Якимович Марина

Марина Якимович (Марина): Ирина, я хочу поблагодарить Вас за согласие дать интервью. Вы довольно известный человек на Поэмбуке, не нуждаетесь в представлении. И всё же о Вас хочется узнать побольше.

Расскажите о детстве, о книгах, на которых Вы выросли. Когда Вы начали творить? Помните ли Вы своё первое стихотворение? Кому первому Вы показали свои стихи? Как это было встречено?

 

Ирина Чуднова (Ирина): Книги. Конечно, их было много, как и у любого читающего ребёнка в советское время — в школу я пошла в 81-м, закончила в 91-м, как раз в лето окончания большой страны. Сперва были книги, которые мне читали взрослые, в числе их сказки и стихи — тот же Пушкин, Корней Чуковский — у Корнея особенно западали в память сказки с архетипами — «Краденное солнце», «Тараканище», «Муха-цокотуха», я их знала наизусть, и думаю, что легко вспомню и сейчас.

Потом научилась читать сама, ближе к школе. И могла бы пойти сразу во второй класс, если бы скорость чтения была бы повыше, но читать я тогда не очень любила, потому и скорости не хватало — стимула не было, а полюбила к середине первого класса. И тут пошли книги, которые я начала выбирать сама. Какие-то сами собой разумеющиеся вещи приходили ко мне не враз и оказывались невероятными открытиями, переворачивающими всё представление о мироздании вверх дном.

Например, я не понимала, что книги бывают детские и взрослые, что бывает фантазия и реализм, поэтому события в «Тараканище» казались мне вполне вероятными, просто изложенными иносказательно, а события, скажем, книги Фраермана «Дикая собака Динго» изложенными впрямую. И только потом, может быть, классе в пятом или шестом, я поняла, что сказка и фантастика — особые жанры. Ещё я не знала, что книги бывают детские и взрослые (из детских мне нравилась «На аптекарском острове» Николая Фёдорова), дошло это разделение до меня где-то ко второму классу. Назову несколько повлиявших на меня особенно.

Главными книгами сказок были две «Латышские сказки» — это книга ещё детства моей мамы, 50-х годов, с пожелтевшими страницами и матерчатым переплётом, «Сказки народов мира» — с бело-голубой глянцевой обложкой, очень она мне нравилась, там были сказки со всего света. Николай Сладков «Под шапкой-невидимкой» — прекрасная книга о природе, мне она была ближе книг Пришвина. В конце первого класса я прочитала почти подряд Аркадия Гайдара «Судьба барабанщика» и «Кто придумал календарь?» (кажется, так называлась книга). Гайдар потряс меня языком, которым книга была написана — у меня поднялась температура от читательского возбуждения, и меня оставили дома, я проглотила книгу и начала читать сначала (вообще эта привычка работает и по сей день — если читать книгу дважды, на втором кругу отлично видно, как она устроена, и видно, выдерживает ли мир поверку спойлером). После Гайдара я старалась выбирать книги не только по содержанию, сюжету (про что?), но и по авторскому языку (как написано).

«Кто придумал календарь?» — это была книга, которая открыла для меня историю, до этого я жила в мире, который ограничивался историей взрослых меня окружавших — то есть сотворение мира произошло в момент рождения моих прабабушек, ну, в крайнем случае — их родителей :-) А тут оказалось, что были цивилизации, при которых всё было совсем не так, как в наше время. И тут я влюбилась в историю. Потом, классе в шестом, такой же переворот произошёл, когда я увлеклась ещё и геологией — историей Земли до появления человека.

Ну, и довольно про книжки — кто из нас не читал запойно в детстве?

Я не люблю слово «творить» применительно к деятельности человека, хотя производное слово «творчество» воспринимаю спокойно. Вместо слова «творить» в литературном использую «писать» или «сочинять». Первое стихотворение я сочинила ещё до школы, в пять с половиной лет. Писать я не умела, поэтому рассказала его прабабушке, которая его записала и подарила мне через несколько лет, когда я смогла оценить значение. На листочке со стихотворением стояла дата и место написания. С тех пор у меня все стихи атрибутируются временем и местом. Сам момент, вызвавший стихотворение, я помню — это было невероятно сильное переживание — с мурашками по коже и холодком под ложечкой. Собственно, эти ощущения за более чем сорок лет с первого стихотворения никак не изменились.

Кстати, после первого класса во время летних каникул я показала это стихотворение библиотекарше, и спросила, что она про эти стихи думает — и получила первую «критику», которая меня удивила. Обдумав это со всех сторон, я решила, что показывать такие вещи надо видимо иначе и другим людям. Следующий раз, когда я спросила что-то вроде «ну, как?» — был в пятом классе. Стихи, написанные в школе, я приписывала другим людям, как правило, вымышленным, но бывало, что ссылалась на прочитанное в газете :-) Сходило с рук. Где-то, может быть, классе в пятом я вдруг осознала феномен авторства и перестала так поступать.

 

Марина: Ирина, на нашем сайте Вас уже интервьюировал Сергей Касатов. Наши читатели имеют возможность ознакомиться с этим материалом. Я с удовольствием вставляю ссылку на интервью Сергея. Работа достойнейшая. https://poembook.ru/blog/32945

Я не хочу, чтобы мы с Вами повторялись, но несколько вопросов я Вам задам исходя из сказанного Вами.

Вы говорите о себе «я не лингвист», скажите, бывало ли, что Вы чувствовали нехватку знаний в этой области? Вы жалеете, что Вы не лингвист?

 

Ирина: Когда я так ответила Сергею, я имела в виду, что я не изучала китайский так, как его изучают те, у кого он специальность, я практически самоучка. Осваивала я его самостоятельно.

 

Марина: Ирина, скажите, ведь именно эти два языка (китайский и русский) считаются самыми сложными из всех известных языков. Скажите, когда Вы переводите стихи, Вы ставите перед собой задачу прийти к эквиритмическому переводу или ограничиваетесь тем, что донесли мысль в стихотворной форме? И надо ли стремиться к сохранению всех форм оригинала?

 

Ирина: Если это хоть сколько-то возможно — то да, я стремлюсь максимально сохранить то, что есть в оригинале (существуют даже уже традиционные приёмы, которыми переводятся китайские классические стихи), но чаще всего это невозможно. Русский и китайский достаточно далеки друг от друга — очень разно-устроены, к тому же, современный китайский язык претерпел за 20-й век революционные изменения, и они ещё далеко не окончены, говорить об этом можно долго, достаточно того, что пособия по изучению китайского разговорного языка в издательстве, где я работаю, переиздаются раз в пять лет, из-за того, что устаревает что-то, что-то новое появляется.

При переводе поэзии всего всё равно не сохранить, потому, что другой язык — другая культура, другое поле, приходится чем-то жертвовать во имя чего-то, делать выбор. но это нормальный, каждый переводчик так поступает на любом из языков.

 

Марина: А разве возможно такое, что язык (не только китайский, любой) претерпел изменения и этот процесс окончился? Мне думается, любой язык - материя живая и процесс изменений вечен, несмотря на то, что он крайне неприятен.

 

Ирина: Учебники русского так быстро не устаревают. Тут надо понимать, что до фактически конца 19-го века начала 20-го литературы на разговорном языке практически не существовало. Так что, многое в языке приходится пересоздавать заново, открывать, отыскивать способы передачи смыслов.

 

Марина: Ну, я думаю, что Вы за этими изменениями поспеваете. Я понимаю, что прожив так долго в Китае и занимаясь (в самом широком смысле) литературой, нельзя не выучить язык в совершенстве. И всё же, Ирина, у Вас бывает, что Вы обращаетесь к словарям? Бывает ли, что Вы не можете выразить мысль, которая «вертится на языке»?

 

 

Ирина: Словари — наше всё. К словарям постоянно обращаются все образованные китайцы, которые работают со словом. И чем образованнее, тем больше обращаются.

 

Марина: Значит, когда Вы работаете над переводом, Вы составляете подстрочник к тексту, или Вам это не нужно совсем?

На какой язык переводить легче?

 

Ирина: Это не в один проход работа. Во много проходов. Но я и со своими стихами так работаю. Слову надо устояться, пока они все не оботрутся друг о друга. Со своими стихами я не ограничена, могу пойти так далеко, как захочу, но с переводами так нельзя, там важно передать то, что есть в оригинале. Причём, желательно, чтобы знающий оба языка человек, смог найти по переводу оригинал. Я сама считаю такие переводы лучшими, и придерживаюсь этого принципа в своей работе.

Разумеется, на родной переводить всегда легче.

 

Марина: Вы переводами занимаетесь и на сегодняшний день?

 

Ирина: Да, переводами поэзии. Я пока подержу в тайне проект, которым занимаюсь, но скоро, думаю, об этом станет известно :-)

 

Марина: Интрига есть! Ждём! Ирина, Вы когда-нибудь ставили перед собой сверхзадачи? Например, перевести «Один день Ивана Денисовича»? Или переводы только по мере необходимости?

 

Ирина: Это задачи для китайских переводчиков. Тем более, что чем классичнее классика, тем больше переводчиков в Китае берутся за эту задачу. Казалось бы, ну, два-три и довольно — но нет. Искать ключи сподручнее под фонарём :-)

Есть даже скандалы между некоторыми переводчиками из-за того, что один пользуется переводами второго как подстрочником. Годами люди не общаются и не ездят на мероприятия, куда ездит один, так другого не встретишь :-)

 

Марина: Ну я в такой ситуации тоже пошла бы на конфликт, вообще мне это кажется варварством. Я думаю, что перевести произведение и сохранить автора - невозможно. Надо пытаться его хотя бы сохранить максимально, потому что перевод - это всегда редактура. А перевод по переводу - редактура двойная. Или я ошибаюсь?

 

Ирина: Это всем кажется варварством, кроме того, кто так поступает. Но если человек уважаем, а издательство, которое берёт его перевод, слишком доверяет авторитету и его предыдущим заслугам, то подобное вполне вероятно. К тому же, два человека поссорились — один сказал, ты пользуешься моими переводами как подстрочником, ведь ты даже языка не знаешь, а другой ему — у меня достаточно учеников, которые могут сделать подстрочники — то остаётся только руками развести. Дело ясное, что дело тёмное. Я к тому, что подобные вещи бывают. Но они бывают и вообще. Погуглите, переводы, например, Алана По «Ворон», за это стихотворение часто берутся люди, которые не знают английского совсем. Просто пишут свои переложения. А китайская ментальность вообще на тексте строится. Тут культура в основном письменная, даже археология занимается тем, что ищет следы объектов и событий, о которых писали в древних документах. Не так давно нашли подтверждения существования одной из ранних династий, которую считали мифической. Оказалось — правда.

 

Марина: Оставим переводы. Я хочу спросить Вас о менталитете, вернее о менталитетах в сравнении. Скажите, Вас долго воспринимали, как человека чужого? Вам доводилось столкнуться с ксенофобией? Как и в чём это выражалось?

 

Ирина: Всегда воспринимают. Всё-таки среди азиатов европеец выглядит чужим. Конечно, в меньшей степени, чем свежеприехавшего человека, но куда ж я дену свой разрез глаз и высоту переносицы? :-) Своим — это когда поговорят, поймут, что я вполне вменяема и понимаю то, что должна понимать. И то, всегда есть степень допуска и близости. Это не русская душа нараспашку. Такого феномена нет.

Ксенофобия — это должно или как-то особенно не повезти или специально наработать или под кампанейщину попасть. В общем, пока за 27 с половиной лет ничего такого не случалось.

 

Марина: Что в китайском народе есть такого, чего, к сожалению, нет в россиянах? Чему нам у них стоило бы поучиться?

 

Ирина: Мыслить долгой перспективой. В России очень короткий горизонт планирования. В Китае народ откладывает. Даже если человек зарабатывает мало, всё равно будет копить. И ещё момент — забота о своём лице подразумевает заботу о лице визави. Это, кстати, и есть китайские церемонии.

 

Марина: Ирина, Вы (по Вашему же определению) автор стихов и короткой прозы, преимущественно тяготеющей к магическому реализму. Скажите, почему? Не кажется ли Вам, что в нашей жизни столько фантастического и при этом совершенно естественного, что нет смысла прибегать к магии? Или это открывает какие-то дополнительные возможности?

 

Ирина: У меня есть рассказы, в которых довольно явный нереалистический элемент, который нужен для того, чтобы смоделировать ситуацию, в которой раскрываются характеры героев. Например, в рассказе «По голубым предутренним дорогам» я исследовала, чем могло быть оплачено внутреннее право палача казнить действительной волей неба. В рассказе «Юйцзяшань» даже пейзаж совершенно реальный до последнего топонима, но там дан восточный «бесперспективный» подход, когда в центре мироздания оказывается мудрец, не исключающий пустоту. Про этот рассказ когда-то хорошо сказал Борис Ковальский в эссе «Ключик с правом передачи». Элемент нереализма для меня всегда способ сократить текст и уплотнить, не потеряв воздух, это же я делаю в стихах — стараюсь вместить как можно большее в достаточно малый объём текста.

 

Марина: А стихи? Скажите, зачем (ну или почему) человек пишет стихи? Почему их пишете Вы? Что это? Выхлоп энергии? Реализация творческих амбиций?

 

Ирина: если честно — не знаю. Я пишу их не почему и не для чего. Возможно, в силу того что это для меня естественно, хотя я не писала 12 лет, и это были тяжёлые годы. Когда нормальная жизнь стала ко мне возвращаться, первым делом вернулись стихи, и я стала планомерно возвращать способность не просто чувствовать поток, но управлять собой в этом потоке. Когда научаешься этим управлять, это как открытие третьего измерения —совсем другое чувство, своего рода новый уровень владения своим даром. Может быть, у тех, кто пришёл к сочинительству в осознанном возрасте, это изначально иначе, но я в этим прожила с пяти до тридцати как с чем-то неотъемлемым. И 12-ть лет молчания были существованием человека, отрезанного от чего-то присущего ему. Как если бы представить, что вот между тобой и твоей рукой стоит невидимый экран, и то, что до экрана ты чувствуешь, а то, что после экрана живёт как бы без обратной связи с тобой. Конечностью можно пользоваться, как я могла пользоваться версификаторскими навыками, но это было не то. Сейчас иначе. Поэзия для меня один из корневых смыслов существования. Может пафосно, но я так чувствую. До 26-ти у меня не было амбиций даже публиковаться где-то. То есть, я не воспринимала стихи как продукт, только как часть этого потока.

 

Марина: Ирина, а зачем Вам в таком случае нужен читатель? Нужен ли он? Почему Вы пишете - понятно, а публикуете зачем?

 

Ирина: Тут есть история. Стихи я показывала людям, если это по какой-то причине имело смысл. У меня всегда было много стихов-посвящений, которые я естественным образом дарила адресатам. Адресаты, случалось, показывали их общим знакомым. Это существовало как такая древняя форма бытования поэзии.

Иногда я пользовалась стихами, как способом донести лучше свою мысль, чувство или отношение к чему-то. То есть, я не писала в стол и не скрывала, что пишу стихи. Но у меня было такое представление, неизвестно откуда взявшееся, что публиковать это не надо, а надо перед смертью всё собрать, упорядочить и оставить кому-то. И если это чего-то стоит вне меня, тогда пусть эти некие другие и публикуют. В общем, я была уверена, что продвигать своё творчество я не должна.

И вот в 1999-м году мои стихи увидел профессор Кудряшов, приехавший в Китай в командировку. И попросил у меня несколько в письменном виде. Я записала. Он увёз в Россию, а где-то через полгода, уже в 2000-м, мне пришёл по почте журнал, где были опубликованы эти стихи. Паче чаяния я не обрадовалась — одно из них было сокращено, как мне сказали, из-за того, что не умещалось на страницу. И, мол, чем больше стихотворений в подборке, тем лучше.

Но мне это не понравилось. И я задумалась о том, что после моей смерти кто-то вот так же что-то подумает, и, следовательно, нужно какое-то место, где стихи будут представлены в том виде, как их задумал автор. Я уже пользовалась Интернетом, и знала, что там можно выложить тексты. И вот осенью 2000-го у меня появился свой компьютер с возможностью набирать тексты на русском и доступ в сеть прямо из комнаты общежития. И я стала изучать возможности самопубликации, долго осматривалась и в ноябре выложила свои стихи на Самиздате при Библиотеке Максима Мошкова.

Так у моих стихов появились читатели, а впоследствии и издатели, и всегда ко мне приходили и просили прислать подборку, которые я, как правило, долго составляю, и страшно затягиваю с присылкой.

Публикую, во-первых, чтобы они были в том виде, в каком их хочет видеть автор, так как по сей день издатели норовят с моими стихами что-то сделать, что мне не по нутру. Во-вторых, чтобы можно было показать тем, с кем я общаюсь (как и в школьные годы), просто сейчас проще дать ссылку, чем, скажем, показать текст на экране гаджета при встрече. А многих, с кем дружу, я благодаря стихам и узнала.

Стихи мои за годы «выросли», у них завелась своя судьба, и мне приходится с этим считаться. Но есть и другой момент — отзывы и критика. Это уже нужно не стихам, а мне самой. В доинтернетный период я никогда не общалась с людьми, которые тоже пишут стихи, поэтому не знала, что можно обсуждать вопросы устройства и содержания стихов. Это оказалось настолько интересным, что вот уже 21-й год этим занимаюсь :-)

 

Марина: Ирина, я глубоко убеждена, что поэт – это литератор. Он не только использует язык, как инструмент, он несёт язык, утверждает его, ему служит. На мой взгляд, он не может пренебрежительно относится к его нормам. У Вас встречаются стихи, где на весь текст два-три препинака. Это случайно? Или Вы пытаетесь этим что-то сказать? Или просто, Вы не считаете нужным над этим задумываться?

 

Ирина: Я как раз не считаю поэзию литературой. Стихи как текст — да. Поэзия - есть нечто большее, чем искусство. Это отголосок творящей энергии, может быть, то самое реликтовое излучение, которое доходит до нас как отголосок Большого Взрыва.

Но, если рассматривать поэзию в узком смысле, как совокупность текстов, которые не проза, то у неё свои правила и нормы языка. В том числе и по части синтаксиса и пунктуации. Например, знаки препинания могут быть опущены в некоторых местах (нерегулярно) или в некоторых местах регулярно, так я часто опускаю неэкспрессивиные знаки (точки и запятые) на конце строки, потому что тем самым утверждаю важность перевода каретки именно в этом месте. Внутри строки знаки препинания остаются на своих местах, если опущенный знак не приводит к желательной в данном случае амфиболии. При чтении в Интернете часто на эти вещи некогда обратить внимание, а многие и вовсе не знают о том, что графика и пунктуация текста — вплоть до дополнительных пробелов, увеличивающих расстояние между словами — это особые выразительные средства. Я как раз тому, как выглядит и как звучит стихотворение, какая у него — графика, пунктуация и форма вообще — придаю большое значение. Часто возвращаюсь к стихам, чтобы сделать ещё выразительнее. В общем, это не случайно. Для расширения кругозора могу порекомендовать работы по графике современного стиха Даши Суховей и Надежды Черных.

 

Марина: Скажите, Вы когда-нибудь сочиняли для детей? Это особый вид творчества. На Ваш взгляд, это труднее? Если «да», то чем?

 

Ирина: Это не то, чтобы труднее, для этого нужно другое устройство мышления. Для меня один из любимых авторов стихов для детей — Рената Муха. Вот хуже чем она не хочу. А как она — это нужно отложить на время всё то, что у меня в голове и перенастроить оптику. Хотя, я почти уверена, что для детей писала бы в обэриутском ключе.

 

Марина: Согласна! Только в обэриутском! В интересности и образности обэриутам не откажешь. Один Хармс чего стоит.

Но, как Вы думаете, должна ли детская литература быть поучительной? Или мораль должна быть исключена, поскольку убивает детскую тягу к чтению?

 

Ирина: По-моему, очевидно, что убивает не только тягу к чтению, а и вообще желание воспринимать то, где есть явная мораль. Подобные тексты на заре детской литературы ещё как-то могли существовать, так как в те времена и литература для взрослых была склонна к морализаторству, но сейчас это и вовсе архаизм.

 

Марина: Ирина, Вам наверняка доводилось сочинять, переживая разное настроение, в том числе и тяжёлое. Какое состояние более продуктивно?

 

Ирина: В тяжёлом состоянии если что-то и писала, то это несколько, может быть, два-три стихотворения. Всё остальное пишется или в весёлом настроении или в состоянии сосредоточения. Даже вещи, которые могут показаться тяжёлыми, не были написаны ни от безысходности, ни в тяжёлом расположении духа. Я вообще не писала 12 лет, именно потому, что была в плохих состояниях, а на производство стихов нужна светлая энергия, и более того — нужна избыточная светлая энергия. Чтобы отдать другим, нужно обладать.

 

Марина: Скажите, Ирина, Вы придерживаетесь каких-то своих правил, какого-то своего распорядка? Ну например, утро. С чего Вы начинаете день? Или это каждый раз по-разному?

Как Вы думаете, что нужно, чтобы день сложился хорошо и зависит ли это от человека?

 

Ирина: Боюсь, что нет. У меня несколько форматов бодрствования и сна (сейчас умные телефоны подстраивают зарядку под то, чтобы в последние полчаса перед пробуждением докинуть экстренно 20% до полного заряда, так вот мой вечно сходит с ума, от того, когда именно у меня будет формальное утро), если мне нужно куда-то идти из дому, вполне может подойти режим 24-26 часов через 10, а могут быть и какие-то другие варианты. В общем, врачам сомнологам мой «режим» не понравится. При этом у меня всё в порядке со сном, я могу спать где угодно.

Чтобы день сложился хорошо — надо его складывать. Это становится понятно к годам обретения зрелости, как праздник зависит от тех, кто хочет или не хочет ощутить праздничное настроение, так и тут. Если человек физически здоров, он вполне может приложить силы к тому, чтобы и настроение было на высоте. Другое дело, если не хочет. Тут вряд ли поможешь.

 

Марина: Чем заполнено Ваше свободное время? Что, кроме поэзии занимает Вас?

 

Ирина: Я не делю время на свободное и несвободное. А время заполняю тем, что мне интересно. Возможно, исключительно в данный момент и больше никогда, а возможно и часто.

 

Марина: Ирина, расскажите о своих друзьях. Вы часто собираетесь? О чём Вы говорите? Что Вам дорого в них и за что они ценят Вас?

 

Ирина: Честно говоря, я не знаю, что тут можно сказать интересного для широкого круга читателей. Друзья и дружба — это дело довольно интимное. А чтобы дружить, не обязательно часто встречаться и даже вообще встречаться. Но это история поступков и отношения друг к другу. С каждым я стараюсь говорить о том, что интересно ему и что интересно мне, поэтому даже не знаю, как рассказать незнакомым людям, читающим это интервью, о чём я разговариваю с другими, незнакомыми им людьми — слишком много производных.

В друзьях мне дорого то, что они есть, что они могут вытащить меня из моих глубинных состояний, слегка встряхнуть. Это иногда бывает не так-то просто. А что они ценят во мне? Пока не спросишь, не узнаешь, а это такой пафосный момент — вдруг спросить у кого-то, а что ты во мне ценишь? — я не думаю, что когда-то смогу его задать тем, с кем дружу. Может быть, они дружат со мной вопреки, а не благодаря?

 

Марина: Ирина, в интервью Сергею Вы сказали: «Больше всего среди человеческих качеств я ценю благородство и милосердие», а какие качества в людях Вы наиболее порицаете? Что страшнее, чванство, зависть или неблагодарность?

 

Ирина: Абстрактно трудно порицать какие-то качества, потому, что ещё со школьного времени, я осознала недостатки, как избытки достоинств. Например, излишняя рачительность порождает жадность. Так и у этих трёх вами перечисленных качеств есть оборотная сторона, зависть — порождена амбициозностью, желанием достигнуть многого, и как зависть может не приносить никому ничего плохого. Вот завидует человек, что у соседа, например, рифмы прекраснее, если он идёт прокачивать свои — кому от этого хуже? Но если он идёт понижать соперника в конкурсе — это уже нехорошо. Патологическая зависть — завидую всему, что есть у других, неприятна, если проявлена, но это приводит к тому, что человек утрачивает искренность в общении, и, как следствие — тех, кто хочет с ним общаться.

Чванство — вообще никому не приносит зла, кроме его обладателя. Чванство — переразвитие тщеславия, которое в целом двигатель реализации в обществе, желания стать выдающимся и получить этому подтверждение. Если к почитанию есть объективные предпосылки — то разве плохо?

Неблагодарность — качество, которое сказывается больше всего на самом неблагодарном. Если такому человеку помогли раз, то помогут ли во второй? С другой стороны, вполне вероятно, что неблагодарный исповедует не принцип «ты мне я тебе», а принцип «делай добро и бросай его в воду».

Так что, порицаю в людях я, во-первых, в зависимости от ситуации, и во-вторых, часто человек может быть не хорош ситуативно, но хорош на длинной дистанции, там, где от его плюсов больше пользы, чем от его минусов.

С другой стороны — есть такой грех уныние, говорят, самый страшный из всех семи грехов. Пожалуй, это корень многих других порождений отрицательного в человеке. Тот, кто не радуется жизни, не видит счастья от своей реализации в ней, может быть и жестоким, и ненавидящим, и мстительным, и масса всего остального. Он выносит в мир то, что есть в нём, потому, что считает, что мир ничего лучше подавленности и тоски не заслуживает.

А вообще — психо-социальная незрелость — это набор неадекватных реакций человека практически по всем фронтам. Если я вижу такого человека, обхожу его стороной, с ним каши не сваришь.

Наверное, я рассматриваю людей как набор потенций в динамике проявлений. Один и тот же может совершить подвиг и быть домашним тираном. Вопрос, что перевесит.

 

Марина: Ну и последний вопрос. Скажите, если бы перед Вами навсегда закрывалась возможность пересекать границу, в какой стране Вы остались бы насовсем?

 

Ирина: Сложно ответить. Давайте так — пусть это будет та страна, в которой те, с кем я счастлива.

 

Марина: Я благодарю Вас, Ирина, за откровенность и уделённое мне время.

 

Ирина: И вам большое спасибо за то, что расспросили!

18.02.21 г

 

..ЗЕЛЁНОЕ ИЛИ СИНЕЕ — ВЫБИРАЙ

 

..зелёное или синее — выбирай, хочешь спичку тяни,

или монеткой сыграй, вынешь большее — меньшее

в дар бери. Что же застит глаза и мучит тебя изнутри?

 

Там, в вышине, в стоячей небесной волне,

в неземном вине вопль неразделённой нежности —

это звенит одна на всё небо цикада,

и губы её в крови, а сердце у райских врат:

белым крылом на закат, лазоревым на рассвет,

под правым крылом сонет, под левым Сократ.

 

Итак. Ты выбрал синее, мне ли тебя винить,

одевайся, пойдём хоронить вечернее солнце —

миг, и упало в траву. И теперь ты можешь присесть

и услышать свою синеву, заслушаться холодом и

тишиной до утра, чтоб увидеть, как светом морозным

живёт игра отблесков розовых и синевы, а потом

ты познаешь божественный трепет травы, осязаешь

тайное бытиё и вдохнёшь аромат зелёный её.

 

Вот тогда твоё сердце сорвётся цикадой звеня,

ты на полуслове проснёшься и вспомнишь меня.

 

1-3.12.2016 г. г. Пекин, Байвань Чжуан — Лунцзэ

 

Чуднова Ирина

09.05.2019г. г. Пекин, Лунцзэ