Перцевая Людмила

Постучалась, вошла – и не идет из ума необыкновенная сказка Андерсена, обретшая некую многозначность в нашем виртуальном мире. Помните? Как в королевство, где правитель помешан на нарядах, приходят фантазеры-лицедеи. И смело заявляют, что они

«…могут выткать замечательную ткань, лучше которой и помыслить нельзя. И расцветкой-то она необыкновенно хороша, и узором, да и к тому же платье, сшитое из этой ткани, обладает чудесным свойством становиться невидимым для всякого человека, который не на своем месте сидит или непроходимо глуп».

И разворачивается великолепный спектакль, в нескольких сценах и актах, с переменой декораций и включением в игру всё новых и новых действующих лиц, которые, как зачарованные, подчиняются умному сценарию – и каждый в меру своих сил подыгрывают авторам. Это же какое наслаждение, наблюдать, как приезжие лицедеи смело разыгрывают свою пьесу, как они ткут невидимое полотно, как кроят его и шьют, как идет примерка и окончательная приемка обновки! Как вписываются в игру и люди, лишенные воображения, и те, кто способен подыграть с тайным умыслом, а может быть – с веселым намерением!

Вдумайтесь, найдена гениальная формула, против которой идти – следовательно, идти против себя, своего устоявшегося положения. Более того: может и это стабильное «сейчас» опрокинуться в неведомое «потом»! Я подозреваю, что в толпе, громогласно славящей новое платье короля, полно было людей саркастического склада ума: видели всю затею насквозь, но наслаждались этим зрелищем, подыгрывали ему, лишний раз убеждаясь в том, что всякое увлечение, доведенное до фанатизма, когда-нибудь обнажит себя во всей своей неприглядности: король, помешанный на нарядах – вовсе без всего!

И вот тут этот возглас: «А король-то голый!» - который, якобы, принадлежит ребенку.

По-моему, тут Андерсен дал маху или попросту клевещет на детей, которые всегда радостно и увлеченно включаются в игру: «А давай ты будешь мама, а я – папа… А пусть ты – олень, а я – охотник… Казаки – вы, а мы – разбойники!» И этим, неудержимыми фантазиями и безграничным воображением, готовностью к самой замысловатой игре, дети во все времена, во всех странах отличались от взрослых. В лучшую сторону!

Так Андерсен лишний раз подтвердил, что он сказочник - в стане взрослых, всегда готовых опрокинуть чудесную игру в злую реальность. Девочка со спичками – замерзнет, балерина, порхнувшая в огонь – сгорит, русалочка станет пеной морской. Финал у Андерсена всегда разрушает, опровергает волшебный вымысел.

А кто же мог подать эту разоблачительную реплику? Уверена, какой-то Трезвый обыватель, напрочь лишенный воображения, способности воспринимать условности искусства! И уж точно – не Поэт. Хотя…

Не только у нас на сайте, в виртуальном мире вообще полно пишущих рифмованные строки и взыскующе требующих от других отчета: а что вы этим хотели сказать, проясните!

Да ведь Поэзия тем и отличается от Прозы (я в данном случае имею ввиду не форму изъяснения, а высокую суть сказанного!), что в ней эскизно наброшено, акварельно обозначено Нечто, но непременно оставлено пространство и для вашего воображения! Резюме, мораль будет звучать как окончательный приговор, лишающий стихотворение шанса на продолжение, развитие в умах читателя, на сопереживание и сотворение. Тем Поэзия и лучше прозы, выше ее.

Один поэт высокопарно заявляет: «Во всем мне хочется дойти до самой сути…»

Другой еще раньше мудро предостерег: «Мысль изреченная есть ложь…»

В данный момент ты как будто добрался до сути, но в следующий - открываются новые горизонты, неожиданные обстоятельства - и суть оказалась ложной. Мир переменчив, многомерен, неоднозначен!

Слову «любовь» есть тысяча нежных и горьких определений, синонимов и эвфемизмов, образов и метафор, преступление сказать «прошла любовь» - это и только это ее убивает. Пусть в душе ты это уже ощутил, прочувствовал, оплакал – и сбежал от пустоты, образовавшейся при этом в душе. Но пока не сказал – она всё еще живет в смутной надежде на возрождение, на некую волшебную трансформацию, на пребывание в иной ипостаси.

Как это сказать? Иногда слова бессильны. Поэтому люди из всех искусств превыше всего ценят музыку, которая обозначает, рисует, намекает – но не называет, не приговаривает, оставляя широкий простор для воображения. Одна и та же соната кого-то просветляет до тихого восторга, а у кого-то вызывает слёзы, одному «Весна священная» не дает уснуть, у другого вызывает зевоту. Музыкальная фантазия, как лакмусовая бумажка, приложенная к душе, способной откликнуться или вовсе пустой.

Никогда ни при каких обстоятельствах я не буду судьей в конкурсах, где принято, не задумываясь об эмоциональном воздействии стиха, не воспринимая его, пересчитывать ударения, выявлять глагольные рифмы, сокрушаться по поводу инверсий или вывернутых фразеологизмов. Конкурсов, где такие разнообразные индивидуальности должно выстроить по порядку номеров, а они ведь не солдаты на плацу, у которых всё, от подворотничка до начищенной бляхи, должно быть на один манер. Они - Птичья щебечущая вселенная, где одни, как стрижи, поднимаются до 5 км ввысь, а другие, как курицы, кудахчут в подворотне…

А еще есть ласточки, голуби, синицы, дятлы…

Остановись, самое главное не произнести последнего слова, которое пригвоздит, как приговор, и уничтожит Игру во всей её волшебной непредсказуемости.