Елена Наильевна

Литературный журнал "Звезда" впервые напечатал неизвестное стихотворение Иосифа Бродского "Ручей", написанное в 1962 году. Друг поэта и один из редакторов журнала Яков Гордин рассказал Metro, почему это стихотворение так долго хранилось в архиве.

 

Публикация Якова Гордина к 80-летию Иосифа Бродского

(журнал ЗВЕЗДА, номер 5, СПб)

 

,,10 мая 1972 года Бродский принимает вынужденное решение об эмиграции. До отъезда оставалось меньше месяца – 4 июня он должен покинуть страну, – рассказывает Яков Аркадьевич. – Времени на подготовку совсем мало. Писатель Владимир Марамзин и ещё несколько человек занялись сбором всего написанного поэтом, чтобы подготовить самиздатовское собрание сочинений. Нужно было просмотреть, собрать, сделать датировку произведений. В результате получилось три тома стихов и ещё один том – дополнительный, где были собраны черновые и рабочие материалы.

 

С высокой степенью вероятности ( ,,Ручей,,) посвящено Галине Михайловне Наринской, с которой Бродский с начала 1960-х и до конца жизни был в дружеских отношениях, любил и ценил. Людмила Штерн в воспоминаниях приводит надпись на экземпляре «Шествия», подаренном 16 мая 1962: «Гале в день рождения в память об этих годах, когда все было прекрасно… Галя, тебе — более, чем кому-либо, — принадлежит это» (Людмила Штерн. Бродский: Ося, Иосиф, Joseph. СПб., 2005. С. 70). Известно, что Бродский был поражен созвучием фамилии близкого ему человека с названием деревни, в которую он был направлен — Норинская. Тот факт, что «Ручей» был посвящен ей, свидетельствует о степени серьезности, с которой поэт относился к этому сочинению...,,

 

 

ИОСИФ БРОДСКИЙ

,,РУЧЕЙ,,

Г. Н. ( Галине Наринской)

 

1

Зная, что ты захочешь

в этой стране отдохнуть,

ручей под кустом бормочет,

тебе преграждая путь.

И вместо того, чтоб прыгнуть

или пуститься вброд,

ты предпочел приникнуть

губами к прохладе вод.

 

2

Нe стоило делать это.

Но кто же мог упредить.

Каждый в разгаре лета

в полдень захочет пить.

Никто и не просит прощенья,

тем болеe что для ума

он вовсе не искушенье,

а лишь Природа сама.

 

3

Вот и разрыв в сознаньи,

первый — в ровном досель.

Трещина в светлом зданьи,

или, вернее, щель.

Но — никакой угрозы.

Тихо течет туда

теплый июльский воздух,

словно в горло вода.

 

4

Или, верней (и лучше):

чуть-чуть от дыма грязна,

словно в прореху в тучах,

льется голубизна.

Теснит, теснит, проникает

в сердце и в ум, и вот

она наконец заливает

собою весь небосвод.

 

5

Так, как той синевою

занят ручей в траве,

за`лит бугор с травою,

теперь в твоей голове,

в сердце — на время сжалась

эта почти что высь

— в формах, где размещалась

прежде другая мысль.

 

6

Немного всё чуждо. Правда,

и в этом вина — ничья.

Ни глаз, ни губ. И подавно

здесь не вина ручья.

И это почти не бремя,

если вспомнить притом:

это жилец на время,

дом не пустует. Дом.

 

7

Взгляд против солнца нимбом

опять наделил листву.

Вода прибавляет к лимфам

прохладу, ток — синеву.

И если в этом молчаньи

возле ручья прилечь

и долго внимать журчанью,

можно услышать речь.

 

8

Рожденные в разных странах

двое, не зная слов,

друг к другу прильнув устами,

рождают слово «любовь».

Нельзя же не дать ответа

на возглас любви, беды,

когда языка человека

коснется язык воды.

 

9

И вот мне стало понятно,

о чем здесь ручей поет.

И ты не хочешь обратно

и не глядишь вперед.

Но и лежать подавно

в этой траве не рад.

Взгляд устремился вправо,

вверх по теченью взгляд.

 

10

Ручей твердит неумолчно,

что он течет из страны,

в которой намного больше

холмов, травы, тишины.

«Тебя он с радостью примет,

тот край и тот небосвод.

Там неподвижный климат», —

снова ручей поет.

 

11

Здесь он почти что илист,

тина на дне дрожит,

к тому же он так извилист,

а там он прямо бежит.

Здесь он шумлив и мрачен,

подобно больным умам,

но там он совсем прозрачен.

И я пошел по холмам.

 

12

Меня поля окружают,

деревьям потерян счет.

Ручей меня провожает,

вернее, рядом течет.

Ястребы в небе реют,

тихо шуршат кусты.

На склонах вдали белеют

церкви, блестят кресты.

 

13

Тихой черной мишенью

пугало вдруг торчит.

Возле стоит священник,

руки сложив, молчит.

Слышится запах хлеба,

вьется тонким листом

облако дыма в небе,

птица под ним — крестом.

 

14

Вьется птица лесная

(облик ее нелеп),

будто, толком не зная,

кому достанется хлеб,

только труды лелея,

Природа, склонясь к ручью,

здесь, писать не умея,

ставит подпись свою.

 

15

Крестик. Кусты толкуют,

как небосвод высок.

Чистый ручей ликует,

сверкает на дне песок.

Сёла, холмы мелькают,

смотрят из-за плеча.

Вдаль меня увлекает

песня и вид ручья.

 

16

Псиный лай там не слышен,

свет течет по устам.

Климат там неподвижен,

век непрерывен там.

Холода нет и зноя,

жизнь вдвоем создают

только осень с весною,

стоя рядом, поют.

 

17

Становится всё безлюдней.

Слышу пение вод.

Ворот поднял. Уютней

так мне идти вперед.

Солнце в сосновых кронах

держится краткий миг,

тонет в холмах зеленых,

красными сделав их.

 

18

Звезды, всплыв, повисают

в темной воде ручья.

Он холмы разделяет

лентой небытия.

Слишком много жемчужин.

В кустах поет коростель.

Стоя в воде, на ужин

руками ловлю форель.

 

19

Здесь, над ручьем согбенный,

глядя в ночной простор,

светило своей вселенной

я разожгу — костер.

Чтобы мой дух согрелся.

Вот уж, сверкнув у ног,

огонь в ручье разгорелся

и гаснет в уме намек.

 

20

Утром мне дом приснился

в детстве, третий этаж..

Я встал. Чуть-чуть изменился

давешний мой пейзаж.

Да, изменился, впрочем,

так же был одинок.

Сюда я приплелся ночью,

видеть всего не мог.

 

21

Какой-то гул раздавался.

Я долго ему внимал,

пока над ручьем одевался,

но смысла не понимал.

Потом я к нему спустился

и в нем себя разглядел.

Воды зачерпнул, напился,

и тотчас ручей запел.

 

22

«Ну вот, ты почти добрался

к моей прекрасной стране.

Так спешил и старался,

столько прошел во сне.

Еще верста, не печалься,

увидишь там, за скалой,

место, где путь начался

мой, где кончится твой».

 

23

Ручей, проводник мой странный,

бегущий навстречу мне.

Стало быть, в край туманный

пришел я во сне, во сне.

Что ж, пойду за тобою,

куда ты зовешь, — туда

веди меня за собою,

навстречу скользя, вода.

 

24

Надеюсь увидеть склоны,

вечно лежащий снег,

отсвет светло-зеленый

или спокойный брег,

несколько сосен старых

или блестящий лед

в центре о`зера в скалах,

откуда ручей течет.

 

25

Ну вот и гул нарастает,

ну вот и тает туман,

ветер тучи листает,

руку кладу в карман.

Ель в небосвод пятнистый

смотрит своей иглой.

Ручей сквозь гранит зернистый

белой летит стрелой.

 

26

И вот предо мной раскрылся,

раскрылся шумный простор.

С чистым ручьем простился

мой напряженный взор.

Света и мрака полны,

порой сливаясь в пятно,

вздымались тучи и волны,

и это было одно.

 

27

Голос ручья чуть слышен,

не опустить мне век.

Климат здесь неподвижен,

но непрерывен век.

По этой славной причине

смело взгляни туда:

как ты хотел — в пучине

— видишь — облако льда.

 

28

А этот гомон невнятный

водно-небесных встреч,

этот гул непонятный

тоже — ты слышишь — речь.

Чтобы и к ней привыкнуть,

чтобы проникнуть в суть,

чтобы ее постигнуть,

нужно здесь зачерпнуть.

 

29

Ты, я вижу, встревожен.

Но будь всегда терпелив.

Всякое озеро, может, —

дальних морей залив.

И, заглушенный гулом,

ныряя в этот туман:

«ОЗЕРО», — мне шепнул он.

Но я-то знал: Океан.

 

30

Верь иль не верь потоку,

ты бы пришел сюда.

Устье равно истоку,

ибо свой путь вода,

на Север, Юг направляя,

на Запад и на Восток,

снова туда впадает,

откуда берет исток.

 

31

Ибо в общем молчаньи

это не лучшая весть;

ибо это печально,

но это правда и есть;

в этом и сила роста,

в этом — сны забытья,

ибо Природа — остров

в океане небытия.

 

32

Ручей несется, петляет,

ее пополам давно

своей струей разделяет,

но существует дно,

которое каждой травкой,

тиною, вьющей нить,

берег левый и правый

каждый миг единит.

 

33

Остров мраком обложен.

Чтобы его защитить,

каждый хоть как-то должен,

должен отождествить

голод, жажду свободы,

всё, что движет людьми,

с ее временами года,

с другими ее детьми.

 

34

Помыслы сердца, крови,

среди вопиющей тьмы

их чистоту уподобить

снегу ее зимы.

Или, пускай как средство

против злобных умов,

всю независимость сердца —

деревьям ее холмов.

 

35

А может — самым достойным —

покинув свое жилье,

с чистым сердцем спокойным

сойти к берегам ее

и, взглядом вперясь усталым

в грозящий бедой туман,

здесь уподобиться скалам,

в которые бьет океан.

 

36

Тьма живет в человеке.

И это — не мрачность дум.

Ты закрываешь веки,

и тьма застилает ум.

Прожекторы слева, справа,

сзади и впереди.

Тьма под кожей в суставах,

больше всего — в груди.

 

37

Не так уж страшно, очнувшись

в сей борьбе с темнотой,

вспять от скал оглянувшись

к месту прогулки той,

к цели ее неясной,

желаньем вернуться полн,

вместо страны прекрасной

увидеть ДВИЖЕНЬЕ ВОЛН.

 

38

На свете живут угрозы

страшнее движенья тьмы.

Всегда существуют позы,

когда беззащитны мы.

Особенно те мгновенья

(которые в сумме — дни),

когда мы стоим на коленях

возле ручья одни.

 

39

Ручей отраженья мелет,

чувства, сердца, умы,

слишком видимо делит

на` две страны холмы

не только звездной слюдою,

светом ночных огней,

не только своей водою,

но тем, что сверкает в ней.

 

40

Кровь чуть слышно толкает

жар и тепло в висок.

Где-то звезда сверкает,

где-то шуршит песок.

Всюду это шуршанье.

Всюду: в шкафу, в столе.

Это шумит Познанье,

словно ручей во мгле.

 

41

Ручей — удобство, уютность

зеркала, но и питья.

Ручей — сама обоюдность

жизни и небытия.

Вся — что озером мнилась —

смерть, которую мчит,

смерть, что в нем отразилась, —

ночью и днем журчит.