаша, не tabula rasa. Вот если избранник Истины был осенен Ею в раннем детском возрасте, тогда его восприятие полученных впечатлений наиболее адекватно, о чем и свидетельствуют жития некоторых святых, сподобившихся в младенчестве столь великих благодатных посещений, что могут быть поставлены вровень с апостолом Павлом, восхищенным до третьего Неба. Итак, сходный мистический опыт пантеизм истолкует как игру Абсолюта со своей эманацией, а христианство – как дарование Создателем Своему самовластному творению благодати (синергии) Святого Духа. …Но каков сам цитируемый пассаж? И воля персонифицированной Вечности, и желание соискателя (Рим.9:16), и всесилие Спрямляющего кривизну (Лк.3:4-6; Исайя40:3-5)? Прямо бальзам из экстракта Слова Божия. О, как жаль, что приготовлен он в лаборатории алхимика по технологиям учения, взятого в синагоге сатаны, в буддизме. (А.Х. 10.03.2015, пос. ППК)

 

"Но как? Как? А никак, …путь именно таков. Я долго размышлял – и, кажется, понемногу начал понимать это «никак». Оно подразумевало тишину, покой и как бы отсутствие волн. А покой был невозможен без чистой совести. Но что значит – «чистая совесть»? («КОРОБКА №1») "

 

Это “никак” следует, вероятно, понимать как недеяние, как элиминацию сознания, захваченного сансарой, потоком иллюзорных соблазнов материального мiра, как незаангажированность обманом, видимостью изменяемого и конечного существования, как покаянное удаление от преемственного течения страстей мiра преходящей телесной вещественности (Технически, вроде бы, здесь специфически буддийские и христианские практики не противоречат друг другу, но в телеологической проекции на теологию, космологию и антропологию мы получаем непримиримый антагонизм этих вероучений и мiровоззрений). Но ведь, ни размышление, ни волевой акт-усилие не могут дать душе реального, подлинного умиротворения, покоя не как приятия судьбы, рока, неизбежной необходимости, экзистенциальной данности, но как личного согласия-примирения собственной воли с волей Триипостасного Абсолюта. А это суть мир нисходящий свыше, о котором Господь говорит: Мой мир даю вам, которого мiр не может дать. А этот мiр не стол, не дом, не гора, дерево, море и небо, но сообщество падших душ. Я часть этого мiра. Я и есть этот падший мiр, падший в грех, и я во грехе, и мира Божьего, мира Истинного я сам себе добыть никак не могу, ибо здесь его нет, но он исходит от Того, Кто живет в неприступном Свете.

И тогда мы возвращаемся к уже сказанному: духовные понятия могут быть адекватно восприняты и усвоены только в полноте собственной парадигмы. Что такое чистая совесть для буддиста? Незамутненность сознания, состояние достигаемое психотехническими средствами, т.е. исключительно человеческими силами и навыками. Трансцендент в этом участия не принимает. Но ведь это дом, построенный на песке. Здесь всё – и строитель, и строение, и материалы, и технологии – части тленного бытия, не имеющие в самих себе основания и опоры. Так какая мне польза от этого рукотворного мира (тишины, покоя), зачем мне дом, основание которого не утверждено за пределами текучего, изменяемого и зыблемого [бытия]? Нет, душа жаждет воды от Источника, текущего в живот вечный. И открывается он внутри нас самих, но не нашей властью и силой, хотя и не без нашего участия. Христианская совесть – это союз с Богом, и совершенная открытость души Его всевидящему оку. Совесть – это не зеркало сознания, а оболочка души. Чистая совесть – не результат понимания или одноразового волевого акта, но продукт и коррелят покаяния. Совесть – это такое состояние души и духа, о котором Господь говорит: В чем застану, в том и сужу. Т.е. состояние спасающегося грешника, перманентно соотносимое с качеством его покаяния. Значит, речь идёт о нравственном модусе нашей экзистенции, а не о её когнитивных, эстетических и прочих, не подлежащих суду Заповеди, составляющих. Для буддиста все эти слова – пустой звук. А для православного психотехнические практики – грех, ибо их плод – гордыня, именно то, с чем и надлежит бороться подвижнику истинного благочестия. (А.Х. 10.03.2015)

 

"При всем уважении к отечественной духовной традиции, я чувствовал – дело не в «отмолю». Многое из того, что человечество полагало грехами, казалось мне невинными шалостями. Но совершать их все равно не следовало. Просто потому, что нарушение земных, небесных – или полагаемых таковыми – установлений, какими бы странными они не казались нормальному человеку, неизбежно порождало в душе беспокойство (Пелевин. «КОРОБКА №1». Стр. 9)".

 

Вот об этом я и говорю: для мысли, обращающейся в пределах парадигмы учения Будды, понятие греха пусто как базовый постулат мiросозерцания Шакья Муни. Императив деятельности – уменьшение страданий. Критерий правильного действия – персональный комфорт. «Я» – мера всех вещей. И это не этический инфантилизм. Не диктат гипертрофированного эго, но прямое логическое следствие философии недвойственности. «Я» – Альфа и Омега, начало и конец бытия, причина сущего, создатель и создание, ум и мысль, созерцающее сознание и предмет созерцания. Я сам себе закон и судья, совесть и моральный кодекс, ибо Я единственная возможная Истина в последней инстанции. Для христианина грех – это преступление против Личности. Расторжение личного общения – этическое зло, грех по существу, семя онтологической деструкции, ибо в основе бытия тварного мiра лежит нравственное Начало, Божественная Любовь как содержание ипостасного общения Лиц Божественного Триединства. Онтологическая первичность Личности, а не сущности, определяет для твари приоритет нравственности как её онто-экзистенциального основания. А для буддиста сама личность суть помеха, причина привязанности к бытию и предмет элиминации посредством приемов психотехнических практик. Личность (для буддиста) – это грязная рубаха сознания, причина помутнения этого зеркала атмана, отражающего мерцание чистого света имперсонального небытия. Смысл спасения по мысли Православного вероучения – победа над грехом, победа над энтропией через усвоение ипостасным существом божественной сущности и обретение бессмертной личности, подобной Личности Истинносущего. А для адепта Пустоты нирваническое блаженство суть энтропийный максимум нравственной личности, предельная деперсонификация мыслящего и чувствующего существа, страдающего по причине неведения атманом своего тождества с Брахманом и ложного отождествления себя с казуальным Я своей материальной формы (а точнее, неведения Великой Пустоты, лежащей за всеми чувственными образами и интеллектуальными понятиями раздваивающих ум иллюзий сансары). Впрочем, бесполезно громоздить слова, скрывающие суть там, где духу и так всё ясно, ибо вкус жизни и вкус смерти не различает лишь душа, парализованная ядом демонической лжи. (1час ночи, 11.03.2015. ППК)

 

" В уме как бы раздавалось множество гневных древних голосов, которым отвечало такое же множество раздраженных тонких голосков помоложе. Это случалось независимо от духовной силы отдельно взятой личности и от весомости личного «право имею» – собранный в душе культурный организм неизбежно вступал в диспут сам с собой (что хорошо показывала, например, история Родиона Раскольникова).

Дело было не в том, кто из голосов «прав», а в самом этом сумеречном состоянии духа, различавшемся по интенсивности от шторма до ряби – которое полностью лишало ум его, так сказать, отражательной способности (sic! А.Х.), пряча от человека небо вечности с его великими звездами. …именно для этого мировые эмиссионные банки и финансируемая ими культурка и поддерживают так называемый «прогресс», этот вечно тлеющий конфликт между равновонючими «старым» и «новым». Вечность не то что брезговала войти в пораженные клокочущим смятением души. Она просто не могла.

Зеркало души следовало держать чистым и ясным – и делать все возможное, чтобы в нем не начиналась рябь. Поэтому я старался не причинять зла другим и следовал даже глупым социальным установлениям, если за их нарушение полагалась внутренняя кара. Я помогал людям чем мог, не делая из этого, впрочем, фетиша – и вообще был покладистым и добрым: это позволяло быстро забывать встречных". (Пелевин)

 

Цель отнюдь не добродетель, не любовь как энергийно божественное состояние души, по причине Любви и сотворенной Богом-Любовью, но душевный (психологический) комфорт как условие функциональной стабильности отражательной способности, деятельности индивидуального существа в согласии с собственной природой, ибо в этой природной адекватности пантеизм усматривает содержание и предел блаженства для наделенной самосознанием персонификации Брахмана. Забавно, что находясь в парадигме буддизма, Пелевин вынужден пользоваться терминологией христианства, неисторгаемо, насмерть вросшей в наш бытовой язык. Поэтому и душа, и личность, и грех, но традиционное для нашей ментальности содержание этих слов вступает в противоречие с совокупным контентом мiросозерцания и вероучения, принятого или исповедуемого Автором в его рассуждениях. (А.Х., 12.03.2015)

 

"Разумеется, я не держал зла на сделавших мне дурное, принимая это просто как одно из свойственных жизни неудобств. Я не обижался даже на тех, кто сознательно стремился меня оскорбить и унизить, видя в этом трогательную попытку набиться мне в знакомые". (Пелевин)

 

Сходную установку имел некий монах, абсолютно невозмутимо переносивший оскорбления: «Собаки лают». Авва Дорофей привел его в пример того, как внешнее бесстрастие может не иметь абсолютно никакой корреляции с исполнением Заповеди Любви. (А.Х. 28.07.15, ППК)

 

"Помогало мне, в частности, то обстоятельство, что я отчетливо понимал: в России «восстановление поруганного достоинства и чести» быстро приводит на нары в небольшом вонючем помещении, где собралось много полных достоинства людей, чтобы теперь неспешно мериться им друг с дружкой. Мне никогда не хотелось составить им компанию из-за химеры, которую они же и пытались инсталлировать в мой ум. При первой возможности я старался отойти от плюющихся подобными императивами граждан как можно дальше. Я научился различать конструкции, собранные ими в моей психике в мои бессознательные годы. Поэтому у меня без особого усилия получалось замечать в своей душе приступы ненависти, столь характерные для нашего века, и я почти никогда не позволял им обрести для себя рационализацию, превращающую людей в русофобов, либералов, националистов, политических борцов и прочих арестантов.

Я ни разу не испытывал искушения гордо посмотреть в глаза идущему мимо гостю столицы или укусить добермана за обрубок хвоста. У меня не было ни политической программы, ни травматического пистолета. Я позорно уклонялся от революционной работы и не видел в показываемом мне водевиле ни своих, ни чужих, ни даже волосатой руки мирового кагала. Куски распадающегося мяса, борющиеся за свою и мою свободу в лучах телевизионных софитов, не вызывали во мне ни сочувствия, ни презрения – а только равнодушное понимание управляющих ими механизмов. Но я всегда старался сдвинуть это понимание ближе к сочувствию – и у меня нередко получалось". (Пелевин)

 

Увы, не могу сказать, что и мне не знакомы такие мысли и состояния души, ибо и я раб греха и собственной немощи. И мне усердие в запретных практиках открыло многое в механике и подоплеке падшего мiра – т.е. того тайного знания, которым диавол искушает незрелый и испорченный грехом ум словесного существа, человека. Это знание отнюдь не мотивирует на поиски Истины и возвращение к Свету, не возбуждает любви к Создателю сущих и к ближнему. Оно разверзает перед вкусившим этого яда умом бездну отчаяния, клубящуюся безысходным мраком и испепеляющей ненавистью, оно предлагает обретение покоя в безразличии, бесчувствии, атараксии. Здесь для шуньявадина цель и средство, ясность сознания и психологический комфорт легко могут поменяться местами, ибо лукавый лжет и своим врагам, и своим слугам. (А.Х., 12.03.2015. п. ППК)

 

"Я не смотрел телевизор и не читал газеты. Интернетом я пользовался как загаженным станционным сортиром – быстро и брезгливо, по необходимости, почти не разглядывая роспись на стенах кабинки. И к двадцати пяти годам тревожная рябь в моей душе улеглась". (Пелевин. Стр.10)

 

Совершенно очевидна исходная разница в мiровоззрении, а точнее в духовности, буддиста и христианина. Цель первого – совершенство «отражательной способности» ума, для второго – богоподобие, заповеданное нам совершенство Отца Небесного, Который так возлюбил Свое творение, что послал в мiр Сына Своего во искупление грехов падшего человека. Отсюда отстраненность, безучастие, умеренное, без напряга сострадание к рабам сансары, консультативное соучастие и, как следствие, комфорт как идеал бытия – всё ради незамутненной ясности своего драгоценного рефлектора, который даже лишен возможности сделать шаг от онтологического статуса индивидуальности к персоне. У этого временно одушевленного зеркала отсутствует Я, вечное Я, однажды сотворенное Создателем сущего и с момента своего появления в бытии уже неуничтожимого. Уклонение от страдания как путь спасения имперсональной ясности квантованной мгновениями времени сущности. Расщепление, дифференциация и низведение до полной энтропийной дисперсии созданного как интеграл тварной природы человеческого существа. Уничтожение страдания и смерти путем аннигиляции личности, субъекта страдания и умирания. Страдание остается, существо из плоти как носитель идеально чистого рефлектора сознания в наличии, а его Я, его самосознание личности признано иллюзией казуального сочетания дхарм, перманентно меняющегося контента вечной матрицы (брахмана) и элиминировано осознанным волевым усилием, рационализовано, приведено к нулю. Логический трюк – есть страдание, но нет страдающего – актуализован, личность вынесена за онтологические скобки. Амальгама сознания очищена от ряби сансарных флуктуаций своей материальной субстанции, текущей индивидуации матричного модуля своего дхармического носителя. Для иллюзии бытия доступна только иллюзия страдания и смерти. Тень Вечной Истины не может стать ни вечностью, ни истиной, но зато она не подвержена и негативным сторонам сущего: "ничто" не претерпевает убыли сущности и не может исчезнуть из-за утраты существования.

 

О христианском же пути мы знаем, что это путь обретения подлинности свой экзистенции именно через страдание и сострадание, поглощение индивидуальности личностью и обретение личностью богоподобия через общение с Божеством. Онтологическим статусом (подлинно онтологическим, ибо Он есть Бытие для нас, но Сам для Себя Он суть Сверхбытие, о котором мы ничего не можем знать или катафатически утверждать) обладает только Личность, всё прочее существует лишь в силу Её благоволения, которое есть Любовь. Энергия Божественной любви реализуется в сущем сообразно специфическим свойствам его частной природы. Поток этой Любви, исходя от Отца и восходя к Нему же, есть та сила и средство, которыми ипостась разумной природы достигает Истока бытия как своего предназначения и возможности личного вечного бессмертия и блаженства. Блаженство же богоподобного [существа заключается] в богообщении, в причастности Божеской сущности.

 

Для адепта буддизма это блаженство состоит в лишенном личностного действия и осознания исполнении зеркалом разума своих природных функций, в подобном стоическому очищению природы от культурных и цивилизационных загрязнений. Имевшее начало и конечное существование не может стать безначальным и бесконечным, природа не подлежит изменению. Совершенство – в достижении рафинированной природности. Логика – закон разума. Рациональность – предел совершенства смертного разумного существа. Следование универсальному закону вселенной – цель, смысл и спасение для соискателя Истины. Дальше этого ни античные философы, ни Будда (ни каббалисты и прочие иже с ними эзотерики) идти не хотят, точнее не могут, ибо для этого необходимо вмешательство Провидения, откровение Богом Истины в разуме, созревшем для приятия сего Откровения. А потому и стоики, и Будда нужны и необходимы как детоводители исполнителей естественного закона к закону Благодати, к закону Любви. Но для получивших Откровение – они, если влекут вспять, уже есть соблазн и преткновение, и повернувший к ним, к их человеческому свету от Света Божественного совершает грех, подобный греху Лотовой жены и греху Иуды. Наказание же за грех есть смерть души вкусившей по благодати от Хлеба Истинного, от Хлеба Живота вечнующего. Не Бог казнит грешника, но грешник сам лишает себя общения с Жизнью Истинной, и потому страдает и умирает, но, будучи сотворен как существо бессмертное, страдает и умирает вечно. (А.Х., Великий Пост, 19ч., 05.03.2015, пос. ППК)

 

5. "Ворвавшись внутрь, знание всего обо всем как бы свело себя почти до нуля, уравновесив приложенное ко мне снаружи давление таким же внутренним.

…в мой ум ворвалась вся вселенная – качнулась несколько раз и застыла. При этом она каким-то образом опиралась… на меня самого". (Пелевин. Стр.19, «ПРОРОК»)

 

Нечто подобное, полагаю, переживают – сообразно собственным усилиям, трудам и напряжению воли, а главное, отклику на эти знаки (сигналы, изъявляющие стремление души к Свету Истины или к тому, что за таковое почитается) Высших Сил или духов падших – все подвижники благочестия и практикующие какой-либо вид тайноведения (эзотерических знаний). Конечно, это не подлинное всеведение, подобное всеведению Божию, но переживается это состояние именно так. Постепенно или сразу эта возможность получать ответы на любые (корректно поставленные) вопросы элиминирует любопытство. Возможно здесь же кроется ответ на необходимость молитвы, ибо некоторые скептические умы делают Божие всеведение аргументом отрицания такой необходимости. Но ведь Отец уважает свободу воли всех своих детей, и если волеизъявление не оформлено в молитвенное прошение, то и нет нужды вносить коррективы в сложносопряженное многоуровневое и многообразно ветвящееся соотношение воль, составляющих единство этого мира. Свобода воли тождественна метафизической целостности ипостаси*. Самовластие, или самопричинение, можно назвать конституирующим принципом ипостасности, основой ипостасного бытия. Т.о. вмешательство Божественного промысла без молитвенного прошения, без волеизъявления самовластного существа было бы равносильно нарушению Закона Любви как фундаментального принципа общения личностей и подрыву онтологических основ ипостасной самотождественности.

 

*) …свобода обычно определяется как возможность иметь источник своих действий в самом себе. А значит, свобода как самопричинение (самовластие, А.Х.), как causa sui есть не просто одно из свойств человека, но самая основа его бытия. Человек как ипостась не просто обладает свободой, он – есть свобода. …понимание ипостаси как просто метафизической целостности не позволяет отличить человека от любой другой целостности в мире… Не просто "некая" целостность, но целостность, сознательно и свободно действующая из себя самой – вот что окажется "ипостасью". (Кураев. Христианская философия и пантеизм)

 

6. "Воля, которой я исполнился, была очень простой – человеческому миру следовало оставаться в равновесии, то есть развиваться по своему исходному плану. Когда на пути этого плана возникали препятствия, я чувствовал их сразу – и мне следовало расчищать дорогу". (Пелевин. Стр.26, «ГЛАГОЛ»)

 

Бесконечно убогая космология пантеиста, отрицающего личность, но утверждающего ценность рода, вида, природы, мiроздания в целом. Чью волю исполняет пророк-киклоп? Дерева, горы, луны, вселенной? И ужасно раздражает это «есть страдание, но нет страдающего, есть воля, но нет произволящего». Природа помимо ипостаси не усматривается. А тем более её силы и свойства. Вселенский разум не существует помимо актуального интеграла живых ипостасных умов. Мiровой разум (или Душа) – это условность, абстракция, фигура речи. И уж тем более нет никакой этой вселенской воли, если дело идет о космической бесконечности. Есть Высший Разум и Высшая Воля, это Бог - Творец, Создатель, Зиждитель, Промыслитель, Судья и Спаситель этого сотворенного Им мiра. И Он этому мiру трансцендентен, хотя Он и «всё во всём». Если нет ипостасного бессмертного Я, то в чем и для кого состоит ценность этого равновесного и развивающегося мiра? Зачем нужен стул, если на него некому сесть? А на него таки некому сесть, если мы согласимся с адвайта ведантой и прочими философиями недвойственности, произрастающими из Упанишад с их «Это – ты», которое комментаторы толкуют как тождество самосознающего существа-субъекта и всего на свете, Брахмана и атмана. Кровожадная Кали – тоже, кстати, порождение этого энтропийного тезиса о тотальной тождественности. А от этого бодрого «расчищать дорогу» просто волосы дыбом и мурашки по холке. Так и видятся за спиной киклопа гулаги, освенцимы, геббельсы, полпоты, японский милитаризм с корзинкой ядерных «грибов» и прочие радости имперсонального «светлого будущего», путь к которому расчищают безупречные и бесстрастные рыцари-киклопы, не ведающие страха и сомнения, ибо облечены всеведением.

 

Признание личности упраздняет утверждение некоего исходного плана и необходимости всеми средствами следовать его соблюдению, тем паче, что и научная и духовная интуиция констатируют неизбежность конца света. И если нет личности, которая предназначена к трансцендентному спасению, то тогда этот план точно составляла старушка Кали. Отсюда видно, сколь не безобидны религиозно-философские системы подобные пантеизму, чревоносящие латентную деструктивную идею всеобщей (тотальной) тождественности, ибо её беспросветное отчаяние ничего кроме газовых камер родить не может. В этом, по признанию самого киклопа, его радикальное отличие от Пророка истинного, пушкинского, задача которого будить совесть, возжигать в сердцах пламя божественной любви, а не строить из «событий в человеческом мiре» песочные замки, размываемые волнами энтропии на берегу океана небытия (меона). (А.Х., 16.03.2015, пос. ППК)

 

7. Стр.27. «ГЛАГОЛ»:

«В голове обычного человека раздается множество голосов, которые он сам не сознает. Можно сказать, что в подвале человеческого ума постоянно происходит воровская сходка, где, собственно, и решается судьба всего дома. Эти голоса постоянно спорят между собой. Пока они говорят разное, крыше ничего не слышно – она лишь ощущает легкую нервозность. Потом несколько таких голосов соглашаются о чем-то друг с другом и начинают говорить в унисон. Тогда их общая громкость делается достаточной, чтобы их стало слышно наверху – и они становятся командой.

Обычный человек не то чтобы слышит голоса – он им подчиняется. Еще точней, он и есть эти голоса, поскольку до того, как команды начинают выполняться, никакого человека просто нет: личность возникает именно в процессе их воплощения в жизнь.

Если же человек по какой-то причине слышит эти голоса все время, его или объявляют шизофреником и изолируют от нормальных людей, или назначают пророком и сажают в золотую колесницу. Но это, в общем, известно.

Можно долго спорить о природе таких голосов. Раньше считали, что они принадлежат богам, духам, ангелам и бесам. Потом их стали называть интериоризованными социальными кодами, фрагментами управляющих человеком программ, инвариантами иерархически обусловленной матрицы поведения, и так далее – но сами голоса от этого не изменились ни разу.

Дело, однако, не в том, как я их буду называть. Дело в том, что я мог зайти в этот подвал к любому человеку – и, совершенно незаметно для него, заговорить на его внутренней воровской сходке не особенно громким, но очень убедительным голосом такого тембра, что все остальные участники сразу же начинали соглашаться, подпевать, подвывать и подблеивать. В результате человек не то чтобы слышал меня – он слышал себя.

Он вовсе не подчинялся моей команде, он самым естественным образом спешил выполнить сильнейшее желание, вдруг возникшее в самой сердцевине его существа. Поскольку это было его собственным желанием, ему и в голову не приходило подвергнуть происходящее сомнению. На такое способны только некоторые созерцатели – но с ними, по счастью, я практически не имел дел, ибо их сердца пребывают далеко от путей этого мира». (Пелевин. Стр.27, «ГЛАГОЛ»)

 

Православные аскеты, создававшие христианскую антропологию, говорят, что эти голоса суть помыслы, этимология которых в человеческой ипостаси бывает трех видов: от бесов, от ангела и от грешной и грехолюбивой плоти. В падшем естестве источника благой мысли нет, у беса – тем более, значит, благой по-мысел приходит в грешную душу только от Бога через ангела. Зудящий шум бесовских приражений имеет задачей возбудить плотскую похоть, превратить помысел в похотение, направить [персональную] волю к слиянию с потоком страстей этого мiра, сделать разумную ипостась игралищем бесов, то есть подмостками демонического театра. В этом смысле Пелевин прав, личности тут нет. Но его правота легальна лишь в границах парадигмы того религиозного учения, апологией которого он занят в своих романах. Он прав в рамках того понимания (и трактовки) личности, которое имеется у него самого: личность – это пустая сцена, которую оживляют лишь какие-то пришлые актеры и клоуны. Но какова природа этих лицедеев и кто архитектор и режиссер сего странного театра его, кажется, мало интересует. Это данность, поиски смысла которой не в нашей компетенции и всякие вопросы в этом аспекте не корректны. Самовольные подвижники, аскеты-эзотерики проникли за завесу дозволенного, но там дерзкие умы беззащитны и попадают под власть (в область властвования) падших духов, которые и внушают им разнообразные мысленные химеры, впечатляющая сила которых столь велика, что подлинность их для экстатичных и лишенных телесной защиты умов не подлежит сомнению. Таковые астральные конкистадоры, возвращаясь из своих созерцательных вояжей, наполняют окружающую их религиозно-ментальную действительность своими, а правильнее сказать, бесовскими бреднями, фантастической космологией и демонологией, примышлениями падших духов, сконструированными из испорченных и искаженных истин и знаний, которыми они обладали (и обладают) как некогда служебные духи Творца всяческих, а ныне сделались вассалами отца лжи, диавола.

 

Увы, для буддиста духовная реальность именно такова: подлинным (реальным) существованием обладают только эти «голоса», комедианты, играющие спектакль жизни на сцене человеческой души. Личность – это актерская труппа, чья-то драматическая постановка, прежде начала и после окончания (помимо) которой личность не существует. Таково же понимание личности и у античных мыслителей. Что и отражено в их театре: человек суть маска, под которой скрываются сменяющие один другого боги, которые разыгрывают известную лишь им трагикомедию человеческого бытия, где воля и разум человека могут служить ему лишь для того, чтобы в покорности року обрести покой, ибо счастье – удел богов, а доля человека – фиал горестей и страданий, жалкая судьба смертных, яда которой невозможно избежать. Однако разумным позволительно иметь желание хоть иногда разбавить горечь фатума влагой благосклонности богов, заслуженной по-язычески благочестивой жизнью в стоическом следовании предначертаниям своей судьбы и предписаниям собственной природы. Мыслящее и чувствующее Я – это казус, заблуждение материи, совокупности декораций божественного театра, случайным образом соединившихся в конечное существо, обладающее сознанием и самосознанием. Ну, тем хуже для него. И если для православия личность – это предел интеграции [в границах ипостаси тварной природы] с энергиями божественными, нетварными (Т.е. личность – это результат богообщения, восхождения лица падшей твари до возможности общаться с Богом. Ведь даже и психология, как думается, не может именовать разум в единственном числе лицом и личностью прежде, чем он вступит в общение с себе подобным.), то для буддиста личность – это подлежащая элиминации преграда, отделяющая воспламененные сансарой дхармы от необратимого успокоения в меонной нирване. Пелевин здесь вообще решил опустить понятие личности до личины, до механической куклы, исполняющей команды мастера (master of puppets), до универсального оператора реализации кодов, программ и матричных инвариантов. Персональное Я – это всего лишь момент осознания, бегунок на логарифмической линейке, фиксирующий частное значение функции многих переменных при некоторых заданных параметрах и в определенный момент времени, или что-то вроде того. Но вот в чем буддизм (как законспирированный сатанизм) прав, так это в том, что личность – это единственная субстанциальная подлинность, не позволяющая всему этому набору данностей и случайностей, именующему себя человеком, бесследно исчезнуть в вечном огне меонной нирваны, «уготованном диаволу и аггелам его, Мф.25:41». (А.Х., 17.03.2015.)

 

Приоритет ценностей (по Пелевину). Человека нет как личности, предназначенной для вечной жизни. Есть только процессор, исполняющий некие команды тех, кто обладает подлинным (или более подлинным, по космологии ориентированного на буддизм и пантеизм автора) существованием. Ценность человека равна нулю, ибо это всего лишь кукла, личина, в которую рядятся реально действующие в исторической действительности силы. Ценность имеет равновесие процессов видимого мiра как поля действия этих высших сил. Но каков смысл равновесия, незыблемого бытия театральных декораций для кукол, в чем ценность экрана для двигающейся по нему тени? Если у меня нет иного Я, кроме сиюминутной роли, которую навязывает мне чуждая моей собственной природе сила (воля), то с какой стати мне обременяться заботами кукловодов. И тогда прав буддист, для [меня как] персонифицированного человеческого разума нет лучшего исхода, чем меон, угасание самосознания в потенциальном нуле энтропийной нирваны.

Однако, это вероисповедание тех, кто признает первичность естества, причинно-следственное подчинение бытия личности онтологическому первенству природы (не ипостасную, а природную субстанциальность). И это странно, ибо естество (сущность) не созерцается помимо своей ипостаси. Человеческая природа существует прежде человеческого существа лишь как абстрактная идея, но не в божественной мысли, и не в придуманном кабинетными философами мiровом разуме, а всегда и только в какой-нибудь конкретной, праздной от забот о хлебе насущном голове. Ведь божественный акт творения не ограничен параметрами пространства и времени, и не подчинен законам необходимости и причинности. Поэтому в акте творения человека не различается последовательности в замысле и осуществлении, в плане и исполнении, в проектировании разумной природы и реализации, воплощении этого проекта в Адаме. Хотя Книга Бытия и предлагает нам две интерпретации творческого акта, но это лишь ради немощи нашей мысли, для возможности понимания нами Божия замысла в меру необходимостей нашего спасения (ибо анализ этого продублированного описания творения мiра позволяет богословской мысли погружаться в тонкие созерцания и умозрительные рассуждения о природе, ипостаси и приоритетах богословия Откровенной Истины).

Итак, Пелевин навязывает нам признание первичности, превосходства ценности космоса над ценностью человеческой личности. И делает это искусно, не в лоб. Он даже лукаво признает личность и сочувствует её страданиям, исподволь «открывая» страдальцу глаза на его заблуждение по поводу собственного бытия и эфемерности [с точки зрения] чистого сознания страданий плоти, подобных фантомным болям в ампутированной конечности. Познай себя, отсеки трансцендентного созерцателя от имманентной материальному мiру боли. Познай сознание как зеркало бытия. Познай в созерцающем атмане истинного Зрителя, Брахмана, и ты освободишься от плена сансары, достигнешь состояния мокши ещё при жизни этого смертного тела. Тогда лай собак не испугает твоего кролика, могучие ветры не будут трепать флаги на твоих башнях и майская гроза не исказит рябью лик луны, отразившийся в глубоких водах твоего пруда. (А.Х., 20.03.2015. ППК.)

 

Киклоп, озабоченный поддержанием мiрового равновесия – это увеличенный до космических размеров оператор автоматизированного коровника, наблюдающий на пульте управления за показаниями датчиков и поддерживающий контролируемые параметры в пределах нормы. На творение Божие в очередной раз пытаются смотреть сквозь призму законов термодинамики. Убого. Что-бы хоть отчасти составить себе представление о Божественном всеведении, необходимо поставить его в ряд со всей совокупностью свойств Бога как Абсолютного Существа. Киклоп олицетворяет демоническое отношение к разумным существам, механический взгляд на мiроздание: человек – винтик в механизме вселенной. А для Бога каждый человек – вселенная. Исправление неполадок, приведение в гармонию и равновесие этой уникальной (хотя и одной из бесчисленно подобных) вселенной – задача и труд самого человека, а не внешней силы, участие которой в делах суверенной души допустимо лишь при свободном волеизъявлении заинтересованного лица. К тому же, если вспомнить, что душа человека – это поле битвы сил добра и зла, света и тьмы, то не составит труда причислить киклопа к соответствующей его откровениям категории. Опасаюсь, что ум Пелевина непоправимо испорчен демонической духовностью (и библейские аллюзии его ничуть не спасают). (А.Х., 21.03.2015.)

 

8. Стр. 26-27 «ГЛАГОЛ»: Тонкое различение этимологии этих голосов (помыслов, по терминологии Святых Отцов) не является задачей или необходимостью рядового спасающегося. Достаточным инструментом их препарирования является Заповедь. Опытность облегчает дело, но верность Богу – это не какой-то конечный результат, а перманентное устроение души, удержание произволения в пределах благих намерений без тени лукавства. А это доступно каждому и есть критерий суда совести. Предмет аскезы – этиология страсти, а не демонология, этимология падших духов. (А.Х., 21.03.2015.)

 

9. Стр.27 «ГЛАГОЛ»: "…допустим, мне требовалось, чтобы вредная гражданка взяла зонт. Тогда «глаголом жги сердца людей» заключалось в банальном «женщина, возьми!»."

 

Какая-то грубая профанация. Каким образом этический императив («жги сердца») может быть сведен к психотехнической (гипнотической) инсталляции программы бытового поведения? Как-то неуклюже этот бесёнок киклоп пытается натянуть на себя освященное божественной благодатью одеяние Пророка.